Нэнси Фармер

Земля Серебряных Яблок

Посвящается Рут Фармер

(1916–2006)

Да удержит тебя жизненная сила в горсти своей

Благодарности

Огромное-преогромное спасибо моему мужу Гарольду за то, что разделил со мною приключения на Полой дороге.

Благодарю Ричарда Джексона за его помощь и поддержку, а также доктора Уильяма Ратклиффа за то, что открыл мне доступ к библиотеке Стэнфордского университета.

Хочу также поблагодарить участников нашей писательской группы Маргарет Канн, Антуанетту Мэй, Джеймса Спенсера и Роба Суайгарта. Кому и вытаскивать тебя из логова накера, если вдруг провалишься, как не компании писателей-профессионалов!

Действующие лица

Люди (саксы)

Бард — друид из Ирландии, известный также под прозвищем Драконий Язык.

Брат Айден — монах со Святого острова.

Брут — раб в монастыре при источнике Святого Филиана.

Джек — тринадцать лет; ученик Барда.

Люси — сестра Джека; семь лет.

Мать Джека и Люси — Алдита, ведунья.

Орешинка — ребенок, похищенный хобгоблинами.

Отец Джека и Люси — Джайлз Хромоног.

Отец Север — пленник эльфов.

Отец Суэйн — аббат в монастыре при источнике Святого Филиана.

Пега — девочка-рабыня; четырнадцать лет.

Люди (скандинавы)

Олав Однобровый — прославленный воин, приемный отец Торгиль; ныне покойный.

Руна — скальд.

Скакки — сын Олава; товарищ Торгиль по плаванию.

Торгиль — дочь Олава; в прошлом берсерк; тринадцать лет.

Хейнрик Хищный — племянник короля Ивара Бескостного.

Эрик Безрассудный — товарищ Торгиль по плаванию.

Эрик Красавчик — товарищ Торгиль по плаванию.

Пикты

Брюд — вождь древних.

Хобгоблины

Бука — король хобгоблинов. Мамуся — мать Буки.

Мистер и миссис Опенки — приемные родители Орешинки.

Немезида — правая рука короля.

Эльфы

Гоури — знатный эльф.

Нимуэ — Владычица Озера; водяной эльф.

Партолис — королева Эльфландии.

Партолон — супруг Партолис.

Этне — эльфийская дева; дочь Партолис и неизвестного смертного.

Прочие

Владыка Леса — древнее божество; правитель Зеленого мира.

Изгородь — одна из ипостасей Владыки Леса.

Король Иффи — правитель Дин-Гуарди и Беббанбурга, наполовину келпи.

Накеры — принимают обличье ваших худших кошмаров.

Старик-с-Луны — древнее божество; изгнан на Луну.

Ярткины — также известны как landvaettir, духи земли. Лучше с ними не связываться.

Песня скитальца Энгуса


Жар в голове моей пылал,
Я встал и вышел за порог,
В лесу орешину сломал,
Брусникой наживил крючок.
И в час, когда светлела мгла
И гасли звезды-мотыльки,
Я серебристую форель
Поймал на быстрине реки.
Я положил ее в траву
И стал раскладывать костер,
Как вдруг услышал чей-то смех,
Невнятный тихий разговор.
Мерцала девушка во тьме,
Бела, как яблоневый цвет,
Окликнула — и скрылась прочь,
В прозрачный канула рассвет.
Пускай я стар, пускай устал
От косогоров и холмов,
Но чтоб ее поцеловать,
Я снова мир пройти готов,
И травы мять, и с неба рвать,
Плоды земные разлюбив,
Серебряный налив луны
И солнца золотой налив. [Перевод Г. Кружкова. (Здесь и далее прим. перев.)]

Уильям Батлер Йейтс

Глава 1

Ожерелье

В полночь прокукарекал петух. Много часов назад солнце скрылось в пелене туч над западными холмами. Ветер сотрясал стены дома: должно быть, над Северным морем пронеслась гроза, догадался Джек. В небесах небось черным-черно, как на свинцовом руднике, и даже укрытую снегом землю не разглядеть. Когда взойдет солнце — если взойдет! — оно просто-напросто затеряется в серой хмари.

