Мелинда Солсбери

Дочь Пожирательницы Грехов

Посвящается моей бабушке,

Флоренс Мэй Кирнан

Глава 1

Даже когда там нет узников, я все еще слышу крики. Они обитают в этих стенах, подобно призракам, и их эхо слышно между двумя шагами. Если спуститься глубоко вниз, в чрево замка, под казармы, где спят гвардейцы, под Комнату Испытаний, вы окажетесь там, где они прячутся после кратких мгновений тишины.

Когда меня впервые привели сюда, я спросила у моих стражников, что такого сделали с этими несчастными, что те так кричат. Один из стражей, Дорин, посмотрел на меня и, сжав губы так крепко, что они побелели, покачал головой и, ускорив шаг, поспешил к Комнате Испытаний. Помню, в те минуты мною владели возбуждение и страх. Мне представилось нечто столь ужасное, столь пугающее, что даже мой невозмутимый, сильный охранник не осмелился бы произнести это вслух. Я пообещала себе, что непременно выясню эту страшную тайну, таящуюся в подземелье. Как же наивна я была в мой тринадцатый год! Безнадежно, до слепоты наивна.

Впервые оказавшись в замке, много лун тому назад, я пришла от него в восторг — от его убранства, красоты и роскоши всего того, что увидела. Никаких сухих камышей на полу, никакой соломы, переложенной лавандой и базиликом для приятного аромата.

По повелению королевы полы были устланы коврами и ковровыми дорожками, сотканными специально для нее, чтобы она могла бесшумно по ним ступать. Поэтому когда мы ходим по ним, наши шаги совершенно неслышны.

Стены за богатыми, красными и синими, гобеленами — это серый камень, с прожилками слюды, которая поблескивает на свету, когда слуги оттягивают занавесы в сторону, чтобы навести чистоту. Рогатые канделябры над моей головой украшает позолота, а то и чистое золото. Подушки обтянуты бархатом и украшены кисточками, их заменяют сразу, как только бархат начинает истираться. Все безупречно и девственно чисто, красиво и в идеальном порядке. Розы в высоких хрустальных вазах срезаны до одинаковой длины, все как одна одинакового цвета и составлены в одинаковые букеты. В этом замке просто нет вещей, которые не были бы идеальны.

Мои стражники осторожно идут по бокам от меня. Их тела напряжены, а они сами поддерживают между собой и мной изрядное расстояние. Протяни я руку, чтобы дотянуться до кого-то из них, они бы в ужасе отпрянули от меня. Споткнись я или упади в обморок, если бы они, позабыв о самосохранении, попытались мне помочь, это стало бы для них смертным приговором.

Им тотчас перерезали бы горло, и это было бы актом милосердия. По сравнению с медленной смертью от моей ядовитой, смертоносной кожи перерезанное горло — это большая удача.

Тиреку не повезло.

* * *

В Комнате Испытаний мои стражники встают у двери, а Ральф, аптекарь королевы, кивком указывает на стул, на который мне следует сесть, после чего поворачивается ко мне спиной и проверяет свою посуду и инструменты. Вдоль стен тянутся полки, уставленные банками с мутными веществами, странными порошками и листьями незнакомых растений, — все это стоит вместе, без какого-то очевидного порядка. Никаких ярлыков, никаких надписей, по крайней мере я не могу разглядеть их в тусклом свете свечи, потому что в подземелье замка нет окон. Поначалу мне казалось странным, что Испытание проводится здесь, вдали от посторонних глаз, среди лабиринта узких коридоров, образующих подобие кроличьей норы, но теперь я это понимаю. Вдруг я потерплю неудачу… Вот это был бы конфуз, случись такое на глазах королевского двора и всего королевства. Уж если этому суждено произойти, то пусть уж лучше в маленькой потайной комнате, на полпути между миром подземелий и относительным раем Большого Зала.

Я сажусь на табурет и поправляю пышные юбки. Один из моих стражников, тот, что помоложе, вытирает о пол ноги. Этот звук гулким эхом отдается от каменных стен. Ральф недовольно оглядывается на него, а когда поворачивает голову, встречается со мной взглядом. Его собственный взгляд, скользящий по мне, пуст и равнодушен. Глядя на бесстрастную маску его лица, я думаю о том, что, даже не будь он немым, ему нечего было мне сказать.

А ведь когда-то он бы улыбнулся и покачал головой, слушая, как Тирек рассказывает мне о деревьях, на которые он забирался, или о печенье, которое таскал с кухни. Он махнул бы Тиреку рукой, мол, хватит хвастать, но глаза его сияли бы любовью к единственному сыну. Хотя само Испытание занимает всего несколько минут, я обычно задерживалась в комнате на час, а иногда и на два: сидя друг напротив друга на расстоянии двух вытянутых рук, мы обменивались с ним историями. Мои стражники стояли рядом, с любопытством следя за Ральфом, когда тот проводил свои опыты, и за Тиреком и мной, пока мы с ним болтали. В то время мне некуда было пойти после Испытания, за исключением моего храма или моей комнаты. Ничто не мешало мне провести эти несколько часов в Комнате Испытаний под зорким оком моих стражников. Сейчас же все по-другому; сейчас я не могу позволить себе праздность.

