Гроза, приходящая с востока, предпочитает происходить по ночам, тревожить спящих грохотом грома, полыханием молний и шумом обрушившегося на ветхие крыши дождя, но действует осторожно, не в полную силу, так, чтобы жертвы не просыпались, а только стонали во сне, а потом, поутру, не могли вспомнить, что их испугало, пили горький горячий кофе, прикладывая ко лбам пальцы, холодные от пережитого ужаса, долго стояли в душе, безуспешно пытаясь смыть с себя нервную дрожь, выходили на уже просохшие улицы, пахнущие липовым цветом, яблоками и шоколадом из соседней кондитерской, залитые солнечным светом, как ликованием, и, вдохнув запах далеких, но легких дорог, забывали не только о давешнем страхе, но о самой способности его испытывать — навсегда или до следующей летней грозы, которая снова придет с востока ночью, на цыпочках, подкрадываясь ко всякому изголовью неслышной походкой убийцы, чтобы в последний момент сунуть под подушку подарок и уйти, не оставив записки, сами думайте, сами гадайте, за что вам такое счастье, откуда и от кого, по какому такому случаю, пока гроза, пришедшая в город с востока, с ближней границы, будет хохотать, грохотать, умирать от любви к кому-нибудь несуществующему, проливаясь сладким теплым дождем на гранит Кафедральной площади, серый, как сумерки, розовый, как рассвет, который уже наступил.


Гроза, приходящая с запада, приносит с собой тьму и начинается задолго до своего начала. Первая тьма наступает внутри каждого, кто вышел на улицу или остался дома, это ничего не меняет, и тогда одни засыпают посреди дня, практически на ходу, или стоя у плиты, или сидя на стуле, хорошо, если не за рулем, а другие просыпаются от собственного крика и идут покупать коньяк, шоколад или новые платья или затевают внезапно игру, часто опасную, — все что угодно, лишь бы отвлечься от подступающей тьмы, лишь бы не видеть, как чернеют глаза влюбленных, а руки убийц становятся прозрачными, как речная вода, где плавают рыбы, серебристые тени смерти, которая вот прямо сейчас вышла на Кафедральную площадь, встала на плитку с разноцветной надписью «чудо», «stebuklas», загадала желание, повернувшись трижды на пятке, и смотрит теперь, не отрываясь, на небо — как на западном горизонте, над Жверинасом, за рекой, сгущаются тучи, и город, только что полный жизни, спешащий, жующий, поющий, плачущий, разрушающийся, строящийся, деревянный, каменный, неприбранный, ветреный, золотой, погружается во тьму, слишком густую для этого летнего дня. И когда небо озаряет первая молния, все, кто увидел ее, — деревья и птицы, реки и ветры, смерть и прохожие — вздыхают от счастья, плачут от облегчения: гроза началась, живем.

Улица Лабдарю

Labdari? g.

Разговор по-немецки


Уснуть смог только под утро, зато и спал потом почти до полудня, игнорируя призывные трели поставленного на девять будильника. Проснувшись, долго еще лежал с закрытыми глазами. Сперва пытался досмотреть сон, а потом, когда понял, что продолжения не будет, хотя бы побольше вспомнить и быстро-быстро, пока все, что казалось сокровенным смыслом, не превратилось в мутную бредовую лужицу, мелеющую под воздействием дневного света, заново пересказать себе бодрствующему — простыми словами, максимально полно и внятно, как рассказывал бы совершенно постороннему собеседнику.

Это удалось лишь отчасти. Был бы учеником начальной школы сновидцев, получил бы примерно шестерку по десятибалльной системе. Потому что вспомнил далеко не все. А перевести на язык, понятный дневному сознанию, смог и того меньше.

