— Сотар, я везу ее в долину Идайн.

— Думаешь, она выдержит переход без подготовки?

— Со мной выдержит.

— Если ее не сломает переход, то раздавит правда.

— Не драматизируй.

Тангавор оборвал связь. Уверенность, что все будет хорошо, облечь в слова не получалось. Жалкое бессмысленное объяснение «я верю» застревало в горле. Аттар привык следовать жесткой логике и тщательному расчету. Положение обязывало. С Варей же он следовал интуиции. Он тогда солгал в разговоре, людей к Древу все же пускают. Да, только после долгой, тщательной подготовки и лишь приближенных к хранителям. А он собирался не только протащить Варвару через барьер, но и выплеснуть всю неприглядную истину ее мира разом…

«Варвара-вода… ты справишься».

В том, что она поедет с ним, Тангавор ни на секунду не сомневался.

Глава 7

Все имеет две стороны…

— Как думаешь, что было раньше всего? — Все-таки он умеет задавать неожиданные вопросы.

— Не знаю… — растерянно ответила я, вглядываясь в предутреннюю хмарь за окном машины.

— Ни-че-го, — сказал Тангавор.

Я укоризненно взглянула на него, такого собой довольного. Ну что за детские шуточки? Фыркнула и невольно улыбнулась в ответ. Рядом со спокойным и уверенно ведущим машину аттаром было непривычно уютно. Расслабленная и сонная, я вновь посмотрела в окно машины на мелькающие сумеречные тени деревьев. Мы выехали аж в четыре утра. Вчера вечером я не удержалась и долго крутила карту доминиона, пытаясь понять, как тут в центре можно было что-то спрятать. Аттар же тогда на мой вопрос лишь улыбнулся. Интригует, не иначе.

— Вначале было великое Ничто, — снова заговорил Тангавор, — Кахоре, вакуум абсолютный и изначальный. Без времени и пространства, Кахоре не существовал и не осознавал себя. Но, — аттар взглянул на меня и, усмехаясь, нарочито важным голосом сказал: — Ничто не вечно.

Я слушала с предвкушением. Прямо как в детстве, когда мы с девочками страшилки на ночь друг другу рассказывали. Сдержанный Тангавор оказался замечательным рассказчиком.

— И пришел в пустоту Свет. Никто не знает, родился ли он внутри Ничто или пришел извне. Не сразу осознал Кахоре, что его заполняет сияние, а когда ощутил жалящий свет, было уже поздно. Кахоре погибал. Свет пожирал вакуум, заполняя собой и своим сиянием. Может, сразу, а может, через миллиарды лет, кто знает… Времени тогда еще не было. И вот однажды Свет стал всем. И остался от Кахоре только страх пустоты, первобытный ужас перед великим Ничто.

Свет так долго боролся с изначальным и вездесущим Кахоре, что не заметил, как остался один, с ноющей пустотой внутри себя. Больно и тоскливо было единственному богу. И, преисполненный ужасом, Свет создал Тьму из дыры одиночества в своем сердце. Темная, влажная, наполненная тайнами и необузданными силами, она была так прекрасна, что ослепленный желанием Свет набросился на Тьму, дабы покорить ее, подчинить женскую сущность своему мужскому началу. Хищная и строптивая Тьма в ответ набросилась на Свет, чтобы поглотить его, уничтожить, ибо не ведала еще, что сама умрет без Света. И боролись они в бесконечном водовороте страсти, равные и непокорные. И приняли они друг друга как отражение самих себя, как источник познания своей сущности. Это и была любовь.

Аттар помолчал немного и спросил:

— Инь и ян. Видела, наверно?

Я кивнула, соглашаясь, что, пожалуй, «бесконечный водоворот страсти Света и Тьмы» действительно напоминает рисунок на простеньких рыночных кулонах. Я все думала — зачем точки внутри спиралей, а это, оказывается, сердца, наполненные любовью. Надо же, как красиво.

— От их союза родились дети, могучие боги стихий. Раа-Хи — бог солнца и огня, истинный сын своего отца. Дочь Ава-Моана — богиня воды, рек и морей, истинное дитя своей матери. И близнецы Харан-Ги и Хат-Гор — боги воздуха и земли, равновесные чада своих родителей.

