Мэри Стюарт
Мэри и ведьмин цветок
Посвящается Трою, моему домашнему фамильяру [ Фамильяр — волшебный дух, который служит ведьмам и колдунам.], и Джонни, коту, пришедшему с холода
Глава 1
Бедная крошка плачет у окошка
Даже имя у нее было самое заурядное — Мэри Смит. «Какая же тоска, — думала Мэри, — когда тебе десять лет, ты сидишь в комнате одна, и глядишь в окошко на серый осенний день, и вдобавок зовешься Мэри Смит».
Ей одной в семье не повезло с внешностью. У Дженни длинные волосы золотистого оттенка, а Джереми все называют красавчиком. Они старше, умнее и гораздо, гораздо симпатичнее Мэри. Кроме того, они близнецы и всегда вместе, а Мэри младше их на пять лет и порой ощущает себя единственным ребенком. Нет, она не завидовала близнецам; напротив, ей казалось естественным, что у них есть то, чего нет у нее. А теперь еще и это…
Поначалу, когда выяснилось, что папа уезжает в Америку за месяц до конца каникул и берет маму с собой, все складывалось не так уж плохо. Решили, что Дженни и Джереми поедут в Йоркшир на ферму к однокласснику Джереми, а Мэри — к маминой сестре тете Сью, у которой трое детей, одиннадцати, восьми и четырех лет, и живет она в часе езды от моря.
Однако в тот день, когда Дженни и Джереми уехали, пришло письмо от тети Сью. Она сообщала, что дядя Гил и старшие дети слегли с гриппом и в таких обстоятельствах тетя Сью не считает себя вправе рисковать здоровьем Мэри, не говоря о дополнительных хлопотах, которых требует уход за больными…
Вот так всегда. Опять близнецам все, а ей ничего. Пусть Мэри не будет собирать урожай, не увидит тракторов и не покатается на двух стареньких пони с фермы, но она надеялась, что ей хотя бы разрешат поехать к тете Сью и подхватить грипп. По крайней мере, болела бы в компании.
Сейчас, когда Мэри в одиночестве грустила у окна, грипп казался счастьем. Она совершенно забыла про температуру, ломоту в костях, про то, как скучно лежать в постели. И даже про липучку Тимоти, который в свои четыре года порой — а если честно, то всегда — бывал несносен. Зато как чудесно они проводили бы время с началом выздоровления! Читали бы книжки, играли, болтали и смеялись. Мэри так и видела перед собой эту картину, в пятнадцатый раз сокрушаясь, что не уехала к тете Сью и не заболела до того, как мама, получив письмо, бросилась к телефону. В итоге Мэри виновато спровадили в тихий деревенский дом к двоюродной бабушке Шарлотте.
Где не происходило ровным счетом ничего. Скорее бы каникулы кончились — в школу и то лучше ходить…
И теперь Мэри хмуро взирала на сад, где ветер шелестел палой листвой на лужайке.
Двоюродная бабушка Шарлотта, старенькая, добрая и совершенно глухая, жила в Шропшире, в просторном доме красного кирпича. Чтобы добраться до проезжей дороги, нужно было шагать примерно милю через лес и вишневые сады. Сады когда-то принадлежали усадьбе, но теперь их арендовала компания, которая выращивала вишни на продажу. Калитку в сад закрыли, ходить туда не разрешали. Половину дома тоже сдавали, но жильцы уехали отдыхать, и от вида ставней на окнах и запертой древней боковой двери делалось еще тоскливей.
Деревушка Редмейнор — десяток домов вокруг церкви и почтового отделения — лежала в миле от дома. К деревне вела узкая проселочная дорога; Мэри иногда по ней гуляла и ни разу не встретила ни единой живой души.
Бабушка Шарлотта жила вместе со старинной подругой и компаньонкой мисс Марджорибанкс (произносится Маршбанкс), престарелой шотландской экономкой миссис Маклойд (произносится Маклауд) и стареньким пекинесом по кличке Кун-цзы (произносится Конфуций). Для полного счета еще были миссис Бэнкс и ее дочь Нэнси, которые приходили убираться, и старый садовник Зеведей. Не лучшее общество для мисс Мэри Смит, застенчивой особы десяти лет от роду.
Мисс Мэри Смит критически осмотрела в зеркале свой язык. Здоровее не бывает. Да и чувствовала она себя превосходно.
Мэри спрятала язык, снова показала его своему отражению и спустилась на первый этаж, поискать какое-нибудь занятие.
В гостиной у окна мисс Маршбанкс разбирала шелковые нитки для вышивания. В камине догорало одинокое полешко, а перед огнем, переваривая второй завтрак, восседал недовольный Конфуций. Двоюродная бабушка Шарлотта расположилась в кресле с подголовником, сбоку от камина, и, вероятно, тоже переваривала второй завтрак, но в отличие от пекинеса выглядела вполне умиротворенной. Бабушка Шарлотта спала.
