— Ну-ну, — Михаил Юрьевич обнял меня и привлек к себе, как это делал мой отец. — Я понимаю, как тебе плохо, девочка моя. Моя мама умерла, когда мне было четырнадцать, и иногда мне кажется, что эта боль жива во мне до сих пор. Я рос с отцом и бабушкой, и каждый раз, когда кто-то из близких людей умирал, мне казалось, что боль умножается.

Я подняла голову и взглянула ему в глаза. Они были такими теплыми и ласковыми…

— Я не знаю, как буду без них, — сказала я тихо.

В тот момент Михаил Юрьевич сделал очень странную вещь. Он поднял руку и вытер слезы с моих щек, а потом наклонился и стал целовать меня. Нежно и легко — в щеки, глаза, лоб… А потом обнял меня крепко-крепко и сказал:

— Ты знаешь, как будешь без них. Ты будешь скучать, девочка моя. Но ты будешь жить дальше и будешь учиться быть мужественной, потому что они по-прежнему рядом с тобой, хоть ты их и не видишь. Зато они видят тебя. И ты будешь стараться — сначала ради них, чтобы они тобой гордились, а потом ради себя самой…

Я помню тот момент так, как будто это было вчера — несколько секунд после сказанного Михаил Юрьевич продолжал смотреть на меня, а потом наклонился и поцеловал меня в губы.

В поцелуях я была неопытна, как только что родившийся младенец — я не целовалась даже в пионерском лагере. И поэтому когда Михаил Юрьевич, такой взрослый мужчина, поцеловал меня, я вначале очень удивилась и только потом начала чувствовать. Губы у него были мягкие и немного мятные. Поцелуй был очень ласковым, но постепенно я, отвечая на него, почувствовала силу в руках Михаила Юрьевича — он обнимал меня и прижимал к сиденью машины…

И вдруг он перестал меня целовать. Я открыла глаза.

— Прости, — сказал Михаил Юрьевич мягко, — я не должен был этого делать. Глупая мужская слабость.

Я смотрела на него во все глаза.

— Я никогда не целовалась…

— Я знаю, девочка моя. Это видно по твоему взгляду, по твоим губам. За этот год я полюбил тебя, как родную дочь. У меня ведь была дочь, и ее тоже звали Наташей. Она умерла через пару недель после своего восемнадцатилетия.

— От чего? — вырвалось у меня.

— От лейкемии. Если бы у меня не было еще сына, которому тогда только исполнилось пятнадцать, я бы сошел с ума, наверное.

Я хотела сказать Михаилу Юрьевичу что-то ободряющее, но не могла — не было слов. А он поднял руку и прикоснулся к моим губам.

— Я буду искренним с тобой. Ничего я не желаю больше, чем сделать тебя своей. Но я все-таки человек, а не свинья, и я слишком люблю тебя для этого.

Михаил Юрьевич взял меня за руку и спросил:

— Простишь?

— Мне не за что прощать, — я улыбнулась. — Вы мне сегодня очень помогли.

В тот момент шофер объявил, что мы приехали к моему дому. Михаил Юрьевич еще раз обнял меня и сказал:

— А теперь иди, отдыхай. Воспитывай в себе умение думать о хорошем. Спокойной ночи, девочка моя.

Когда я вошла в тот вечер домой, на меня вновь навалилась боль от потери родителей, но тем не менее я почувствовала, что мне стало чуточку легче.

После случившегося наши отношения с Михаилом Юрьевичем изменились, но в лучшую сторону — он стал для меня вторым отцом. Я ни капли не сердилась на него за то, что произошло в машине. Как говорила моя мама: «Все люди ошибаются в меру своих способностей». И Михаил Юрьевич удержал себя от главной ошибки.

Через какое-то время по издательству пошел слух, что я — любовница главного редактора. Кто-то услышал, как он ласково назвал меня «моя девочка». Но мне было все равно — те, чьим мнением я дорожила, в это не верили. Светочка сама при мне сказала одной редакторше, что «за грязные намеки можно и уши оторвать».

Итак, новое начальство поднималось по лестнице. Все издательство срочно согнали в наш большой конференц-зал. Там было душно и тесно, и все желающие стоять на двух ногах, а не на одной, наступали друг другу на пятки.

— Где Наталья Владимировна? — услышала я вдруг громогласный голос Ивана Федоровича, нашего технического директора. Иван Федорович — начальник над всеми техническими службами издательства — то есть над редакцией, версткой, художниками, дизайнерами, корректорами и производственным отделом — и один из немногих приличных людей среди нашего руководства.

— Я здесь, Иван Федорович! — я даже подпрыгнула — мой маленький рост не позволял ему разглядеть меня в этой дикой толпе.

— Идите сюда, — махнул мне Иван Федорович. Когда я подошла, он сказал:

— Должен же кто-то помочь мне в общении с этим новым главным редактором… Я только знаю, что его зовут Максим Петрович.

— А откуда он?