Петух закукарекал снова. Слышно было, как птица когтями скребет по дну корзинки, словно удивляясь, куда подевалось уютное гнездышко. И куда попрятались теплые соседи. В своем лукошке петух сидел один-одинешенек.

— Потерпи, это ненадолго, — утешил Джек птицу.

Петух буркнул что-то невразумительное и, повозившись, успокоился. Он еще закукарекает — и будет кукарекать снова и снова, пока не выйдет солнце. Петухи — они такие. Всю ночь станут кричать — чтобы уж наверняка сработало.

Джек сбросил с себя покрывала из овечьих шкур. Угли в очаге еще тлели, но вот-вот должны были погаснуть. Сердце у Джека екнуло. Нынче — Малый Йоль, самая длинная ночь года, и Бард загодя велел погасить в деревне все огни. Прошлый год выдался слишком опасным. Из-за моря явились берсерки — и лишь по чистой случайности не вырезали всю деревню.

Незадолго до того викинги уничтожили Святой остров. Кого не утопили, не сожгли и не изрубили на куски, тех увезли в рабство.

Пора начать сначала, сказал Бард. Пусть ни искры огня не останется в небольшом селеньице, что Джек привык считать домом. Новый огонь родится из земли. Бард называл его «огонь бедствия». Без него все зло минувшего перейдет в наступающий год.

Если пламя не вспыхнет, если земля откажет в огне, инеистые великаны поймут: их час пробил. Они сойдут вниз из ледяных крепостей на далеком севере, гигантский зимний волк проглотит солнце, и свет не вернется вовеки.

«Да ладно, это все суеверия старины глубокой», — подумал Джек, натягивая башмаки из телячьей кожи.

Теперь, когда в деревне живет брат Айден, люди знают, что старые поверья должно отринуть. Малорослый монашек сидел перед своей хижиной в форме пчелиного улья и говорил со всеми, кто соглашался слушать. Он мягко поправлял людские заблуждения и толковал селянам о благости Господней. Рассказчик он был отменный — почти не уступал Барду. Люди охотно его слушали.

Однако во тьме самой долгой ночи в году в Господню благость верилось с трудом. Господь не защитил Святой остров. Зимний волк рыщет на воле. Голос его слышен в ветре, и воздух звенит кличами инеистых великанов. Так что разумнее всего — следовать древним обычаям.

Джек вскарабкался по приставной лестнице на чердак.

— Мам, пап! Люси!

— Мы не спим, — откликнулся отец. Он уже закутался потеплее перед долгой дорогой. Мать тоже собралась, а вот Люси упрямо натягивала на себя одеяла.

— Отстаньте от меня все! — захныкала она.

— Сегодня же День святой Луции, — увещевал отец. — Ты будешь самой главной во всей деревне!

— Я и так самая главная.

— Да что ты говоришь! — возмутилась мать. — Главнее Барда, или брата Айдена, или самого вождя? Надо бы тебе поучиться смирению.

— Так ведь она ж похищенная принцесса, — ласково подсказал отец. — Ей так пойдет новое платьице!

— Еще как пойдет! — подтвердила Люси и соизволила наконец встать.

В этом вечном споре мать всегда проигрывала. Она изо всех сил пыталась научить Люси, как себя вести, но отец ставил ей палки в колеса.

Джайлз Хромоног воспринимал дочку как величайшее чудо, случившееся в его жизни. Сам он страдал неизлечимой хромотой. И он, и его жена Алдита, выносливые да крепко сбитые, особой красотой не отличались; от работы в полях лица их потемнели и обветрились. Никто не заподозрил бы в них благородной крови. Джек знал: вырастет он в точности похожим на родителей. Зато у Люси волосы были что полуденное солнышко, а глаза сияли фиалковой синевой вечернего неба. Двигалась она с живой грацией, едва касаясь земли. Джайлз, со своей неуклюжей, косолапой походкой, не мог не восхищаться дочкой.