Аттар снова замолчал. Небо за окном светлело, предвещая близкий рассвет, а я зачарованно перебирала образы, возникшие после рассказа. Вот теплый и яркий бог огня, похожий на отца. Влажная и коварная Моана, истинная женщина. И близнецы, которые в равной степени могут утопать во мраке или купаться в свете, быть сухими или наполняться влагой… Чем больше я задумывалась, тем больше мне нравился этот миф.

— Истинные противоположности, застывшие в вечном равновесии любви и ненависти, — снова заговорил аттар. — Неизвестно, сколько существовали боги в своем незыблемом безвременье, пока однажды не родился пятый сын — Хаос. Бог перемен и приключений. Бог испытаний и шуток. Бог созидания. Творец. С его первым криком появилось время и разрушилось равновесие. И отделились боги друг от друга, осознали сами себя.

Тангавор вдруг замолчал, взглянул на меня внимательно и добавил:

— Так появились Семь богов.

Я удивленно соображала, что ведь и правда, столько раз слышала о Семи богах, но ни разу не задавалась вопросом, что это за боги.

— И захотелось богам творить. И сотворили они первый мир. Прекрасный мир, который назвали своим родным домом. — Аттар замолчал ненадолго, словно задумался, а потом добавил тихо: — Твой мир.

Я невольно вздрогнула от мысли, что шутливый тон Тангавора совсем незаметно стал тревожно серьезным.

— Свет и Тьма создали день и ночь. Близнецы создали твердь и небо. Бог огня и богиня воды наполнили мир жизнью. Все было прекрасно в этом мире, кроме одного — он словно застыл, и жизнь в нем была пустая. И тогда бог Хаос создал человека, умеющего разрушать и созидать одновременно.

Многие тысячелетия наблюдали боги за творением своим. Мир развивался и радовал создателей непредсказуемостью и независимостью.

Так понравилось богам творить, что решили они создать еще один мир. Потом еще…И каждый мир был особенным, отличающимся от других… В запале созидания покинули боги первый мир и забыли о нем ненадолго. А когда вспомнили и вернулись, то увидели лишь пыль, наполняющую возрожденное Ничто. Первые люди, дети Хаоса, уничтожили сами себя и целый мир вместе с собой. Уничтожили первый дом богов.

Я замерла, беспомощно переваривая грустный конец такого светлого мифа, глубоко вздохнула и прошептала:

— Как печально и как правдиво.

Я невольно поежилась. Мы и правда такие… Не умеем удержаться от разрушения того, что создали.

А впереди, где дорога терялась в сизой дымке, зарождался рассвет, заслоняя последние звезды. Тангавор больше ничего не говорил. И мне не хотелось. Отрешенно смотрела на жемчужные облака под куполом светлеющего неба, впитывая тревожную смесь грусти и надежды. Тягостные размышления о разрушительной силе человечества переплетались с блаженным восторгом от просыпающейся природы. Вот еще чуть-чуть, и робкое солнце нежно коснулось макушек деревьев. Неловко обняло серые хмурые стволы и обрушилось розовыми лучами на сонную, блестевшую росой траву весенних полей. Машина, мягко баюкая меня, неслась вперед, дорога под нами ускользала, уходила, текла как река. Незаметно для себя я уснула.

Тангавор свернул на обочину, достал плед и накрыл спящую Варвару. «Совсем девчонка», — мелькнула и пропала мысль. Волосы выбились из наскоро заплетенной косы и мягкими кольцами окружили безмятежное лицо.

Аттар сел за руль и вернул машину на трассу. Вчера вдруг пришла мысль: может, она? Его настолько накрыло от этой потрясающей идеи, что он едва помнил, как искал телефон и звонил Сотару. Как же неприятно было услышать: «Мы ее проверили сразу… Практически невозможно, чтобы она была той самой». А ведь на какой-то миг Тангавору показалось, что от нее пахнет земляникой. Аттар встряхнул головой и попытался сосредоточиться на дороге. Сколько лет Варваре Лайя было в тот год, шестнадцать? «Практически невозможно», чтобы он так по-взрослому обнимал и целовал шестнадцатилетнюю девочку. Его пропавшая шаари-на отвечала в ту ночь на поцелуи так невозможно страстно…

«Практически невозможно»… Аттар с легкой грустью взглянул на спящую Варвару и покрепче вцепился в руль.