Мэри Пирс

Начало

Когда шагаю той тропой,

Что вьется в зелени густой,

Минует мост и вверх идет,

На кряж лесной меня ведет,

Я думаю: все тропы эти,

Что топчут кони и телеги,

Все изгороди из дерев,

Что рвутся ввысь вокруг полей,—

Плод дум и праведных трудов

И дедов наших, и отцов.

Уильям Барнс [Здесь и далее перевод стихотворных отрывков Н. Ораф. //  До появления первой почтовой марки в 1840 году (британский «Чёрный пенни»), предоплаченное франкирование производилось исключительно с помощью отметки от руки или ручным штемпелем «Оплачено» («Paid») и суммы взысканного сбора. ]

В детстве Бет всегда казалось, что дедушка Тьюк — шел ли он по деревне или ехал мимо на маленькой лошади, запряженной в двуколку — просто незнакомый человек, прохожий. Он никогда не заходил к ним в дом и даже не глядел в их сторону. Просто проезжал мимо, глядя вперед на дорогу, откинув голову назад и натянув шляпу на глаза.

— Вот едет твой дед, злобный, как осенняя муха, — обычно заявляла Кейт. — Сегодня утром кому-то не поздоровится, я в этом даже не сомневаюсь.

Джон Тьюк, отец Бет, если старик встречался ему по пути, а обычно это происходило, когда он возвращался домой из Кеплтона или Чепсуорта, замечал:

— Он мне кивнул, и я сделал то же самое, вот и весь наш разговор!

Однажды, когда Бет сидела на переднем крыльце и чистила зеленый горошек, дед Тьюк шел пешком по лугу, направляясь в церковь. Он прошествовал так близко, что Бет могла слышать, как скрипят его башмаки и позванивают монетки на цепочке для часов. Она заметила седые волоски, торчавшие из его длинного тонкого носа. Но даже когда его тень упала на Бет, он не посмотрел в ее сторону. В то время Бет уже было лет семь или восемь, и она начала задавать вопросы.

— Мне кажется, что дед Тьюк не знает, кто я такая, — заявила Бет, придя домой. — Он никогда не здоровается со мной, когда проходит мимо.

— Он прекрасно знает, кто ты такая, — ответила Кейт. — Ведь ты точная копия своего отца. Но он нас не признает, и делает вид, что нас вообще нет на свете.

— Почему?

— Спроси своего отца, — ответила ей Кейт. — Уж он-то умеет рассказывать всякие байки, ему все равно нечего делать. Подай мне горошек.

Кейт всегда была занята, и ей было не до разговоров. Но Джон Тьюк старался все объяснять дочери. Вот и сейчас он отложил в сторону газету и посадил Бет к себе на колени.

— Давай-ка глянем на тебя, — сказал он. — Твоя мать говорит, что ты — моя копия, но я в этом не уверен. Конечно, у тебя такие же пшеничные волосы, как и у меня, это правда! Но я что-то не вижу у тебя бороды! И красивых рыжих усов. Посмотри какие у меня усы!

— Господи, какую же ты ерунду мелешь, — заметила Кейт. — Ты нарочно придумываешь всякую чепуху, а не говоришь девочке то, что она хочет узнать.

— Хорошо. Все что угодно, только чтобы дома было тихо!

Он откинулся назад на стуле, и Бет пришлось извиваться, чтобы не слететь с его колен.

— Твой дед и я поссорились, — сказал он. — Это случилось много лет назад, еще до твоего рождения, только потому, что я не стал работать плотником.

— А где эта плотницкая мастерская? — спросила Бет. — Она далеко отсюда?

— Нет. Близко. На другом конце Хантлипа, у поворота на Мидденинг. Там стоит дом, который называется Коббс, и еще там целых десять акров земли. Это все осталось с тех пор, как Тьюки были фермерами. Твой дед превратил старую конюшню в рабочие помещения и постепенно, со временем организовал хорошее прибыльное дело. Поэтому он так разозлился, когда я не захотел работать вместе с ним.

— Почему?

— Мне не хотелось всю жизнь изо дня в день строгать дерево. Мне это просто не нравилось!

Он улыбнулся Бет, но она серьезно смотрела на него. Ей было не до шуток, она ждала продолжение рассказа.

— Ты пойми, я выучился всему, — гордо заявил Джон. — Я могу выполнить любую столярную или плотницкую работу. И — могу поклясться — сделаю все не хуже, а лучше других!

