— Да-да, конечно… Извините…

— Ничего страшного.

«Ох, Михаил Юрьевич, — подумала я, выходя из здания, — что же теперь будет с вашей девочкой?..»

Когда я открыла входную дверь своей квартиры, Алиса встретила меня громким мяуканьем.

— Да-а-а, Алис, — вздохнула я, разуваясь и проходя на кухню. — Все это напоминает мне какой-то паршивый любовный роман.

Алиса громко мяукнула, требуя еду. И только я наложила ей полную миску корма, в дверь позвонили.

На пороге стоял молодой человек с огромным букетом белых роз. Меня сразу замутило — точно такой же букет был на похоронах моих родителей.

— Наталья Зотова? Это для вас, — он улыбнулся и протянул мне букет.

— А от кого?

— Там в карточке должно быть написано!

Я захлопнула дверь и заглянула в карточку.

«Наталья Владимировна!

Еще раз прошу прощения. Я совершил большую ошибку. И мне бы не хотелось, чтобы этот случай отразился на наших рабочих отношениях.

С 8 Марта Вас!

Максим Громов

P.S. Ваш адрес я узнал в отделе кадров».

Я вздохнула. Этот человек меня плохо знал. Я совершенно на него не сердилась, меня гораздо больше заботили эти дурацкие слухи и то, что последует теперь за ними. Кроме того, я не любила цветы. Эта фобия пришла ко мне три года назад, и с тех пор я никак не могла от нее отделаться.

Именно поэтому я выставила розы на лестничную площадку, прикрепив к ним листок из блокнота с надписью «Берите, кто хотите». Потом убралась, приняла ванну, поела и легла спать.

Ничего особенного, правда ведь? 8 Марта теряет смысл, когда нет мамы, которой можно сказать, как ты ее любишь.

Я проснулась от звонка мобильного телефона. На часах было четыре утра. Даже Бобик с Алисой еще спали.

Звонок был от Антона.

— Послушай, — сказала я, сняв трубку, — ты совсем с ума сошел? Сейчас ведь четыре утра.

— Ох, прости меня, Наташ! — его голос звучал так, словно он находился в соседней комнате. — Я сейчас не в Москве и немного запутался, сколько у вас там должно быть времени…

— Понятно. Способностями в математике ты никогда не отличался.

— Ну ладно тебе, ладно, — засмеялся Антон. — Я приезжаю завтра. По вашему времени — в двенадцать дня. Примешь меня в гости на неделю?

— Ты не шутишь? Конечно.

Положив трубку, я рухнула на подушку. Как же приятно было услышать его голос. На самом деле, после родителей и Михаила Юрьевича у меня было только два родных человека. Антон и Аня. Два «А», как я звала их.

Аню я знала всегда, мы выросли вместе, ходили в одну школу, сидели за одной партой. После школы наши дороги разошлись — она переехала в другой район Москвы, поступила в совсем другой институт, у нее появились интересы, которые совершенно не привлекали меня, — ролевые игры по Толкиену, страйкбол… Она стала ходить по клубам и «кутить» (это ее выражение) с другими компаниями. Один раз я ходила с ней. Как раз после смерти родителей. Ничего хорошего из этого не получилось, но я была благодарна Ане хотя бы за попытку вытащить меня из той пучины отчаяния, которая накрыла меня после смерти мамы с папой.

И несмотря на то, что мы с Аней теперь во многом были совсем не похожи, она — моя единственная подруга. Это забавно слышать в современном обществе, когда большинство людей уже вообще не понимают значения слова «дружба», но… я очень многое осознала три года назад. Вокруг меня всегда были люди, многих из них я считала хорошими друзьями, с которыми хоть в разведку. Но после смерти родителей все изменилось.

Некоторые из этих «друзей» не знали, как смотреть мне в глаза и как вообще со мной нужно теперь разговаривать.

Другие вначале поддерживали, а потом пропали — видимо, им стало скучно со мной. И я их прекрасно понимаю. Я никогда не была компанейским человеком, а уж после смерти мамы и папы и вовсе не желала вставать с кровати.

Третьи держались долго, но сломались, потому что не могли — или не хотели — меня понять. Они не понимали, почему я говорю, что у меня нет денег, чтобы ходить с ними в пивнушку каждую пятницу или в кафе по выходным. И на все мои объяснения, что жить самостоятельно в полном смысле этого слова гораздо труднее, чем им кажется, они фыркали: «Да ла-а-адно, мы же тоже самостоятельные!»

Вы не понимаете — хотелось крикнуть мне тогда. Не понимаете, в чем разница. Никто не постирает вам носки и трусы, если вы этого не сделаете сами, никто не сходит в магазин, не уберет оставленную неубранной постель, не помоет посуду и не добавит «пару тысяч» на покупку очередного ненужного айфона или айпада. «Храни Боже ваших родителей», — повторяла я мысленно, понимая, насколько бесполезна эта моя идея объяснить, что они еще дети, которые не представляют, что это такое — жить без родителей, потому что даже не замечают, насколько те им помогают. Невозможно доказать молодым и самоуверенным юношам и девушкам, что они, в сущности, пока просто паразиты, которые «высасывают» из своих мам и пап нехилые деньги.

