Петер Фехервари
Культы генокрадов
Посвящается Ирен Фехервари — моей матери и первому визави в глубокомысленных дискуссиях.
С любовью и благодарностью
...
Сорок первое тысячелетие. Уже более ста веков Император недвижим на Золотом Троне Терры. Он — повелитель человечества и властелин мириад планет, завоеванных могуществом Его неисчислимых армий. Он — полутруп, неуловимую искру жизни в котором поддерживают древние технологии, ради чего ежедневно приносится в жертву тысяча душ. И поэтому Владыка Империума никогда не умирает по-настоящему.
Даже находясь на грани жизни и смерти, Император продолжает свое неусыпное бдение. Могучие боевые флоты пересекают кишащий демонами варп, единственный путь между далекими звездами, и путь этот освещен Астрономиконом, зримым проявлением духовной воли Императора. Огромные армии сражаются во имя Его в бесчисленных мирах. Величайшие среди Его солдат — Адептус Астартес, космические десантники, генетически улучшенные супервоины. У них много товарищей по оружию: Имперская Гвардия и бесчисленные Силы Планетарной Обороны, вечно бдительная Инквизиция и техножрецы Адептус Механикус. Но, несмотря на все старания, их сил едва хватает, чтобы сдерживать извечную угрозу со стороны ксеносов, еретиков, мутантов и многих более опасных врагов.
Быть человеком в такое время — значит быть одним из миллиардов. Это значит жить при самом жестоком и кровавом режиме, который только можно представить. Забудьте о могуществе технологии и науки — слишком многое было забыто и утрачено навсегда. Забудьте о перспективах, обещанных прогрессом, и о согласии, ибо во мраке будущего есть только война. Нет мира среди звезд, лишь вечная бойня и кровопролитие, да смех жаждущих богов.
...
Культы бесчисленны и разнообразны, но под завесой святости, труда или греха, поддерживаемой ими, истинная цель их остается единой и неизменной. Все, связанное с ними, начинается и заканчивается во тьме.
Инквизитор Ганиил Мордайн из Ордо Ксенос о культах генокрадов
Коронатус — коронованный (лат.)
Веритас — истина (лат.)
Каститас — целомудрие (лат.)
Хумилитас — смирение (лат.)
Вигиланс — бдительный (лат.)
Каритас — уважение (лат.)
Клеменция — милосердие (лат.)
Темперанс — умеренный (лат.)
ПРОЛОГ
ПЕРЕРОЖДЕННОЕ ИСКУПЛЕНИЕ
День и ночь в этом опаленном мире отличались лишь оттенками темноты. Сутки медленно, неторопливо скользили из серости в черноту на протяжении тридцати одного холодного часа. Солнца-близнецы планеты, даже вместе поднявшись в зенит, казались просто бледными пятнами на небе, двумя свечками за грязной вуалью.
И все же четверо ловчих передвигались только по ночам, покидая логово под топливными цистернами космопорта лишь в непроглядном мраке. Они не помнили, откуда пришли, но им было все равно — создания стремились к совершенно ясной цели.
Они не нуждались в свете и находили добычу по ее теплу, рыская на окраинах загнивающего города, где сами пробудились когда-то. Пойманные одиночки получали стремительный поцелуй-укол, который навсегда связывал их с ловчими кровным родством.
За три дня они полностью изучили тайные закоулки своей новой территории и захватили десяток рабов. При всей странности темного мира он стал для них просто охотничьими угодьями.
Правда, для одного из ловчих — того, что первым нашел жертву, — это было не совсем верно. Существо изменилось, изменилась и манера его охоты. Оно лишь смутно осознавало происходящее, но с каждым часом его мысли обретали четкость, а из простых установок, необходимых для выживания, появлялись ростки новых возможностей. Так ловчий превратился в Искателя. Его главная задача осталась прежней, однако животное чутье быстро сменялось более интенсивным, насыщенным осознанием мира, что позволяло существу думать и планировать свободно, как никогда раньше.
Прежде всего Искатель понял, что собратья-охотники не меняются. Хотя всех четверых связывала единая цель, трое были созданиями чистого инстинкта и навсегда ими останутся. Теперь они следовали за Искателем, без колебаний подчинившись ему. Став вожаком, хищник не почувствовал ни гордости, ни самодовольства. Он, как и остальные ловчие, был заложником своей природы.
Искатель многое узнал от рабов, вытянув из глубин их разума знания и концепции, что показались бы бессмысленными в его прежней, забытой жизни. Новый мир не знал недостатка в добыче, но она была разбросана по изломанному кольцу игловидных пиков, за которыми лежала только огненная смерть. Личная территория вожака включала в себя огромную базальтовую мезу. Казалось, что кто-то невообразимо могучий, однако весьма аккуратный, отсек вершину горы и создал ровную площадку для последующих обитателей. Рабы называли эту возвышенность Плитой, а свой одинокий город, убогий и дряхлый, что съежился возле ее северного края, — Надеждой.