Кейт с шумом бросала на стол ложки и вилки.

— Вы только его послушайте, — заметила она. — Моя стиральная доска вся износилась до дыр, у кресла сломана ручка. Словом, у нас полно работы, которая просто ждет тебя, Джон Тьюк!

— Да, знаю, знаю! И когда у меня будет подходящее настроение, я все сразу переделаю!

Он подмигнул Бет.

— Твоя мать не понимает, — сказал он. — Мне трудно снова взять в руки инструменты после всех лет, проведенных в мастерской. Мне даже противно подумать об этом!

— Как мне тебя жаль! — воскликнула Кейт. — Вот уж действительно ужас!

— А лошади — это совсем другое, — продолжал Джон. — Когда я вижу неусмиренную лошадь, у меня прямо руки чешутся, так мне хочется погонять ее. Лошади — это вам не дерево. Не проходит и дня, когда бы я не благодарил свою судьбу и звезды за то, что расстался с прежней работой. Но мне жаль старика, потому что он сильно переживает.

— Он просто глупый! — объявила Бет.

— Ну, не знаю, ему нравится командовать и делать все по-своему. Я тоже такой же, ты меня понимаешь? И я счастлив, что занимаюсь любимым делом. А то, что я не играю важную роль дома, это даже хорошо. Ты же понимаешь, что здесь командует твоя мать!

Джон начал строить рожи, подмигивать, кивать головой и трясти бородой, и Бет не выдержала и начала смеяться, хотя она понимала, что мать злится глядя на них. Отцу нравилось делать вид, что Кейт им командует, что он у нее под каблуком.

Но, хотя Кейт и ворчала, и покрикивала, ей редко удавалось что-либо сделать по-своему. Джон все решал сам, и она покорялась малейшему его желанию и требованию.

Между Кейт и Джоном частенько случались ссоры. Он заявлял, что она не умеет веселиться, а, по мнению Кейт, Джон ко всему относился уж слишком легко. И особенно к деньгам.

— Кейт, у тебя такой вид, как-будто все беды мира лежат у тебя на плечах!

— Может, это и так, когда мой муж приходит домой веселенький, от него несет пивом и он отказывается даже поесть!

— Черт побери! Человеку следует иногда повеселиться, разве я не прав? Особенно после удачного дня. Как ты думаешь, сколько я получил за эту кобылу и ее жеребенка?

— Понятия не имею, но уж наверное не больше того, что ты заплатил за свои развлечения!

— Больше! Гораздо больше! Эй, вот два соверена, положи их в свой кошелек. Будем надеяться, что их тебе хватит надолго.

— Интересно, а где же остальные?

— Я их снова вложил в дело! Купил парочку кобов, невысоких коренастых лошадок. Я их купил у валлийца. Кейт, ты никогда не догадаешься, кого я видел в Россе!

— Кого? — спросила Кейт.

— Всех, на кого я там смотрел.

— Пошел прочь, пьяный дурак!

— Бет, твоя мать серьезна, как церковное кладбище. Как получилось, что я женился на такой мрачной женщине?

— Наверное, папочка, просто никто больше не соглашался выйти за тебя замуж!

— Так! И моя дочь тоже против меня! А как насчет подарочка, который я привез ей? Наверное, она не станет брать его у меня.

— Какой подарок? — спросила Бет.

— О, просто маленькая корзинка для рукоделия — там есть иголки и разноцветные нитки, и маленький наперсток, и даже маленькие пяльцы и грибок для штопки. Ну, ничего страшного, наверное, мне придется все отдать Хетти Минчин.

— Нет, — твердо сказала Бет. — Ты должен отдать подарок мне.

— А что я получу в обмен? Ты даже не хочешь поцеловать своего отца! А что я получу взамен этой теплой шали? Я купил ее специально для своей женушки Кейт. О, кругом одни улыбки. Как чудесно, что женщины понимают, как нужно ублажать своих мужчин. Какие они милые. Это правда!

— Все просто замечательно, — заметила Кейт. — Но тебе следовало бы быть поэкономнее, ведь никогда не известно, когда ты снова заработаешь хоть что-то. Шаль, ничего себе! Неудивительно, что я уже поседела!

После лошадиной ярмарки всегда было одно и то же. Кейт прекрасно понимала, что не в ее силах изменить Джона, но она продолжала ворчать.

