Глава 12

Колодец щерился старыми камнями и пустовал, только Фруст неподалеку щипал траву. Повезло. Есть места, с которыми лучше наедине. Рокот медленно опустился на край обвода и потер виски. Голова гудела из-за потехи с горе-колдуном, шевелиться не хотелось.

Жаль, что вышло так бестолково. Сынишку Вирта удобнее было бы иметь в союзниках, но воспитание у него, увы, бабское, пришлось преподать мальцу урок послушания. Как же щенок на отца-то похож, того и гляди погибнет так же бездарно, и останется на совести Рокота целых два неудачника Вирта.

«Это усталость, старик, — сказал он себе, — всего лишь усталость».

Он вытащил из поясной сумки резную дудочку, приложил потертое дерево к губам. Потянулись низкие старые ноты. Тепло лежалой травы, рваного ветра и прилипшей к сапогам пыли лизнуло щеку — послушное тихим звукам, оно ластилось, как истосковавшийся по хозяину пес. Рассвет окрасил бока грубо отесанных валунов, подчеркнув уродливую сеть трещин. Трещины подобны морщинам — чудно, но даже камни стареют морщинами, глубокими, черными как ночь.

Та ночь, что случилась лет двадцать назад.

Рокот шел по степи. Прохлада свербела в ноздрях, тревожила гортань. Деревянный шар приятно катался в ладонях. Пальцы так и тянулись к резной пробке, украшенной пятнистыми перьями.

«В этом сосуде глоток воды горного Истока, — говорил степной колдун. — Выпей — и ты увидишь мир до последней крохотной песчинки. К утру вновь станешь собой, но понимание сути останется навсегда. И постепенно ты научишься всему».

В этом сосуде запросто мог быть яд. Молодо-зелено. Он выпил одним махом, почувствовав на языке свежесть и привкус серебра, и запрокинул голову. Звезды россыпью теснились на небе, перемигивались голубыми, желтыми, красными искрами, тянулись колкими лучами. А вокруг клубилось густое небо, стекало чернилами, заливало высокие травы. И сочилась от трав в воздух полынная горечь.

Вдалеке мерцали огни костровищ — вражеский лагерь. Но Рокот шел без страха, раскинув руки, пьянея от каждого вдоха, впервые пробуя магию на вкус. Это потом он узнает, как душно в Ерихеме, каково колдовать собственной жизнью и ворованным теплом. И настоящую цену умения искать воду узнает. А пока он шел, слыша каждый шорох полевок, каждый взмах совиного крыла, ловил раскрытыми губами прохладу и был неприлично молод. А под ногами, глубоко в толще земли, струилась река, вбирала родники, притоки, озера, расходилась рукавами, обрушивалась водопадами и пробивалась к поверхности.

Заиграла дудочка. Наивно и беззащитно заскользила в потоках ветра простенькая мелодия. Рокот повернулся на звук — громадные черные силуэты закрывали звезды. Он видел этих каменных идолов днем, когда сражался. Со времен кочевников они глядят раскосыми глазами на степь, и сегодня под их надменным взглядом Рокот впервые убил.

Убил человека.

Меч вошел в тело внезапно легко, как в соломенное чучело на тренировочном дворе. Степняк вскинул руки, обмяк и свалился под копыта. Кровь впиталась в землю, в камни капища и в память. Первое убийство помнится всю жизнь. Могло бы его не быть? Не могло. Не этот степняк, так другой. Не здесь и не сейчас, но однажды Рокот все равно бы убил впервые.

Вот только мертвые не играют на дудочках. И Рокот пошел узнать, кто же такой смелый там объявился.

Песня оборвалась, когда он приблизился к капищу. Идолы утробно гудели, скрежетали каменными костями, сонно дышали воздухом древних ветров, грезили о кровавых жертвах и забытых обрядах.

— Здесь будет колодец, — произнес знакомый голос.

У подножия статуи сидел тот самый колдун, позвякивая на ветру костяными бусинами. Бархатистый свет исходил от него волной с привкусом гречишного меда и ореха. Рядом покоилось опустевшее тело убитого, убранное колосьями ковыля. А подземная река и вправду текла так близко, что можно было услышать шум воды.

— Почему ты не ушел? — непослушными, будто отечными губами проговорил Рокот.

— Я должен был спеть песню освобождения брату, — темнота скрадывала его лицо, только поблескивали глаза. — Я не мог его оставить.

— Это я его убил, — небрежно бросил Рокот — и на камнях тут же проступила кровь, зазудели на руках засохшие пятна.

— Знаю, — колдун ответил глухо, но как-то слишком легко. — Я видел.

И ни капли горечи — все тот же приторный запах меда.

— Ты подарил победу в войне убийце родного брата, — прошипел Рокот. — Стоила того твоя жизнь?

— Победу ли? — Степняк тихонько рассмеялся. — Моему брату судьба была умереть здесь, а моя жизнь — залог свободы степей. Ты уверен, что вас спасет эта вода?

Смеется? Он смеется?!

— Судьбу не знает никто, — Рокот с размаху ударил каменного идола. — Ты всего лишь предатель, помог врагу, чтобы спасти собственную шкуру.

Степняк поднялся и вышел из тени на звездный свет. В серебристых отблесках его лицо казалось по-звериному прекрасным, а губы растянулись широкой улыбкой, от уха до уха.

— А тебе судьба была научиться степной магии. Ты вылечишь жену от бесплодия и станешь отцом.

Мирта не бесплодна! У них нет детей, но такова судьба.

Или нет? Улыбка колдуна прожигала насквозь — не ядом, но жуткой искренностью, от которой у Рокота стыла кровь.