Снилось, что шел по улице, — считалось, как будто это соседняя Лабдарю, хотя выглядела она, конечно, совсем иначе — обычное дело во сне. Точно не один, но с кем? Ни лица, ни тем более имени уже не вспомнить, лучше даже и не пытаться, потому что память обязательно попробует совершить подмену, заместить неведомого спутника из сновидения просто знакомым лицом или услужливо подсказать, будто их было, например, трое, а то и вообще шестеро, а это уже никуда не годится, стоп! Просто с кем-то шел. И тут откуда-то появилась книга. Кажется, нашли в каком-то дворе целую пачку одинаковых новеньких, только из типографии… или не одинаковых? Теперь не вспомнить, но на обложке той, которую сразу взял в руки, было название «Книга перемены мест слагаемых», крупные синие буквы на алом фоне. Вот это точно запомнил, сам бы не выдумал. Просто в голову не пришло бы так лихо скрестить «И цзин» и школьный курс арифметики.


Пока варил кофе, зачем-то записал в телефон все, что удалось вспомнить:

...

«Книга перемены мест слагаемых».

«Утонувшие в реке времени опускаются на ее дно и лежат там, запутавшись судьбой за коряги; лишь тех, чья судьба коротка и жестка, как волосы новобранца, может унести течением и выбросить на берег — в любом месте, как повезет».

«Рисуя карту несуществующей местности, человек, сам того не зная, чертит новую карту своего внутреннего пространства, ключ от которого рано или поздно получит. Но кто его получит — это вопрос».

«Когда знакомое, вдоль и поперек исхоженное вересковое болото становится оливковой рощей, постарайся проснуться одновременно в обоих местах. Не пожалеешь».

«Люди думают, будто изобрели зеркала, тогда как это зеркала изобрели людей, когда им наскучило отображать одно только небо, слишком совершенное, чтобы казаться забавным».

«Все живое нуждается в утешении, дать которое можно только пребывая на пороге между движением и тьмой, где невозможны слова; с другой стороны, кто сказал, что утешать следует именно словом».

И фраза, которую то и дело повторял спутник (или один из спутников), мягко, даже ласково: «Я тебя убью». Во сне это почему-то казалось прельстительным обещанием.


Перечитав, печально подумал: «Полная ерунда» — и понял, что окончательно проснулся. Во сне эта информация была ослепительно важной, жизненно необходимой, вообще непонятно, как существовал без нее прежде. Спросонок все еще казалось, что обязательно надо вспомнить подробности, тогда многое прояснится, встанет на свои места, и в жизни появится хоть какое-то подобие смысла. А теперь даже стыдно, что был таким невероятным придурком всего какие-то три минуты назад. Правда, этот придурок был гораздо счастливей разумного, вменяемого человека, который вот прямо сейчас снимает с плиты старую медную джезву, доставшуюся ему в качестве временного имущества вместе с пыльным телевизором, парой продавленных стульев, сравнительно новым диваном и полудюжиной разнокалиберных кастрюль.

Но тут уж ничего не попишешь.

Хотел было стереть идиотский конспект, но в последний момент передумал. Все-таки первый сон за… а хрен его знает, за сколько именно лет. За очень много, факт. Пусть останется на память.

Подумал: «Да ладно, не такой уж я придурок. Просто отвык видеть сны. Решил, уже и не будет их никогда. И тут вдруг — бац! — что-то приснилось. Конечно, я обрадовался. Хотя лучше бы просто какую-нибудь безобидную порнографию показали — и организму приятно, и конспектировать особо нечего. Интересно, а можно делать заказы?»

Почти развеселился, представив, как перед сном заполняет бланк заказа и потом — а что, собственно, надо сделать потом? Положить под подушку? Сжечь и съесть пепел? Или развеять его по ветру? Впрочем, теперь для всего на свете существует электронная почта, дело за малым — нагуглить соответствующий интернет-магазин.


Завтракать отправился в город. После того, как немыслимо долго, целых два с половиной года, проработал поваром, возненавидел готовить. Даже заливая кипятком быстрорастворимую овсянку или нарезая хлеб на бутерброды, приходил в раздражение — не то чувство, которое полезно испытывать по утрам. Вечером еще куда ни шло.