И Бет, хотя она старалась копировать мать, вскоре поняла, что им лучше принимать отца таким, каков он есть. Он был ее отцом, и этого достаточно. Жизнь в его присутствии становилась ярче и теплее. Он утешал Бет, когда она грустила.

— Так, куда скрылось наше солнышко сегодня? Оно спряталось за облаками? Ну что ж, мне придется тебя развеселить. Давай поспорим. Шиллинг с носа или по пенни с каждого гвоздя в башмаках? Ну вот и хорошо! Мне нравится, когда у тебя веселая мордочка!

По вечерам она сидела у него на коленях, зашивая дырки на его одежде или пришивая пуговицы. Она проверяла его карманы, вытряхивала оттуда крошки и всякий сор, потом рассортировывала вещи, и затем аккуратно снова все складывала обратно.

— Вот мой кисет для табака, что-то он слишком легкий, — говорил ей Джон. — А это петля, чтобы меня не укусил Черный, когда я проверял его зубы сегодня утром. О, а это кусок угля, который я нашел сегодня на дороге. Положи его обратно. Может, он принесет мне удачу!

Когда была плохая погода, он оставался дома и ничего не делал. Просто сидел в кресле, задрав ноги к очагу и положив руки в карманы бриджей. Кейт сама таскала ведра воды или громадные охапки дров. Но когда он занимался лошадьми, то доводил себя буквально до изнеможения. Тогда Бет помогала ему добраться домой, смотрела, чтобы он не упал где-то по дороге от усталости и не уснул в канаве или под кустом. Часто он шел пешком за двадцать миль, ведя на поводке парочку молодых неприрученных лошадей. И тогда все его руки до самых плеч были черными от синяков и ссадин.

— Эти бродяжки устроили мне настоящие танцы, — говорил Джон. — Но утром я отыграюсь на них!

Все фермеры Хантлипа уважали Джона за его честность и объективность. Они давали ему деньги, чтобы он купил для них хороших лошадей для работы в поле, часто просили, чтобы Джон вылечил их коров. Бет любила ходить с ним по фермам. Как-то раз, когда они отвозили телегу с ломовой лошадью в Мидденинг, он показал ей мастерскую деда Тьюка.

— Посмотри сюда, это Коббс. Я тут родился, а это мастерская, о которой я тебе рассказывал.

Он старался не встречаться с отцом, поэтому стоял немного в стороне от ворот, у высокой живой изгороди. Но сидящая в телеге Бет могла сверху все хорошо разглядеть. Дом с темными балками, яркие красные панели из камня, и трубы каминов, наполовину в солнечном свете, наполовину в тени от окружавших дом вязов и дубов. Она видела большой двор у мастерских. Кругом лежали всевозможные доски и планки. Она видела пильщиков за работой, и то, как над ними клубились облака древесной пыли, и все кругом было завалено опилками. Она видела столяров и плотников, двигавшихся по длинной мастерской с низкими потолками. Через отворенные двери слышался звук молотков, который эхом отдавался в замкнутом пространстве. Звук пилы напоминал голос огромного неутомимого существа — чифф-чафф, чифф-чафф…

— Боже, какой шум, — заметил отец. — Но твой дед обожает эти звуки. Ему нравится, когда целый день только и слышно — динг-донг, динг-донг. Эй, Бет, ты видишь его во дворе?

— Нет, но мне кажется, что он где-то неподалеку — уж очень стараются все его работники. И Сэм Ловаж, и Боб Грин. Я вижу, как они суетятся, прямо воробьи в свежем навозе.

— Слава Богу, что это не я. Ты видишь огромный дуб, растущий во дворе?

— Конечно, его трудно не заметить — он такой огромный!

— Этот старый дуб стоит здесь со дня сотворения мира! Он рос здесь, когда еще не был построен дом, а это случилось давненько.

— А вот и дед, — сказала Бет. — Он смотрит в нашу сторону и даже прищурился. Он, наверное, решил, что я такая высокая, потому что хожу на ходулях, правда?

— Пора двигаться, — сказал Джон и потянул за вожжи. — А то решит, что мы подглядываем за ним, если даже на самом деле так оно и есть.

— Он живет один в таком огромном доме?

— Да, и наверное, ему иногда бывает одиноко.

— Это его вина, — сделала заключение Бет.

— Может и так, но мне все равно его жаль. Мне и тебя жаль, потому что из-за меня у тебя нет дедушки.