На окрестных вершинах налипли струпья храмовых зданий, катакомбы под которыми уходили глубоко в недра подземного мира. Каждый из этих Шпилей являлся отдельным владением, но все они соединялись с Плитой каменными мостами. С вершины самого высокого пика ими правила одна сила, которую существа-рабы в равной степени уважали и боялись.
Они называли эту власть Сороритас.
На пятую ночь после пробуждения хищник взобрался на крутое нагорье у границы своей территории и воззрился на Шпиль, где скрывались правители мира. В ущелье под ним дрожала алая дымка — там текла между скал бурлящая кровь планеты. Над бездной вздымалась пелена сажи и дыма, непроглядная для меньших созданий, но взгляд рожденного в пустоте Искателя пронизывал ее, как и тьму.
С силой, об источниках которой он не задумывался, Искатель направил сознание через теснину, к скоплению куполов и башен возле вершины горы. Бесплотным змеем оно проскользнуло сквозь преграды из железа и камня, выискивая плоть и разум. Извиваясь на грани восприятия, оно преследовало мысли добычи, хватало мимолетные эмоции, цеплялось за убеждения.
Но, найдя одну только твердую решимость — зеркальное отражение его собственной, — Искатель понял, что Сороритас могут быть для него лишь врагами. Такими, что со временем начнут охоту на охотников.
Трое ловчих, что наблюдали за ущельем с валунов позади вожака, беспокойно шевелили когтями. Они чувствовали, как повелитель становится все агрессивнее. Существа обладали эмпатией, но не разумом, однако понимали единственное, что имело значение: скоро мы будем убивать.
Покои умирающей женщины находились в центральной башне аббатства, сразу под куполом из витражного стекла, где вихри цветных узоров сливались в изображения крыльев. Эта была высочайшая точка здания, что копьем чистоты пронзало небо Витарна, точно так же, как сестринство Терния Вечного более трех веков пронзало собою духовную трясину планеты. Во время яростных бурь, когда ветра разрывали покров из смога, вялые солнечные лучи просачивались в атмосферу планеты, и в куполе словно шел радужный дождь, который равно очищал комнату от теней и скорби.
Но сегодня вечером царили безветрие и почти полная темнота. Генератор аббатства снова отказал, а от свечей, зажженных женщиной в начале церемонии, остались только огарки. Теперь вокруг нее стягивалась петля мрака.
Она стояла на коленях, подняв глаза к бронзовому барельефу Бога-Императора, перед которым меркло все прочее в покоях. На этой священной реликвии, Мучении Нескончаемом, Он изображался в центре увитых терниями созвездий. Их шипы пронзали плоть Императора, и из Его распахнутого рта вырывался безмолвный крик. На лице божества, расчерченном прямыми линиями шрамов, пылали, словно живые, покрытые лаком глаза. Жестокий образ для поклонения, но женщина чувствовала в нем редкую искренность.
Важнейшая опора Империума — не слава, а жертвенность.
Это было кредо ее наставницы, но с течением времени и страданий оно стало ее собственным. Наставница всегда знала, что так произойдет.
— Но насчет моей смерти ты ошиблась, — прошептала женщина в прошлое.
— Ты умрешь хорошо, — предсказала тогда канонисса Сантанца, изучая стоявшую перед ней забрызганную кровью девочку с огнем в глазах, истерзанную, но не сломленную Испытаниями Подтверждения. — Но смерти, даже самой хорошей, недостаточно, ведь после нее ты уже ничего не сделаешь. — Девочка замерла под ледяным взглядом, давно лишенным доброты. — Империум ведет бесконечную войну, и долг Адепта Сороритас так же бесконечен. Тебе ясно, послушница?
— Да, госпожа.
Но они обе понимали, что это неправда, что это не может быть правдой. Уж слишком жаркое пламя пылало в сердце тринадцатилетней девочки.
За пятьдесят пять лет служения ее огонь ослабел, но не угас. Несмотря на ужасы, пережитые ею, и праведные ужасы, творимые ею во имя веры, сердце канониссы Веталы Авелин так и не обратилось в кусок льда. Только Бог-Император был вправе решать, стала она от этого лучше или хуже своей наставницы.
«Скоро узнаю», — подумала Авелин, ощутив, как медленный убийца в ее легких снова сжал когти. Подступил кашель, но женщина издала лишь влажный лающий звук. По чертам бронзового Императора прыгали отблески свечных огоньков, и казалось, что Он смотрит то ли с сочувствием, то ли с ухмылкой.