Пока Ральф выполняет обряд Испытания, я смотрю в пол. Сделав на моей руке надрез, он собирает несколько капель моей крови в миску и несет ее через всю комнату, чтобы добавить одну каплю моей крови в морнингсбейн, смертоносный яд, не имеющий противоядия. Потом он принесет эту смесь мне. Я молча жду, опустив голову, пока он смешивает кровь с ядом и переливает ее во флакон. Я сижу неподвижно. Ральф подходит ко мне и бросает флакон мне на колени. Я поднимаю его. Маслянистая жидкость кристально чиста и прозрачна даже в полумраке, я не вижу в ней никаких следов моей крови. Затем я вытаскиваю пробку и выпиваю содержимое.

Мы все замираем и ждем, скажется ли на мне действие яда. Но нет, этого не происходит. Я исполняю мою роль так, как от меня требуется. Я ставлю флакон на стол рядом с моим табуретом, расправляю юбки и смотрю на моих стражей.

— Вы готовы, миледи? — спрашивает Дорин, старший из моих стражников, В свете факелов его лицо кажется зловеще бледным. Испытание закончено, но у меня есть еще одна обязанность, и я должна ее выполнить. Я покидаю Комнату Испытаний, спиной чувствуя на себе недобрый взгляд Ральфа.

Я киваю, и мы направляемся к лестнице, Дорин шагает справа от меня, второй стражник, Ривак, слева. Втроем мы спускаемся в подземелье, где уже ждут заключенные. Они ждут меня.

Мы подходим к дверям Утренней комнаты. Завидев нас, слуги, убирающие последнюю трапезу узников, вздрагивают и, испуганно опустив головы, жмутся к стене. Мне видно, как белеют косточки их пальцев, крепко сжимающих грязные тарелки и кубки, когда они пытаются прошмыгнуть мимо нас. Дорин кивает Риваку и входит в маленькую комнату. Спустя мгновение он снова появляется в дверном проеме и кивает: мол, все готово.

Двое мужчин сидят за небольшим деревянным столом, на обоих — черные рубахи с длинными рукавами, руки привязаны к подлокотникам стульев. Они медленно поднимают глаза и встречаются со мной взглядом. Мои стражники, оба с мечами наголо, занимают места возле двери, хотя я где угодно чувствую себя в полной безопасности, даже с преступниками, изменниками короны и королевства.

— Как Воплощенная Донен, я дарю вам благословение. — Я стараюсь держаться уверенно и величественно. Я должна быть сильной и праведной, хотя, если честно, от страха у меня сводит живот. — Ваши грехи не будут съедены, когда вы умрете, но я могу предложить вам благословение Богов. В надлежащее время они простят вас.

Я не замечаю в глазах обоих обреченных никакой благодарности за мои слова. Но могу ли я винить их в этом? Слова мои пусты, они ничего не значат, и мы все это прекрасно знаем. Если грехи их не будут съедены, их ждет вечное проклятие, и мое благословение бессильно им помочь. Я жду — вдруг хотя бы один из них мне ответит. Те, кто был до них, проклинали меня или взывали к моему милосердию, просили о пощаде. Умоляли позволить им умереть от меча или веревки — одна отчаянная душа даже умоляла натравить собак, — но эти двое молчат, не сводя с меня безжизненных глаз. У одного над левым глазом тик, отчего его бровь постоянно дергается, но это единственный признак того, что их обоих пугает мое присутствие здесь.

Когда они ничего не говорят и даже не шевелятся, я склоняю голову и благодарю Богов за их благословление, после чего занимаю место за спиной приговоренных. Встав между ними, я вытягиваю руки и, положив ладони на затылки обоим, нащупываю пальцами пустоту на их шеях, где чувствую, как под кожей в венах пульсирует кровь. Их сердца бьются почти в такт. Я закрываю глаза и жду. Когда их пульс начинает учащаться — снова почти одновременно, — я отхожу прочь и прячу руки в рукава, испытывая страстное желание немедленно их вымыть.

Это не займет много времени.

Через несколько мгновений после моего прикосновения они валятся лицом на стол. У обоих из носа струится кровь, собираясь лужицей на грязноватой столешнице. Прямо у меня на глазах тонкий красный ручеек стекает через край, капая на болты, которыми стулья привинчены к полу. Если бы не эти болты и не веревки, которыми ноги мертвых привязаны к стульям, их тела уже валялись бы у моих ног. Морнингсбейн — сильный яд. Глаза того несчастного, чья бровь дергалась из-за тика, открыты и незряче смотрят перед собой. Лишь почувствовав жжение в собственных глазах, я ловлю себя на том, что тоже пристально смотрю на них. Независимо от того, сколько мужчин, женщин и детей я казнила, этот ужас как терзал, так и терзает меня изнутри. Думаю, так будет всегда, потому что всякий раз, когда я вершу правосудие, мне кажется, будто я снова и снова убиваю Тирека.