По традиции отправился на Вильняус, где располагалось сразу несколько кафе класса «от добра добра не ищут» — не самых лучших в городе, зато недорогих, проверенных и надежных. Не был там уже почти полторы недели, значит, можно рассчитывать, что тошнить от однообразия будет не очень сильно. Привычно подумал: «Пора мне отсюда съезжать», — привычно же напомнил себе: «Договор аренды истекает в конце октября, вот тогда и посмотрим». Этот внутренний диалог повторялся примерно с апреля. Вильнюс — хороший город, но очень уж маленький. Слишком быстро приходит момент, когда понимаешь, что все уже было, причем неоднократно, — и эта улица, и парк, и эспрессо в стеклянной рюмке, и граффити на медленно осыпающейся стене, и деревья в вязаных свитерах, и божественный суп-гуляш «У Ангела», и восхождение на холм, и маленькая речка, и большая река, и Белый мост, и Зеленый. Господи, как же мне надоело. Вообще все.

Вероятно, из этих же соображений — то есть разнообразия ради — дал изрядного крюку. В итоге оказался на Тоторю, там зачем-то прошел мимо нескольких вполне подходящих для завтрака кафе, наконец опомнился, свернул на Лабдарю и только тогда понял хитроумный замысел собственного подсознания. Лабдарю — это же улица, которая снилась. Понятно, что особого смысла в том нет, а все равно любопытно на нее поглядеть.

Хотя на что там глядеть? Правильно, совершенно не на что.

Впрочем, и от лунатических припадков бывает порой хозяйственная польза. Понял это, завидев большой проходной двор, где в полуподвале прятался магазин «Зодиак», торгующий эзотерической литературой, почему-то по большей части на русском языке, ароматными маслами, нефритовыми Буддами, медными колокольчиками и прочими таракуцками для любителей условно возвышенного, всегда готовых спуститься ради него под землю, на две ступеньки вниз. Но важно другое: именно в этой лавке он уже пару раз покупал чаванпраш, сладкое, очень острое бурое месиво из индийского крыжовника и лекарственных трав, вряд ли обладающее хотя бы сотой частью приписываемых ему чудодейственных свойств, зато невероятно вкусное. Жрал его одно время большими ложками, как варенье в детстве, и по сей день продолжал бы в том же духе, если бы запасы не подошли к концу еще в июне. А дырявая память, известное дело, спасает от лишних трат и оставляет без сладкого. Просто забываешь его купить, и хоть ты тресни. А тут вдруг все так удачно совпало.


Увы, не так уж удачно. Дверь лавки оказалась заперта, зато украшена сразу двумя объявлениями. Первое было размашисто написано от руки: «Технический перерыв до 14.00, приносим извинения за неудобства». А второе отпечатали на принтере экономным мелким шрифтом, чтобы уместилось на четвертушке стандартного листа: «5 августа в 19.00 в помещении магазина состоится встреча с немецким писателем Фабианом Файхом, автором „Книги перемены мест слагаемых“. Встреча пройдет на немецком языке, вход бесплатный».

Уже развернулся, чтобы уходить, рассудив, что чаванпраш можно купить на обратной дороге, а то и вовсе завтра, когда наконец дошло. Чего-чего автором?! Вы это серьезно? Да ну, бросьте! Не может такого быть.

Перечитал объявление, только теперь осознав, что оно написано по-немецки. Что, в общем, логично: публике, не владеющей языком, на этой встрече делать явно нечего.

Подумал: «Мне тоже нечего, я учил немецкий хрен знает когда, столько вообще не живут. И с тех пор все забыл. Объявление прочитать несложно, а на слух хорошо, если хоть что-то, кроме „гутен таг“ и „данке шён“, пойму. И это что-то будет не „шайзе“. Превосходный словарный запас для творческой встречи с писателем. Именно то, что требуется».

Подумал: «С другой стороны, о чем мне с ним говорить? А посмотреть на автора книги, которая приснилась, было бы занимательно. Да ладно, чего притворяться, я же сдохну от любопытства, если его не увижу!»