Мэри на цыпочках скользнула к окну, тихонько села рядом с мисс Маршбанкс и стала смотреть, как та вытаскивает нить абрикосового цвета из мотка светло-терракотовой пряжи. Вместе цвета смотрелись ужасно. Мисс Маршбанкс тянула, встряхивала, выпутывала и наконец схитрила — отрезала обе нитки ножницами. Затем стала наматывать их на полоски, сложенные из газет.
Мэри открыла было рот, чтобы предложить помощь, но мисс Маршбанкс сурово глянула на нее старческими голубыми глазами.
— Тсс, Конфуция разбудишь, — прошипела она, отодвигая коробку с нитками подальше. — А Конфуций разбудит твою бабушку.
— Но я… — начала Мэри.
— Тсс, — повторила мисс Маршбанкс.
Так же на цыпочках Мэри вышла из гостиной и целых две с половиной минуты закрывала за собой дверь, чтобы та не скрипнула.
На кухне миссис Маклауд готовила перевернутый пирог. Кухарка стояла перед видавшим виды кухонным столом и что-то размешивала в желтой миске. Она едва ли заметила робко вошедшую Мэри, поскольку разговаривала сама с собой на каком-то очень странном языке. «Или, — внезапно подумала Мэри, переведя взгляд с худого лица и костлявых рук миссис Маклауд на кипящую рядом на плите кастрюльку, — творила заклинание».
— Пару унций муки, — бормотала миссис Маклауд, энергично размешивая ложкой, — щепоть соли, маленько сахарку…
— Что вы готовите? — спросила Мэри.
Миссис Маклауд вздрогнула, так что деревянная ложка стукнула о миску, а на столе задребезжали жестянки с солью, сахаром и содой.
— Боже милосердный! — воскликнула кухарка. — Испужала-то как меня, деточка! Чего тебе?
Миссис Маклауд вновь принялась размешивать тесто, глядя в потрепанную поваренную книгу, прислоненную к миске с яйцами.
— Эх, то ли дело раньше! А теперь без книжки как без рук. Две унции растопленного масла…
— Можно я помогу? — робко спросила Мэри, подойдя ближе. — Дома я помогаю маме печь булочки… Она дает мне кусочек теста…
— Нет, — перебила ее кухарка, но вовсе не грубо. — Седни я булочек не леплю, только пирог к ужину, а это дело мудреное. Поди-ка лучше погуляй, чем тут толкаться. Может, распогодится.
Миссис Маклауд пробежала испачканным в муке пальцем по строчкам и нахмурилась:
— Придумают же! Хорошенько взбить половину яйца… Ты когда-нибудь о таком слыхала?
— Белую или желтую? — уточнила Мэри, заглядывая в книжку.
Тут варево в кастрюльке зашкварчало, кухарка бросилась к плите и сдернула кастрюльку с огня.
— Эдак пригорят мои абрикосы! Ступай, деточка, в сад, не то останемся без пирога. Мне дело делать надо, а не лясы с тобой точить.
Мэри медленно вышла из кухни и через судомойню направилась к задней двери.
Дочь миссис Бэнкс, Нэнси, снимала с веревки белье.
Нэнси была крупной розовощекой девушкой с пухлыми руками и яркими карими глазами. Она улыбнулась Мэри поверх стопки наволочек и приветствовала ее на своем тягучем шропширском наречии.
— Помочь вам развесить белье? — предложила Мэри.
Она подняла с пола упавшие прищепки и положила их в карман фартука Нэнси, где лежали остальные.
— Белье почти высохло, — с улыбкой протянула Нэнси. — Мы с мамой как раз собирались гладить.
Нэнси выдернула жердь, чтобы веревка провисла посредине, сняла последние простыни и сунула прищепки в карман фартука, когда из пристройки, где стирали белье, раздался пронзительный голос ее матери:
— Нэнси, что ты там возишься? Где простыни?
— Иду, мам! — крикнула Нэнси и, улыбнувшись Мэри на прощание, исчезла за дверью.
Если бы Мэри не искала Зеведея, то никогда бы его не нашла. Как все хорошие садовники, он выглядел скорее частью сада, чем живым человеком. В выгоревшей куртке, изношенной шляпе и штанах, перевязанных под коленями бечевкой, Зеведей больше всего походил на старую рухлядь, забытую в сарае. Щеки под полями ужасной шляпы были красно-бурыми, как цветочный горшок, а узловатые руки казались сплетенными из тех же пальмовых волокон, которыми подвязывают хризантемы.
Этим он и занимался, когда Мэри его обнаружила.
Луч осеннего солнца пробился сквозь серые облака, позолотил деревья и опавшие листья, которые шуршали под ногами, когда Мэри шла через лужайку. На фоне живой изгороди из кипарисов хризантемы кивали головками цвета бронзы, меди и кристаллов серы, и от них, от земли, от сухих листьев и ярких настурций шел печальный и прекрасный аромат осени.
Зеведей, прервав на миг свои труды, покосился на Мэри ясными, как у малиновки, стариковскими глазами, но промолчал. Взъерошенные головки хризантем качались, когда он перехватывал стебли пальмовой бечевкой. Садовник снова склонился над клумбой и исчез за цветами. Мэри с опаской спросила:
