Мария Сакрытина
Никаких принцев!
Глава 1,
где мне делают предложение, от которого я могу, но не хочу отказываться
Наверняка все знают историю про заколдованную девушку, которая двенадцать часов в сутки похожа на тролля. Да, там в конце принц целует бедняжку — вуаля, проклятье снято, и «жили они долго и счастливо»… Да нет же, вы не поняли — бедняга не принц, а девушка! Она же страдала от заклятия каждый день, а принц — только те пару секунд, пока ее целовал. Ну ладно, берем по максимуму: пять минут страдал, хорошо? Сколько времени нужно, чтобы влюбиться? Что, пяти минут мало? Ха! А если полкоролевства в придачу?
Значит, история знакома. Постойте, какой огр? А, вы про Шрека. Да, наше современное общество ведь против стереотипов, и принц у нас превращается в огра. Прекрасно — то, о чем мечтает каждая принцесса. Ага, конечно, — всю жизнь быть… э-э-э… огрихой? Огром? Огроледи?
В любом случае есть разница между «красавица — днем, чудовище — ночью» и… Ну, наоборот. Днем — чудовище, ночью — красавица. Уж поверьте мне, разница огромная. Хотите знать какая? Днем другие люди (не заколдованные неудачники вроде меня) бодрствуют, и от них не спрячешься. А еще — встаешь утром, плетешься к умывальнику, смотришь в зеркало… А у тебя рожа зеленая. Да-да, в прямом смысле. Нет, не полностью. Частично. Местами… пятнами.
Бородавки это великолепие только органично дополняют. И если бы только на лице… Зато глаза яркие, красные [Да, у большинства лягушек глаза желтые. Но ведьма, проклявшая Виолу, была большим оригиналом. Поэтому Виола чуть-чуть не стала красноглазой квакшей.]. Нет, не как у вампира. У вампира, если вы внимательно смотрели «Сумерки», они бордовые (когда не желтые, да?). А тут — алые. Ярко-алые. Не заметить невозможно. Пройти мимо — нереально.
Что еще? Губы. Ну, не совсем они у меня прозрачные. И не то чтобы как ниточки… Но почти. Ой, да ладно, кого я обманываю — на лицо самая настоящая квакша. Читали «Царевну-лягушку»? Так вот, лично я понимаю, почему царевич лягушачью шкуру сжег. Если его суженая в такую же страхолюдину превращалась, какую я каждое утро в зеркале вижу… То да, любой наказ забудешь. Не для слабонервных зрелище. А мужчины такие впечатлительные, когда дело доходит до женской внешности!
Ну что еще? Хм, пожалуй, вот, в дополнение: я… м-м-м… пухленькая. Не толстушка, но мой силуэт напоминает… шар. Да. Определенно шар. И ноги у меня короткие. И волосы тоже. Короткие, черные и жесткие. И ногти зеленые — всегда, и вовсе не от лака. А между пальцами перепонки. Думаете, это удобно? Плаваю хорошо? Да, плаваю я хорошо. Зато знаете, как я в начальной школе с прописью сражалась? Представляете, каково это — держать ручку перепончатыми пальцами? Ну вот.
Это днем. Каждым днем. А ночью, стоит солнцу сесть… Увы, не там, где я живу, а в другом мире, откуда родом моя мать, так вот, стоит там солнцу сесть, как я — красавица. Писаная красавица, не на что жаловаться: девяносто — шестьдесят — девяносто, длинные волосы натуральной блондинки, синие глаза, пухлые губы. Барби.
Все это не особенно мне помогает, ибо солнце в том мире заходит всегда в одно и то же время — когда в Москве полночь. Согласитесь, если ты лягушка в дневное время, найти принца, который соблазнится твоей благородной душой и золотым сердцем, мягко говоря, сложно. А да, плюс твой отец не король.
Нет, у моего папы частный бизнес, преуспевающая фирма, но современные «принцы» хотят что-то еще, кроме контрольного пакета акций, чтобы без памяти влюбиться в заколдованную «принцессу». А без поцелуя любви мое проклятие не снять.
Все началось еще до моего рождения: папа был толкинистом и на очередной ролевке замутил с ведьмой. Он же не знал, что она окажется настоящей черной колдуньей из другого мира! Я это к тому, что толкинисты хоть в плане параллельных миров и продвинутые ребята, но как-то не догадываются, что в их тусовку могут влиться настоящие маги.
Так что, когда месяц спустя на следующей ролевке папу закадрила на этот раз фея (да, папа у меня видный даже сейчас, а уж в молодости и подавно), он легко попал в розовые сети любви, последствия которой оказались неожиданными для всех. Папа испытал магию на собственной шкуре: отвергнутая колдунья превратила его в осла. А фея неожиданно для себя влюбилась (нет, не в осла, а в папу-человека). Сильно, аж на год (а это серьезный срок для феи). За это время она нашла папу, расколдовала, вышла за него замуж и родила меня. Увы, они забыли пригласить на свадьбу ту самую колдунью, и она обиделась. Колдуньи вообще близко к сердцу принимают каждый раз, когда их забывают куда-то пригласить. Отсюда правило: никогда не забывайте про колдуний, а то они о себе напомнят. Папина колдунья напомнила проклятьем дочери, то есть меня. Мама уверена, что это было проклятье лягушки. То есть я должна была полностью стать лягушкой. Но что-то пошло не так, и я стала… Вот тем, что вижу в зеркале каждое утро.