Подумал: «Пятое августа — это у нас прямо сегодня. Если уж все так прекрасно совпало, точно надо зайти. И чаванпраш заодно куплю. Будет мне сладкая жизнь».


Впрочем, вечером, ближе к делу, чуть не передумал. Какой, к черту, писатель в эзотерической лавке, какой, к бесам, немецкий язык? Зачем мне туда ходить? Чтобы, беспомощно блея, подолгу вспоминая каждое слово, сообщить уважаемому зарубежному автору: «Я видел вашу книгу во сне»? То-то он, бедняга, порадуется.

Но в последний момент решил: «В конце концов, я еще никогда в жизни не ходил на встречи с писателями. Какой-никакой, а новый опыт». Не самый безупречный аргумент, но, чтобы оторваться от компьютера и выйти из дома, его как раз хватило, а дальше ноги сами взялись за дело. Ходить они очень любили — все равно куда.

Когда пришел, понял, что опыт может получиться несколько более интересным, чем планировалось. Потому что оказаться единственным на весь город желающим встретиться с писателем — это уже перебор. Немец, пожалуй, расстроится. С другой стороны, сам виноват. Трудно найти более неудачное место для встречи с читающими по-немецки жителями литовской столицы, чем эзотерическая лавка, забитая русскими брошюрами «Йога для ленивых», «Как работать с ангелами» и «Нет паразитам в двадцать первом веке!».

Решил: «Куплю чаванпраш и уйду. Не хочу становиться эпизодическим персонажем трагикомедии». Но пока уговаривал собравшуюся домой продавщицу снова открыть кассу и платил за покупку, народу в магазине немного прибавилось. Все равно, наверное, ушел бы, но у входа столкнулся с белобрысым мужчиной неопределенного возраста в сувенирной футболке цветов литовского флага и дурацких розовых шортах, который увлек его за собой обратно, приветливо тараторя: «Здравствуйте, прошу прощения за опоздание, никуда не уходите, сейчас начнем». И остался — не столько из вежливости, сколько от удивления, что понял целую длинную фразу, беглой скороговоркой произнесенную по-немецки. Неужели еще не все забыл? То есть настолько не все?!


После того как ушла продавщица, а следом за ней и хмурый лысоватый дядька, вероятно хозяин лавки — по крайней мере именно он проверил, закрыты ли окна, и вручил немецкому гостю связку ключей, — в зале осталось еще шесть человек. Сам белобрысый немец, юная дева с волосами, выкрашенными в ярко-синий цвет, двухметровый блондин с растерянным детским лицом, выглядевший так, словно голову подростка по ошибке приставили к телу взрослого спортсмена, кудрявая толстуха в льняном балахоне подчеркнуто богемного вида, конопатый мальчишка лет двенадцати и маленькая старушка в тяжелом зимнем пальто, наброшенном на плечи, как бурка. Совершенно невразумительная компания; впрочем, если рассматривать каждого в отдельности — человек как человек. Даже старухино пальто вряд ли привлекло бы внимание на улице, пожилые люди часто одеваются черт знает во что, и к этому все привыкли.

— Здравствуйте, — сказал немец. Теперь он говорил медленно, громко и предельно внятно, что несколько повышало шансы собравшихся понять его выступление. — Меня зовут Фабиан Файх. Я заранее уверен, что сюда вас привел скорее интерес к немецкому языку, чем к моей персоне. Я далеко не популярный писатель даже у себя дома, в Германии. Написал три книги, опубликовал только одну из них, да и ту аж в девяносто шестом году прошлого века, целую вечность назад. Тираж был невелик, на иностранные языки книгу не переводили. Поэтому я не стану притворяться знаменитостью, раздавать автографы и отвечать на вопросы. А вместо этого открою вам настоящую цель нашей встречи.

Все это время слушал немца, открыв рот. Был потрясен не содержанием его речи, а тем фактом, что разобрал почти все, за исключением нескольких длинных слов, вряд ли радикально меняющих смысл сказанного.