Джек поворошил в очаге: пусть напоследок пыхнет жаром! Мальчуган поневоле признавал, что за последний год его сестре довелось немало пережить. Она насмотрелась на кровопролития, угодила в рабство в Скандинавии. Сам он, правда, тоже… но ему-то тринадцать, а ей — только семь. Джек был готов закрыть глаза на ее раздражающие замашки. Ну, по большей части.

Он подогрел сидр, а заодно и овсяные лепешки — на камнях у огня. Мать была занята: наряжала Люси и расчесывала ей волосы; та недовольно жаловалась. Отец спустился выпить сидра.

Петух прокукарекал снова. Джек и отец разом замерли. В древние времена говорилось, будто в ветвях Иггдрасиля живет золотой петух. Поет он в самую темную ночь года. Если ему ответит черный петух, который живет под корнями великого древа, значит, наступил Конец света.

Однако ответного крика не последовало: небеса не содрогнулись, и не отозвалась эхом земля. Лишь северный ветер порывами сотрясал стены дома. Отец с сыном успокоились. И снова принялись смаковать свой напиток.

— Почему у нас нет зеркала? — закапризничала Люси. — Отчего бы не купить зеркало у торговцев-пиктов? Джек ведь привез домой целую кучу серебра!

— Это на черный день, — терпеливо объясняла мать.

— Да ну вас! Я хочу, хочу на себя полюбоваться! Я точно знаю, я — красавица!

— С лица воду не пить, — откликнулась мать.

На самом-то деле часть серебра Джек утаил от родителей. Бард посоветовал ему закопать половину под полом древней римской виллы, где старик жил. «Твоя мама — женщина здравомыслящая, но вот у Джайлза Хромонога — ты уж меня прости, парень! — мозгов меньше, чем у совы».

Часть своей доли отец потратил на алтарь для брата Айдена и на ослика для Люси. А остальное приберег на тот счастливый день, когда Люси выйдет замуж за рыцаря или — бери выше! — за самого настоящего принца. Откуда взяться принцу в крохотной деревушке вдали от главных дорог, оставалось неразрешимой загадкой.

Девчушка сошла вниз по лестнице и закружилась на месте, похваляясь пышным нарядом. На ней было длинное белое платьице из тончайшей шерсти. Желтый пояс мать соткала собственными руками и выкрасила его добытой из улья пыльцой. Однако само платье привезли из Эдвинзтауна, с далекого севера. Произвести такую ткань матери не под силу: ее овцы давали шерсть грубую, серую.

Люсины золотые кудри венчала перистая зеленая корона из тисовых ветвей. На взгляд Джека, ничуть не хуже настоящей. Один только он понимал истинный смысл этой короны. Бард рассказывал, будто тис хранит дверь между мирами. В самую долгую ночь года эта дверь стоит открытой. Во время обряда вызывания «огня бедствия» Люси предстоит закрыть ее, и девочке нужна защита от того, что ждет по другую сторону.

— А я знаю, что пойдет к этому платью — мое серебряное ожерелье! — вспомнила Люси.

— На тебе не должно быть никакого металла, — резко оборвала ее мать. — Бард сказал, это запрещено.

— Он язычник. — Люси только что выучила новое слово.

— Он — мудрый человек, не смей отзываться о нем непочтительно!

— Язычник, язычник, язычник! — издевательски запела Люси. — Демоны сцапают его длинными когтями и утащат прямехонько в ад!

— А ну, надевай плащ, дерзкая девчонка! Нам пора.

Люси увернулась от матери и ухватила отца за руку.

— Ты мне разрешишь надеть ожерелье, правда, папочка? Ну пожалуйста! Ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!

Она склонила набок головку, точно озорной воробушек, и сердце у Джека упало. Сестренка такая очаровашка: сплошь улыбки да золотые локоны!

— Ожерелье ты не наденешь, — отрезал Джек.

Уголки губ Люси тут же поползли вниз.

— Оно мое!

— Пока еще нет, — возразил Джек. — Ожерелье отдано мне на хранение. И когда ты его получишь, решать мне.

— Ты вор!

— Люси! — воскликнула мать.

— Алдита, да что в том дурного-то? — впервые вмешался отец. Он обнял девочку одной рукой, а та потерлась щечкой о его куртку. — Брат Айден говорит, сегодня День святой Луции. Разве мы не почтим святую, нарядив ее тезку во все лучшее?