— Его наш генеральный перетащил из издательства «Ямб».

Я подняла брови. «Ямб» — издательский монстр, выпускающий сорок процентов всей литературы в стране. Издание книг, книжечек и брошюрок поставлено там на широкую ногу — то есть, на конвейер. Наша «Радуга» хоть и входила в пятерку крупнейших издательств России, но все-таки по количеству издаваемых книг с «Ямбом» даже рядом не стояла.

— Тише, тише! — вдруг закричал кто-то. Народ постепенно замолкал. И вот, наконец, вошел генеральный вместе с незнакомым мужчиной.

— Прошу любить и жаловать, — сказал генеральный. — Максим Петрович Громов, наш новый главный редактор.

— Здравствуйте, — грянули несколько сотен голосов. Я посмотрела на Громова. Лицо у него было приятное, короткие темно-русые волосы, глаза светлые — то ли серые, то ли голубые. Он улыбнулся, и на одной его щеке появилась ямочка.

Дальше начался какой-то хаос. Говорил сначала генеральный — какой-то бред о наших целях и задачах, — потом заставили выступить Ивана Федоровича, затем болтала Марина Ивановна, директор по маркетингу, и наконец предоставили слово Громову.

К тому времени вид у него был уже немного уставший.

— Не буду вас томить долгими речами, — сказал он, — и надеюсь, что оправдаю все ожидания.

После небольшой паузы — наверное, все думали, что он тоже будет говорить длинную речь, — Иван Федорович вдруг воскликнул:

— Позвольте представить вам, Максим Петрович, Наталью Владимировну Зотову, вашего личного помощника! — Иван Федорович так толкнул меня в спину, что я чуть не упала. — Наталья Владимировна, скажите и вы что-нибудь!

Все рассмеялись. Я посмотрела на Громова. Он с интересом глядел на меня.

— Ну что ж, я только хотела бы пожелать Максиму Петровичу успехов на новом месте. А еще поздравить всех женщин с восьмым марта и выразить надежду, что пока они на работе, их мужья приготовят замечательный ужин и вымоют всю посуду, — закончила я вкрадчивым тоном.

Раздался взрыв хохота, а потом аплодисменты женской половины нашего коллектива. Краем глаза я увидела, как скривилась Марина Ивановна — с самого начала она меня терпеть не могла.

— Да, прошу прощения! — засмеялся Громов. — Сегодня все-таки праздник, поэтому, я думаю, после этого приветствия мы можем отпустить всех домой, верно ведь?

— Да, верно, — кивнул генеральный, и ликующая толпа помчалась к выходу. Я направилась вместе со всеми, но вдруг почувствовала, что кто-то взял меня под локоть.

— Простите, Наталья Владимировна, — обернувшись, я увидела лицо Громова. — Я вас ненадолго задержу…

— Сколько угодно, — улыбнулась я.

В начале Громов попросил показать его рабочее место. Когда мы спустились вниз и вошли в кабинет, Светочка как раз убегала.

— Ты идешь, Наташ? — спросила она.

— Нет, я чуть-чуть задержусь, ты беги, — сказала я.

Как только Светочка ушла, Громов повернулся ко мне. В его глазах я вдруг заметила сталь.

— Простите меня, Наталья Владимировна, но я бы хотел сразу расставить все точки над «и». Не успел я зайти в это здание, как на меня обрушились слухи о вашей связи с Михаилом Юрьевичем.

Меньше всего я ожидала таких слов. Я подняла на него удивленные глаза.

— И я хотел спросить вас о достоверности этих слухов. Дело в том, что я не терплю никаких связей на работе…

Я почувствовала, как во мне вспыхивает ярость. Давно уже я так не злилась.

— Максим Петрович, — как только я заговорила, то сама почувствовала, сколько злости в моем голосе, — даже если бы я спала с Михаилом Юрьевичем, вы могли бы сначала оценить качество моей работы, а не поспешно прислушиваться к глупым сплетням Марины Ивановны. Я не желаю отвечать на этот вопрос. Вы можете увольнять меня хоть сейчас.

— Я не собираюсь вас увольнять. Я просто подумал…

— Честно говоря, мне безразлично, что вы подумали. Всего хорошего.

Я схватила свою сумку и пальто и вышла из комнаты. Я уже успела решить, что это наверняка будет мой последний рабочий день — все-таки хамить начальству нельзя ни при каких условиях — но через несколько мгновений меня догнал Громов.

— Наталья Владимировна, вы меня не так поняли… На прошлой работе меня просто осаждали секретарши, а я этого очень не люблю — работа должна оставаться работой… Я не хотел вас обидеть…

Я остановилась и посмотрела Громову в лицо.

— Я любила его, — сказала я громко. Максим Петрович вздрогнул. — Я любила его как отца. Я могу прокричать это на все издательство, но боюсь, что часть нашего коллектива уже поставила на меня совсем другое клеймо. А теперь, пожалуйста, я бы хотела пойти домой.