И в одно прекрасное утро я поняла, что осталась одна. Я выросла. У меня теперь не было ничего общего с моими сверстниками, хвастающимися друг перед другом приобретением нового супермодного планшета или клевой кофточки. У меня осталась только Аня. Она была отнюдь не идеальна — вспыльчивая и горячая, как перец чили, она часто выносила мне мозг настолько, что хотелось кричать и бить посуду. И при этом она была невероятной. Я знала, что она приедет ко мне в любой день и час, если мне будет плохо, и пусть она не всегда понимала мои мысли и мечты — тем не менее, она их уважала. И в тот день, когда хоронили моих родителей, я очень хорошо поняла, насколько сильно Аня меня любит. После того как я бросила на гроб с мамой первую горсть земли, Аня взяла мою руку в свою и тихо сказала:

— Я с тобой, держись за меня.

И это «держись за меня» стало для меня путеводной звездой, моим наркотиком до конца того дня.

С Антоном все было иначе. Его я увидела 1 сентября, в первый же день и час наших занятий в институте. Мне было шестнадцать, я никогда не влюблялась, и вот — вот он, герой моих снов, мой принц без белого коня, мой прекрасный халявщик. О да, он был потрясающим раздолбаем. И бабником, каких еще поискать. Но сердцу не прикажешь — Наташа Зотова влюбилась.

Антон меня совсем не замечал. Вернее, замечал, но только когда надо было что-то списать или спросить, как зовут преподавателя. Попав в такой цветник, какой была наша студенческая группа (двадцать девочек и пять мальчиков), конечно, он не обращал на меня внимания. Меня ведь не назовешь красавицей, да и просто симпатичной я себя не считала. Ростом я не вышла, чуть выше 160 сантиметров, полноватая, я всегда немного сутулилась и страшно смущалась, если меня вызывали к доске или что-либо спрашивали. Теперь, когда я скинула с себя почти все лишние килограммы — поспособствовала смерть родителей — на меня в зеркало смотрела совершенно обыкновенная девушка, чуть пухленькая, с вьющимися от природы темными волосами, большими голубыми глазами и упрямой ямочкой на подбородке. «Вот он, твой характер!» — всегда говорила мне мама, когда я упрямилась, и нажимала указательным пальцем на эту ямочку.

В институте я была прекрасным утенком среди гадких лебедей. «Гадкими лебедями» я называла своих однокурсниц — стервозность некоторых из них просто поражала. А вот я была беззлобной и беспомощной перед ними. Я молча смотрела, как Антон встречается то с одной, то с другой, понимая, что у меня нет ни малейшего шанса.

Но однажды наши отношения с ним изменились. Мы учились тогда на третьем курсе. Я случайно пришла к первой паре, когда нам надо было ко второй. Поняла свою ошибку и, усевшись на широкий подоконник на третьем этаже нашего института, погрузилась в книжку, которую тогда читала, — это были «Братья Карамазовы». И погрузилась я в нее настолько, что совершенно не заметила, как рядом со мной кто-то громко плюхнулся и не менее громко сказал:

— Вот сучка, блин.

Я медленно подняла голову, еще находясь в словах из романа Достоевского. Рядом со мной сидел Антон — мой любимый голубоглазый и кучерявый блондин.

— Привет, Наташ, — он улыбнулся. — А ты чего так рано? У нас ведь нет первой пары.

— Да так, — я пожала плечами и опустила глаза в книгу, — перепутала просто.

— А-а-а.

— А ты тоже перепутал?

— Если бы. Ты же, наверное, знаешь, что я встречаюсь… то есть встречался — с Катей Артемьевой?

«Да?» — подумала я. Но ведь всего месяц назад была Марина Белкина. Ну что ж, Катя так Катя, мне-то какая разница?

— Да я как-то не слежу за чужими отношениями, — я подняла голову и улыбнулась Антону. У меня всегда была странная особенность — если мне нравился человек, я совершенно не стеснялась с ним разговаривать, не тушевалась, не опускала глаза и не краснела. И вот теперь я смотрела на Антона и улыбалась. И он… обалдел.

— Ух ты, — он тоже вдруг улыбнулся, — я тебя впервые так близко вижу. У тебя такие красивые глаза, Наташ, как море на юге где-нибудь.

Теперь уже обалдела я.

— Ну спасибо… А что с Катей-то? Она заболела?

— Да нет, все с ней в порядке, — отмахнулся он. — Просто я так мчался, цветочек ей купил по дороге, а она меня бросила. Говорит, я не в ее вкусе.