* * *

Шустрик рассказал всё, что знал, всё, что видел, и вообще всё, что, по его мнению, могло помочь в поисках. Он из кожи вон лез, чтобы не потерять свою шкуру, в прямом смысле слова. На дело его подбил некий Морош, из людей купца Сбыслава. Сам купец был из Словенской сотни, из той же, что и Путята, но Мороша он взял к себе по договору, а тот как раз родом был из окружных мест.

Шустрика он встретил вчера вечером, уже зная, что люди Путяты планируют отдохнуть. Дал фляжку и заплатил полгривны чистым серебром, чтобы тот отдал её Даниилу, когда они с Уладой пойдут миловаться. Шустрик божился, что сначала отказывался, не хотел ничего передавать. А Морош ему в уши напел, что Данила чужак, невесть откуда пришедший, христианин, а Улада так и вовсе продажная девка. Они вместе на том и сошлись, наверняка какую-нибудь гадость для Путяты задумали. Шустрик и вправду слышал, как они меж собой разговаривали о чём-то ведовском, не нашенском, вот он и подумал, что несчастье они какое могут принести, ну и… Воислав ему съездил ладонью по голове, вскользь по темени, и холоп перешёл на правильную тему.

После того как он отдаст флягу, Шустрик должен был прийти к шатрам Сбыслава, рассказать, куда ушли Молодец с Уладой, и получить ещё половину гривны.

— А никого там не было! — холоп не смог скрыть возмущения в голосе, но тут же стушевался.

В общем, пришёл он обратно к берегу, где стояли однодеревки, и принялся за работу, ведь он, Шустрик, хозяйственный, работящий и умелый.

Воислав ничего не ответил холопу, он и не слушал его заключительных слов, а был занят другими мыслями. Для него, пускай даже христианина, Шустрик был предметом, мебелью, вещью, в данном случае с дефектом, но это могло подождать.

Ещё не дослушав рассказ, Воислав послал оставшихся обережников в лагерь Сбыслава, с наказом перерыть всё, но найти этого Мороша. А если не его, то хотя бы следы, куда он сбежал, где мог укрыться.

Как и предполагал батька обережников, поганца с самого утра никто в лагере не видел, зато приказчик Сбыслава поведал интересную новость. Морош тот якшался с ведуном одним, что порой на волоке околачивался. Помогал ему по всяким мелочам, навроде холопа:

— Но ряд он с ним не заключал и без ярма холопского ходил, вроде как слово ему дал за помощь какую-то. А кто же ведуна обманывать станет? Вообще тот ведун — уважаемый человек, много пользы от него получается. В самом Витебске его посадник, бывало, привечал.

— Живёт где? Далеко отсюда? — спросил Воислав.

— Живёт, знамо, недалече, иначе как бы к нему люди за помощью бегали? Но никто тебе на его дом не укажет. Боятся, сам понимаешь, — заключил приказчик.

— Я не боюсь, — ответил варяг. — Может, ты знаешь, приказчик? Только укажи, я уж вознагражу как следует, — Воислав многозначительно звякнул своим кошельком, висевшим на поясе. — А мести ведуна не бойся, после того как я его навещу, мстить будет некому.

— Ох, прости, Воислав Игоревич, и знал бы — не сказал, не серчай только. Разве что… Живёт неподалёку один бортник, вот он на ведуна зуб имеет, ох, большой. Не знаю, что там у него с ним приключилось, но люто он не любит его.

— Где живёт?

— В протоке по той стороне Двины. Я мальца пришлю, он покажет.

— Как скажешь.

Приказчик удалился, а Шибрида спросил:

— Ведун, думаешь, тот самый, которого ты на Ловати оскорбил?

Они с братом давно уже вернулись с поисков. Собаки след, как и ожидалось, не взяли. Сами варяги никаких примет не нашли, хотя следопыты тоже были знатные.

— Больше некому. Долго плёлся за нами, стервь.

— Из-за нескольких кун, тем более здесь — под Витебском, и таясь, так чтобы не никто узнал, что он учудил. Зачем это делать ведуну, если ему нужно лицо своё сохранить? А главное, при чём здесь Даниил? Ведь ты же его оскорбил, батька? — трезво рассудил Шибрида.

— Ну, Молодец у нас всегда был с причудами, — усмехнулся Клек.

— Скоро мы всё у этого ведуна узнаем, — посулил Воислав. — Кликните, чтобы вся ватага собралась, а я пока с Путятой всё обговорю. И ещё кое с кем.

Улада сидела в однодеревке, всем своим видом изображала горе и растерянность, но руки у неё, как всегда, были заняты рукоделием.

— Уладка, пойди сюда, — приказал варяг.

Девушка безмолвно вышла на берег, встала перед ним, потупила глаза.

— О чём вы с Даниилом говорили?

— Не понимаю тебя, Воислав Игоревич, о чём мы могли с ним говорить…

— Бросай юлить, девка. Я не Даниил, вижу, как ты им вертишь. Я тебе съежу один раз по личику твоему, враз забудешь, как голову мужам дурить. О каком ведовстве ты с ним говорила?

— Я? — Улада всерьёз испугалась. — Ничего быть такого не могло, оклеветали меня!

— Холоп из вашей лодки слышал, как вы беседовали.

— Дурень твой холоп, не могли мы ни о чём таком говорить.

— А о чём тогда болтали?

— Да о том, что он не такой, как вы все. Никогда я такого мужа не видела. Он вроде и глупый, как дитё, а бывает мудрым, что старец. И думает о тебе, заботится как никто, хотя и виду не показывает.

— Зачем же он тогда ведуну понадобился?