Самое забавное: когда мама с той колдуньей разобрались (читай, поцарапали друг-другу лица и повырывали волосы), то обе пришли к выводу, что все мужики — козлы. Мама ушла от папы, оставила ему меня, а сама вышла замуж за какого-то принца у себя там… Ну, там, в другом мире. Принц потом стал королем, ветреная фея — его королевой… На три месяца. Ну, знаете этих фей, у них в голове одни цветы. А колдунья вроде бы живет у себя в башне старой девой и уже завела сотню кошек. Или превращает кого-то в кошек, не знаю. Меня она расколдовать не может, как, впрочем, и мама: только поцелуй настоящей любви справится с проклятьем (и если вы подумали про Эльзу с сестрой или Малефисенту, то нет, со мной не прокатит — это должен быть именно влюбленный в меня юноша). С тех пор я полулягушка. Днем. Комаров ем, когда папа не видит. Квакаю перед дождем, когда никто не слышит. В общем, ничего так, живу себе потихоньку. И если бы не папа, все было бы просто замечательно.
С ролевками он после феи с колдуньей, конечно, завязал. Ударился в работу. Не женился. Вкусил жизнь отца-одиночки. Говорит, интересный опыт. У нас прекрасная семья, мне не на что жаловаться — папа у меня замечательный. Но почему-то считает, что за шестнадцать лет я еще не привыкла к «лягушка — днем, принцесса — ночью», оттого страдаю, и меня нужно кровь из носу расколдовать. «Жабенок мой, ты столько теряешь!» М-да… Иные мамаши так над своими дочерьми не трясутся, пытаясь устроить их личную жизнь! Папе совершенно невдомек: за шестнадцать лет я привыкла к тому, что люди воротят от меня нос, и даже в метро в час пик вокруг меня пусто. Он еще не понимает, что меня это совершенно не волнует: странно завидовать одноклассницам-красоткам, когда ты краше их в сотню раз. Правда, только ночью. Но все же. И они бегают на свидание с парнями, которые на такую, как я днем, смотрят, точно я… ну, лягушка, а ночью (реши я показаться им на глаза) уложатся к моим ногам штабелями. Это же очевидно: их не волнует, что у меня доброе сердце или золотая душа. Или на литературе я круче всех. Главное, что у меня с лицом. Да сдались мне такие! Пустышки.
А других нет — папа это никак не поймет.
Поэтому практически каждую пятницу я оказываюсь в каком-нибудь крутом ресторане, где, если явишься в джинсах, даже официанты начнут странно коситься и где меню листаешь, как учебник по иностранному языку. Там я, говоря словами папы, социализируюсь. Процесс социализации проходит так: папа вместе с кем-то из партнеров или друзей (что часто одно и то же) обсуждает какую-нибудь политическую занудность или экономику, а я с моей, хм, социализацией сидим рядышком и пытаемся смотреть куда угодно, но только не друг на друга. Как-то так получается, что у партнеров-друзей папы полно сыновей примерно моего возраста. И большинство из них хоть сейчас на обложку журнала.
— Ну улыбнись же, жабенок! — тихо бросает мне на ухо папа спустя полчаса.
Я поднимаю голову от тарелки, ловлю взгляд моего визави и растягиваю губы в исключительно дружелюбной улыбке.
Визави отшатывается вместе с креслом.
Спустя десять минут отец бедняги тоже что-то шепчет ему на ухо, после чего следует приглашение на танец, сказанное так напряженно и отстраненно, будто нас уже повенчали, близится первая брачная ночь и несчастный жених пытается объяснить, почему он не хочет со мной спать.
С новой, не менее дружелюбной улыбкой я принимаю приглашение, и меня выводят (аккуратно, стараясь не касаться перепончатых пальцев) на паркет.
Танец это напоминает только при взгляде со стороны. А так — попытка меня не трогать, не смотреть и при этом вести под музыку.
— Не бойся, это не заразно, — снова улыбаюсь я.
— Это?
Киваю.
— Зеленым ты станешь потом, когда напьешься, — подмигиваю. — Да, и вот еще: не удивляйся, в конце этой… пытки тебя попросят меня поцеловать. В губы. У моего отца на поцелуях пунктик. Так вот, если не хочешь меня еще раз увидеть… Не делай вид, что тебе о-о-очень неприятно, ладно?
Тяжелый вздох. И неразборчивое:
— А я так хорошо мог провести этот вечер!
— Да, я тоже.
Эта реплика зарабатывает еще один вздох. И неожиданное:
— А ты неплохо танцуешь.
— Спасибо, — для разнообразия не улыбаюсь. Все-таки мне сделали комплимент, незачем пугать лишний раз. — У меня большая практика.