— Мне он не нужен, — ответила Бет.

Когда Бет не ходила в школу, она весь день проводила на общем выгоне, глядя как работает ее отец. Конечно, она старалась держаться подальше от лошадей. И еще ей велено было молчать, когда он пускал в ход кнут.

— Сиди тихо, как мышка, — говорил ей отец. Весной верхние склоны выгона становились желтыми от цветения утесника. Под лучами солнца краски просто сверкали, а в теплом воздухе разносился чудесный аромат. Бет приходила сюда с первыми лучами солнца и сидела, пока не темнело. Отец нес ее до дома на руках, и она сразу же отправлялась в кровать. В ушах ее еще звучали трели жаворонка, во рту было сладко от ощущения сладости и свежести дня. Желтое пламя утесника текло вместе с нею в сон, и ее дремы были окрашены в желтый цвет.

Летом ей приходилось надевать шляпу. Мать тщательно следила за этим. Но все равно у нее постоянно обгорала кожа, и появлялась россыпь веснушек на носу и щеках. Бет было все равно, и если Кейт ругала ее за это, Бет все равно нравилось ощущение жара на нежной коже.

Когда она подросла, отец давал ей кое-какие поручения. Например, разрешал побаловать лошадей куском жмыха и показывал, как готовить для них еду. Но он никогда не разрешал ей ездить верхом, даже когда животные уже были приучены к седлу.

— Нет, нет, только не на Пэдди, и не на Тесс. Они слишком резвые. Ты только глянь на Пэдди! Ты только посмотри, как он вращает глазами! Если ты сядешь на него, он сразу же сбросит тебя в пруд!

— Почему это?

— Ну, он гораздо больше тебя. И потом — Пэдди ужасно горд. Ему может не понравиться то, что ты на него взгромоздилась. Ты еще такая маленькая.

— Но он больше тебя тоже.

— Да, и я бы сказал, — гораздо красивее.

— Да, но тебе он разрешает ездить на нем верхом, — настаивала Бет.

— Только иногда! Вообще-то его это нервирует. Но ему придется привыкнуть к тому, что я его хозяин, и он понимает, что я знаю все его трюки. Послушай! Вот что я тебе скажу! Когда-нибудь я куплю тебе маленького хорошего пони и научу тебя ездить верхом, как ездят настоящие воспитанные леди. Ты будешь сидеть на нем боком в седле, и у тебя будет хлыст, и все такое. Ты согласна?

— Когда?

— Когда-нибудь. Вот увидишь!

Действительно, он купил в Кеплтоне пони и его звали Сайлас. Четырехлетний холощеный мерин был блестящего коричневого цвета с черной-черной гривой. Сайлас отличался спокойным нравом, и Бет быстро научилась ездить в седле, которое изготовил для нее Джеймс Блафф.

Но Бет ужасно нравилось ездить без седла, просто вскочить на лошадку и двинуться куда глаза глядят, вернее куда влекла фантазия животного. Ей нравилось держаться за жесткую гриву, нравилось ощущение под собой упругого и сильного тела.

— Ты просто разбиваешь мое сердце, — говорил ее отец. — Ездишь, как простолюдинка. Тебе что, не нравится быть настоящей леди?

— Нет, — отвечала Бет. — Я хочу оставаться сама собой, той, кто я есть на самом деле.

— Вы — два сапога пара, ты и твой пони! Ну да ладно, если тебе нравится ездить верхом именно так и наплевать, что думают о тебе остальные, хорошо. Ты — счастлива, а это самое главное. Но только не жди, что я стану тебя защищать, когда ты шлепнешься в грязь и мать станет ругаться из-за испорченной одежды.

Каждый раз, когда Бет проходила мимо ворот на выгон, Сайлас мотал головой и моргал своими большими глазами. Он залезал мордой ей в карманы, разыскивая там крошки, шагал за нею, легонько покусывая шею или развязывая тесемки фартука.

Если Бет поворачивалась к нему и начинала отчитывать, он сразу отводил в сторону мечтательные, невинные глаза и опускал голову вниз, как будто был занят важными и серьезными размышлениями. Весной, когда Бет искала птичьи гнезда, он следовал за ней от куста к кусту, ходил за ней, когда она осенью собирала ежевику, а когда просто сидела и наслаждалась пением жаворонков, старался пастись поближе или ощипывал утесник, в тени которого сидела Бет.