— Джайлз… — начала было мать.

— Уймись. Пусть наденет ожерелье.

— Это опасно, — запротестовал Джек. — Бард говорит, металл может осквернить «огонь бедствия», потому что никогда не знаешь, где он побывал. Если металл использовался в качестве оружия или еще для какой-нибудь злой цели, он отравит жизненную силу.

После возвращения Джека из земли скандинавов Джайлз обращался с мальчиком куда уважительнее, однако еще не хватало, чтобы сын отцу нотации читал!

— Это мой дом. И я здесь хозяин, — отрезал Джайлз Хромоног, направившись прямиком к сундуку со всяким ценным добром.

Люси нетерпеливо приплясывала рядом.

Отец снял с ремешка на шее железный ключ и отпер сундук. Внутри хранилось кое-что из материнского приданого: отрезы ткани, вышивки, несколько украшений. А на самом дне — груда серебряных монет и золотая монета с портретом римского императора, когда-то найденная отцом в саду. Там же, завернутое в тряпку, лежало ожерелье из серебряных листьев.

Странный блеск завораживал, притягивал взор. Джек отлично понимал, почему Люси так мечтает об этой вещице. Украшение, похищенное викингами в одном из набегов, потребовала себе Фрит Полутролльша, а со временем оно вернулось к воительнице Торгиль. Торгиль просто-таки влюбилась в ожерелье, что само по себе было странно: она презирала женские слабости, такие как любовь к блестящим побрякушкам и умыванию. Но потом Торгиль, в глазах которой страдание имело куда большую ценность, нежели серебро, подарила свое ненаглядное сокровище Люси.

С самого начала в том, что касалось ожерелья, девочка повела себя не лучшим образом. Она твердила, будто украшение подарила ей Фрит: королева-де обращалась с ней как с настоящей принцессой. А когда Джек напомнил сестренке о том, как все было на самом деле — злобная полутролльша держала ее в клетке и собиралась принести в жертву, — Люси впала в истерику. Тогда-то Джек и забрал у нее ожерелье на хранение.

— Ооох! — воскликнула Люси, надевая украшение.

— А вот теперь нам действительно пора идти, — объявил отец, запирая сундук.

Он загодя зажег в дорогу два фонаря, а мать уложила в суму несколько своих драгоценных свечей из пчелиного воска.

Джек плеснул водой в очаг; в воздухе заклубились дым и пар. Свет в комнате погас, умалился до двух буроватых точек за стенками роговых фонарей.

— Смотри, чтоб ни искры не осталось, — прошептала мать.

Джек раздробил угли кочергой и плеснул еще воды; теперь над каменными плитами очага ощущалось разве что угасающее тепло.

Отец открыл дверь; в дом ворвался порыв ледяного ветра. В корзинке закряхтел петух; по полу покатилась чашка.

— Сколько можно копаться! — рявкнул отец, как будто это мать с Джеком всех задержали.

Вокруг лежал снег, в тусклом свете фонаря видно было от силы на несколько шагов вперед. Небо затянули облака.

Отец привел для Люси ослицу. Ромашка была скотинкой послушной и терпеливой — брат Айден ее выбрал за добрый нрав, — но в ту ночь ее пришлось силком тащить из загона. Ромашка упиралась до тех пор, пока отец не шлепнул ее в сердцах и не усадил Люси ей на спину. Ослица дрожала всем телом; из ноздрей у нее шел пар.

— Милая, славная Ромашка, — проворковала Люси, обнимая скотинку за шею.

Девочка была закутана в тяжелый шерстяной плащ с капюшоном, и полы его ниспадали по бокам Ромашки. Наверное, ослице стало чуть теплее: она перестала противиться и последовала за отцом.

Джек шел вперед с фонарем. Брели путники медленно: дорога обледенела, местами навалило снега. Джек то и дело пробирался к обочине в поисках вех. Один раз семья сбилась с пути: они поняли, что зашли не туда, только когда Джек налетел на дерево.