— Я вмешался в замысел Сарима и впустил в душу магию только ради монарха, — твердо ответил Рокот. — Я не пойду дальше.

— Но твой бог хочет, чтобы ты пошел дальше и вмешался в его замысел! Иначе твои дочери никогда не родятся.

— Мои дочери?

Дочери? Не сын?

Он только теперь понял, что ждал сына. Стремился стать лучшим предводителем, чтобы сын никогда не стыдился отца.

— Твои дочери, — степняк перестал улыбаться. — И ты сам поймешь, что нужно делать — ты слышишь сейчас Теплый мир. Или Сарима, как вы его называете.

Нет, Рокот не позволит ему насмехаться над богом! Сарим не может благословлять на нечистую магию!

— Ты не знаешь, что хочет Сарим! — он вытащил меч. — Убирайся, пока я не передумал и не убил тебя.

— Если я не знаю судьбу, задуманную для нас Теплым миром, то мы оба с тобой всего лишь предатели, не так ли? — Степняк протянул ему дудочку. — Прощай и держи на память. Сыграешь на ней колыбельную дочерям.

Рокот опустил меч и левой рукой принял теплое дерево, украшенное кружевной резьбой.

— Памятное место, — раздался за спиной голос Натана. — Помню как мы крушили идолов, чтобы сложить обвод.

— Памятное, — Рокот не обернулся.

— Ты играешь на дудочке? — усмехнулся Натан.

Рокот посмотрел на старого дольного. Его аккуратная седая борода рыжела в утреннем свете, а в глазах поблескивали задорные искры. Что его веселит?

— Так и не выучил ни одной колыбельной, — процедил Рокот.

Колыбельные Лилу и Амале пела Мирта.

— Ни одной колыбельной? — нахмурился дольный. — Откуда она у тебя? Такая резная… что там написано?

— На ней написано: «Судьбу не знает никто», — пробубнил Рокот и спрятал дудочку.

Натан сощурился, словно довольный кот:

— Я бы хотел прогуляться с боевым товарищем по местам былой славы.

Стоит узнать, что за мышь у него на примете.

— Только недолго, — Рокот поднялся и похлопал Фруста по белоснежной холке — конь фыркнул и выгнул шею. — Кори, воду! Вечно его не дозовешься.

Такие оруженосцы, как Ларт, — один на сотню. Если не на тысячу. Его нелегко заменить.

Кори, лопоухий и прыщавый паренек, подбежал, ухватил повод Фруста и кивнул, клацнув зубами.

— Долго не возись, тебе выступать с отрядом Борта, — медово произнес Рокот и неторопливо зашагал прочь от общего привала.

Поначалу Натан только плелся следом, сопел и шуршал травой, но потом заговорил:

— Степь напоминает о Грете.

Рокот кивнул. Кот подбирается издалека.

— Скажи, вы были друзьями? — Внезапный вопрос. И обманчиво добродушный.

Друг. Какие высокие категории.

— Грет много для меня значил, — Рокот постарался ответить честно. — Я так и не встретил соперника достойнее.

— Если Грет много для тебя значил, то почему ты… — Натан замялся. — Почему ты так относишься к его сыну?

— Как? — Рокот нахмурился.

Натан, всегда осторожный и собранный, сейчас как-то особенно расстарался: борода, усы, бакенбарды — волосок к волоску, подшлемник расправлен — ни складочки, а в глазах все те же искры. Вот только вовсе не задорные.

Безумные.

Кот приготовился к прыжку.

— Мальчишка из кожи вон лезет, а ты и слова ему не даешь сказать, — тараторил он, словно боялся отступить. — Думаешь, Грет поступил бы так же с твоим сыном?

Рокот стиснул зубы, чтобы не заорать. Вдох-выдох. Вдох.

— Нет ни Грета, ни сына, — прорычал он и остановился. — К чему этот разговор? Я уже говорил, но могу повторить: я не хочу, чтобы Стел повторил судьбу Грета. А пока все его предложения ведут к этому.

— Какую судьбу? — взгляд дольного метался, дыхание сбилось.

— А ты не знаешь? — одними губами улыбнулся Рокот. — Грет загремел в плен и умер.

— Но умер он не в плену, — Натан склонил голову. Морщины собрались вокруг глаз — этакий Осиновый старец, что приходит в день Урожая и дарит хорошим детям спелые тыквы, а плохих забирает в подземную нору. И сейчас он явно пришел к плохому ребенку. — Я слышал, Грет составил план Каменки, без которого не видали бы мы победы.

— Слышал ты… — сплюнул Рокот. — Ты слышал, а я его сам вытаскивал из каменских подвалов и держал за руку, когда он умирал.

— И как же он умирал? — прошептал Натан.

— Мучительно долго, — Рокот поморщился. — А был бы жив, если бы не плен. И спасавший его отряд был бы жив.

— Но ты же жив? Единственный из того отряда.

Так вот к чему этот балаган! Кот думает, что поймал мышку, но обвинения запоздали лет на двадцать, можно уже ничего не объяснять.

Но объяснить хотелось.

— Мне повезло, — спокойно, даже равнодушно сказал Рокот. — Я дождался подкрепления. Грет не дождался.

Не без помощи Вереска, того колдуна, что подарил Рокоту магию, они вытащили Грета, но было уже слишком поздно: он подхватил степную белую лихорадку. Ребята бились с каменской погоней насмерть, и Рокот полег бы с ними, если бы не Грет. Впрочем, к чему подробности? Живые запомнили его сильным.

Конец ознакомительного фрагмента