Ей нравилось смотреть, как он это делал. Бет поражало, что такой большой язык мог осторожно выбирать нежные стебельки между колючками, и что такие крупные зубы аккуратно прикусывали самые верхние побеги среди твердых старых стеблей. Ей также нравилось, как Сайлас настораживался, когда пересмешники затевали шум в кустах или вылетали оттуда с сильным хлопаньем крыльев. Он так забавно волновался, когда перышко вдруг влетало ему в нос.

— Ой, да он просто неженка! Вот кто он такой, — говорил ее отец. — Ходит за тобой всюду, как ягненок за матерью.

В эту зиму Кейт сильно простудилась, у нее болела грудь, и Бет не ходила в школу, чтобы помогать по дому. Погода была ужасная, выпало много снега.

— Тебе не следует выходить на улицу, — сказал ей отец. Я не хочу, чтобы ты простудилась, как твоя мать. Оставайся дома в тепле.

— Но я хочу повидать Сайласа.

— С ним все в порядке, я позабочусь о нем, не беспокойся!

Когда наконец Бет появилась на выгоне, ее пони там не было.

— Куда он подевался? — спросила его Бет.

— А? Кто? Сайлас? О, я отослал его на дальнюю ферму. Для него здесь слишком холодно, ему лучше сейчас побыть в закрытом помещении.

— На какую ферму? — спросила его Бет.

— Она дальше к югу, по дороге к Тиэл-Хаус. Там ему будет тепло.

— Когда ты его отправил?

— Пару недель назад, а может и три недели назад. Я точно не помню.

— Его больше здесь не будет, так? — продолжала спрашивать Бет. — Ты его продал? Он больше сюда не вернется? Признавайся.

Отец разбрасывал сено для лошадей, делая вид, что совершенно поглощен этим занятием. Он вздыхал и отдувался. Бет упорно стояла и ждала его ответа. Наконец отец повернулся к ней лицом и оперся на вилы.

— Мне пришлось это сделать, — сказал он. — Лекарства для матери стоят дорого, а за Сайласа мне предложили много денег. Он в хороших руках, один парень купил его в подарок сыну.

— Ты должен был сказать мне об этом, — заметила Бет.

— Я надеялся, что мне повезет и я успею купить тебе другого пони к тому времени, когда ты снова придешь сюда. Я тебе его обязательно куплю, вот увидишь! Поверь мне!

— Нет, — ответила Бет. — Мне не нужен другой пони! Нам это не по карману! Только богатые фермеры могут покупать пони для своих детей.

— Бет, я ничего не мог сделать. Ты понимаешь меня, не так ли?

— Я понимаю, — сказала Бет и отправилась домой. Сначала она сильно разозлилась, потому что знала — отец не покупал ничего такого особенного для матери. Но по мере того, как проходило время, уныние отца смягчило ее злость. Взрослый мужчина не должен отчитываться перед ней за свои решения. Ей не хотелось, чтобы он «подлизывался» к ней, стараясь вернуть себе ее расположение.

— Эй, Бет! Ты не хочешь поехать со мной на ярмарку в следующую пятницу? Я куплю тебе имбирных пряников или платок. Нет, я куплю тебе бусы!

— Мне ничего не нужно.

— Не понимаю, почему нет. Мне кажется, я должен тебе парочку шиллингов, потому что тайком продал Сайласа.

— Оставь это, я же не плачу!

— Да, ты у меня молодец, никогда не плачешь от обиды. Но может, мы съездим к Генри Меппу, чтобы ты покаталась на его Боксере? Тебе понравится. Ты и Боксер старые друзья!

— Нет, — сказала Бет. — Я уже слишком большая, чтобы сидеть на ломовой лошади и показывать свои ноги. Все нормально, не беспокойся обо мне. Я всем довольна.

Каждое утро перед школой Бет ходила за водой. Однажды в октябре, пока она ждала своей очереди к колонке, мимо проехал в двуколке дед Тьюк, и Фредди Ловаж, отец которого работал у него в мастерской, перестал качать воду и почтительно приветствовал старика.

— Вон твой дед, — сказал он Бет. — Почему ты не присела перед ним?

— Ха! — воскликнула Бет. — Я лучше сделаю реверанс перед ведром с водой или перед гусями миссис Мерри.

— Мне кажется, твой отец дурак, что порвал отношения со стариком, — сказал Фредди. — У старого мистера Тьюка дела идут будь здоров, там, в Коббсе.