— Я хочу предложить вам помощь в ваших занятиях немецким языком, — объявил Файх. — Следует сразу пояснить, что я не являюсь профессиональным преподавателем. Это, скажем так, мое хобби. Я по собственному опыту знаю, что главное при изучении языка — возможность регулярно разговаривать с его носителем. По роду своей работы я часто бываю в продолжительных заграничных командировках и всякий раз стараюсь собрать группу из нескольких человек, желающих говорить по-немецки. Занятия, разумеется, бесплатные. Для меня это не дополнительный заработок, а способ знакомиться с людьми и приятно проводить свободное время. А теперь внимание, первый вопрос! Все ли поняли, что я успел сказать?

Присутствующие, включая старуху в пальто, закивали — более или менее уверенно.

— Очень хорошо. У вас прекрасный уровень подготовки, значит, разговаривать нам будет легко и интересно. Теперь попробую объяснить, чего я сам жду от наших встреч. Дело в том, что сейчас я пишу новую книгу. И очень рассчитываю на вашу помощь.

— А вот теперь я не понимаю.

Не хотел его перебивать. Само вырвалось.

— Я пишу новую книгу. И рассчитываю на вашу помощь, — любезно повторил немец. На этот раз по слогам. И, улыбнувшись, добавил: — Мне кажется, вы прекрасно поняли эту фразу. Просто не поверили своим ушам.

Ну, можно сказать, и так.

— Я довольно странный писатель, — Файх улыбнулся еще шире. — Даже ненормальный. Я пишу книги исключительно для собственного удовольствия. Деньги я зарабатываю другим способом, известности не ищу, литература занимает меня не сама по себе, а лишь в качестве достаточно необычного метода строить отношения с реальностью. Для меня каждая книга — это в первую очередь интересная игра, способная многому научить игрока и даже изменить его жизнь. Поэтому вместо сюжета я всякий раз придумываю новые правила игры. А потом стараюсь им следовать, смотрю, что из этого получится, и записываю свои наблюдения. Вы меня все еще понимаете?

На сей раз кивки были не столь единодушны. Высокий блондин попросил объяснить значение нескольких новых для него слов, синевласая девица озадаченно моргала, мальчишка смущенно топтался на месте, явно стесняясь переспросить. Полную невозмутимость сохраняли лишь толстуха и бабка в пальто.


Думал: «Надо же! Всю жизнь считал, что писать книги — самое тоскливое занятие на свете. Сидишь на одном месте, сочиняешь всякую ерунду, а потом еще и записываешь свои дурацкие мысли, вместо того чтобы немедленно выбросить их из головы и подумать о чем-нибудь другом, — что может быть скучней? А для кого-то, оказывается, — интересная игра, да еще и якобы способная изменить жизнь. Врет, конечно. Причем в первую очередь себе. И правильно делает. Таким врунам веселей живется».

— На этот раз правила моей игры такие, — говорил тем временем Файх. — Я прошу разных людей из разных городов прожить один час своей жизни специально для меня. То есть для будущей книги. Это совсем просто, немного глупо, зато увлекательно, как любая игра. Когда придет ваша очередь, вы объявите вслух или про себя: «Теперь я проживу час для книги Фабиана Файха». И будете жить, внимательно следя за происходящим непосредственно с вами и, конечно, вокруг. Зная, какие фокусы выкидывает порой человеческая память, я бы рекомендовал делать заметки, но настаивать не стану. Потом вы расскажете нам, как жили в течение этого часа, а я запишу ваш отчет. Вот так будут проходить наши встречи примерно до конца августа, пока я не уеду домой. Что же касается будущей книги, моя коллекция записей уже довольно велика, но я все еще даже не представляю, что может получиться в итоге из нескольких сотен разрозненных эпизодов, пережитых почти незнакомыми мне людьми. Впрочем, тем интересней. Что скажете? Вы согласны?

Собравшиеся помалкивали. То ли переваривали информацию, то ли стеснялись попросить повторить некоторые особо сложные фразы.