Порывами налетал ветер, в воздухе плясали снежинки. Джек прислушался: донесся крик петуха. Нет, это не золотая птица на ветвях Иггдрасиля, а всего-навсего бойцовый петух Джона Стрельника, что не давал спуску всем прохожим. Путники добрались до скопления домов и повернули у жилища кузнеца.

— Огня нет, — прошептала мать.

Джек поежился от холода еще более жуткого, чем мороз зимней ночи. Кузня, где докрасна нагревались железные прутья, была черна, как наковальня под дубом.

Никогда на его памяти в кузне не гас огонь. Это же сердце деревни: сюда люди сходятся поговорить, здесь, после долгого пути, можно отогреть ноги. А теперь огонь погас. Скоро погаснут все огни, в том числе и две буроватые искорки света у них в руках.

Нужно будет призвать новый огонь с помощью дерева, что вобрало в себя силу земли. Ибо для того, чтобы повернулось колесо года, необходим живой огонь, «огонь бедствия». Только тогда инеистые великаны вернутся к себе в горы, и дверь между мирами затворится.

Глава 2

«Огонь бедствия»

Вождь жил в огромном доме, окруженном надворными строениями: тут и хлева для скота, тут и хранилища, тут и маслобойня. К дому примыкал яблоневый сад, в это время года темный и безлистный. С тех пор как Джек стал учеником Барда, ему часто приходилось бывать у вождя. Вечерами люди собирались послушать музыку, и обязанностью мальчугана было носить за стариком арфу. Теперь, к вящей радости Джека, ему отводили почетное место у огня. Прежде-то, когда он был всего-то-навсего мальцом Джайлза Хромонога, мальчугана оттесняли в самый холодный угол.

Джеку подарили собственную маленькую арфу, но играть на ней перед людьми он еще не решался. Пальцы, больше привычные копать брюкву, не обладали наработанной ловкостью его наставника. Бард успокаивал: мол, ничего страшного, с годами мастерство придет, а пока у Джека достаточно хороший голос, чтобы петь без музыки.

Джек постучал посохом в дверь вождя; отец с Люси на руках зашел внутрь. В зале толпились мужчины, которым предстояло участвовать в обряде. Все как на подбор силачи: ритуал был труден и мог занять немало времени. Старики, дети, большинство женщин и те, кто слаб, сидели по домам в темноте, забившись под овчину. Бард и брат Айден устроились рядом у пока еще пылающего очага.

— Можно поставить ослика к тебе в хлев? — спросил отец у вождя.

— Ты, Джайлз, садись отдыхай, — отозвался вождь. — Я-то знаю, что тебе сюда дойти было куда как непросто. Пега! А ну, пошевеливайся, займись скотиной.

Из темного угла выскочила девочка.

Джеку доводилось краем глаза видеть ее прежде. Тихое, бессловесное создание: только глянешь — и она тут же обратится в бегство. Немудрено. Пега была удручающе безобразна. Уши торчали сквозь клочковатые волосы в разные стороны. Тощенькая, как хорек, рот — широкий, как у лягушки. И, что печальнее всего, родимое пятно в пол-лица. Поговаривали, будто ее мать напугалась летучей мыши и это — отметина от крыла.

Вообще-то никто не знал, кто была мать Пеги. Девочку совсем маленькой продали в рабство, и она переходила из деревни в деревню, пока не осела здесь. Она была постарше Джека, но ростом не вышла: выглядела лет на десять. Купили ее коров доить, однако она выполняла любую работу — а приказывали ей все кому не лень.

Пега протолкалась сквозь толпу: ни дать ни взять лягушка ковыляет сквозь высокую траву.

— Я сам поставлю ослицу, — внезапно выпалил Джек. Схватил фонарь и выбежал за дверь прежде, чем его успели остановить.

Он тащил Ромашку сквозь снежные заносы; ветер трепал его плащ. Наконец мальчуган втолкнул животное в хлев, к коровам вождя.

Я — идиот, думал про себя Джек, с трудом пробираясь назад. Он вообще-то надеялся отвести Барда в сторонку и рассказать ему про ожерелье Люси, но при виде маленькой Пеги, которая ковыляла к двери, его словно ударило. Когда-то и он был рабом — и отлично знал, каково быть целиком и полностью во власти других.