— За этим и понадобился: разузнает, что в нём такого необычного, выпьет и себе запрячет, — Улада всплакнула, на этот раз искренне, вдруг подняла свои карие глаза: — Ты спасёшь его, воин славный?

Воислав сжал челюсти.

— Занимайся своими делами.

Проводник держался нагло. Стоял подбоченясь, длинная чёрная борода тянулась почти до живота. В ухе серьга, нос набок, взгляд наглый.

— Ты Глызмарь?

— Иначе бы я не пришёл к тебе. Зачем звал?

— Я спрашиваю, ты отвечаешь, — уронил Воислав без намёка на угрозу, но как раз это и произвело нужный эффект: бортник подобрался, улыбочку с лица убрал. — Ты знаешь, где живёт здешний ведун?

— Тот, что с волока? — удивился Глызмарь и после паузы добавил: — Знаю.

— Дорогу показать сможешь?

— Смогу. Только зачем? Кхм… Дело это опасное. А ведун тот плут и обманщик, тебя вокруг пальца обведёт, да ещё чары наложит.

— Я с ним рядиться не собираюсь, у него мой человек.

— Ах вот оно что! Тогда отведу тебя и даже плату не возьму, но с одним условием.

— Говори.

— Ты отдашь мне жизнь этого паскудника.

— Жизнь его я не могу тебе отдать, — сказал Воислав, — она уже принадлежит Перуну, а голову… Что ж, если хочешь — забирай.

— Голову. — Глызмарь осклабился, показав редкие жёлтые зубы. — Что ж, и голову можно, так даже лучше будет.

— Я и серебром не обделю. Скажи только, он далеко живёт отсюда? И много с ним людей?

— Живёт он в полупоприще, да только не каждый к нему дорожку найдёт. Людей с ним бывает по-разному. Обычно не больше пяти, так, обычные тати. Но не людей тебе следует бояться.

— Колдовством меня не напугать.

— А я и не про колдовство говорю…

* * *

Очнулся Данила буквально на том же месте. Спутанный, но по-другому, руки за спиной прижаты едва ли не локоть к локтю, но не онемели. Или связали его грамотно, или слишком мало времени прошло. Ноги были свободны, но на одной имелось что-то вроде деревянной колодки, от которой тянулась цепь к заушине в стене.

Колдун сидел за столом, загораживая свет лучины, что-то бурчал про себя, резал, толок в чашках. В принципе, не такая уж плохая ситуация: верёвки с рук снять, до колдуна этого добраться — цепь не помеха, — шею ему свернуть, а дальше найти какое-нибудь оружие, хоть железяку обыкновенную, и посмотреть, так ли тот патлатый отморозок непробиваем, как кажется. Надо только верёвки как-нибудь разрезать, черепком или чем-то вроде того, может, удастся найти где-нибудь на полу в бардаке.

— Что, очухался? Не сильно тебя Болдырь помял? Сбежать думаешь?

Данила застыл. Как ведун его услышал? Он не издал ни звука после того, как очнулся. Мысли, что ли, читает? Да ну, бред, о чём может ещё мечтать пришедший в себя пленник?

— Ужин себе готовишь? — съязвил Молодцов, хоть какая-то самозащита.

— Не, тебе.

— Я сыт.

— А я тебя спрашивать и не буду, ежели сам не расскажешь, кто ты да откуда. Да откель твоя силушка.

— Дед, у тебя что, маразм? — спросил Данила, будучи не уверенным, что ведун поймёт значение слова.

— Не хочешь говорить — не надо, — ответил тот и снова застучал ножом, бурча что-то под нос.

— Я же тебе вроде всё рассказал, что знаю. А больше говорить незачем, не к чему тебе это. Да ты и не поверишь.

— Почему? — ведун вдруг повернулся.

Странно, но в темноте Молодцов отлично видел его глаза, голубые с тёмными прожилками.

— Расскажи. Мне-то нужно знать, откель ты взялся или вселился в тело этого бедолаги. Расскажешь добром, зачтётся тебе.

«За кого он меня принимает? — подумал Данила, и тут в мозгу всплыла другая мысль, словно чужая: — Тяни время».

— Э, друг, ну ты и сказанул! Вот так возьми и расскажи… Тут за один день не управиться. Например, знаешь ли ты, дед, что такое ядерная реакция?

Оп-па, заинтересовал, дедок даже ножик отложил.

— Ну вот слушай тогда.

… — Брешешь всё ты, — махнул рукой в длинном рукаве ведун.

Упоминание о том, что земля круглая, у него не вызвало шока. Что можно в космос, то есть на небо, запускать ракеты, тоже не удивило, даже геостационарные спутники он воспринял как должное. Но вот что серебро заменят бумагами, а то и вовсе кредитными карточками — в это верить он отказывался. Впрочем, быть может, и остальное он воспринимал по-своему, адаптировал как-то к своему восприятию мира.

— Ну, поболтали и будет, — прервал лекцию Молодцова старик, он пошкандыбал к двери и крикнул наружу: — Морош, Евдоха ещё не вернулась?

— Нет, послать за ней?

— Не заблудится, — проворчал ведун, вернулся к столу, бормоча себе под нос. — Ничё как раз на зорьке вернётся, в самую пору. На вот, ешь.

Он протянул со стола глиняную плошку, в которой лежало примерно с ложку непонятного цвета кашицы.

— Не буду.

Ведун без проволочек ткнул его в лоб той самой клешнёй, что была скрыта рукавом, и Данила почувствовал, как онемело его лицо, рот сам открылся. Старик загрузил в него кашицу, захлопнул рот. Ощущение собственного лица вернулось, Молодцов попробовал вывернуться из схватки.

Конец ознакомительного фрагмента