В 1013 году датский предводитель Свен возглавил большое войско скандинавов и двинулся на Лондон, «ибо королем там был Этельред». «Лондонцы не сдались, — повествует "Англосаксонская хроника", — но встали грудью на защиту своего города». Однако этого оказалось мало, и после затяжной осады город был взят датчанами. Правящий монарх спасся бегством, но на следующий год вернулся с самым неожиданным союзником — норвежцем Олафом. Воины Олафа подвели свои суда к Лондонскому мосту, привязали их веревками и тросами к его деревянным опорам, а затем, с помощью прилива, умудрились сдвинуть их и свалить весь мост в Темзу — печально известный эпизод из истории этого знаменитого сооружения. В последние годы на этом участке реки были найдены железные топоры и мечи. Если верить исландской саге, «на горожан, увидевших, что их река захвачена неприятельским флотом, а всякое сообщение между внутренними районами прервано, напала паника». Поскольку их освободили от очень недолго правившего короля, да вдобавок еще и чужестранца, такая реакция вызывает сомнения, но потеря моста, конечно, нанесла серьезный ущерб торговле и сети городских коммуникаций. Но сага кончается оптимистически, или, во всяком случае, торжественно: «И ты сокрушил их мосты, о да! Ты, самый неистовый из сыновей Одина, искуснейший и непобедимый в битвах! Тебе суждено было обладать землями могущественного града Лондона». Самого Олафа впоследствии причислили к лику святых, и в Лондоне построили шесть церквей в почитание его памяти, причем одну из них — на юго-восточном углу моста, который он некогда разрушил. Церковь Сент-Олаф на Харт-стрит, где молился Сэмюэл Пипс, стоит и по сию пору.

В течение трех последующих лет англичане и скандинавы участвовали в целом ряде осад, битв и набегов; в этой долгой войне Лондон неизменно оставался главнейшим оплотом силы и власти. После смерти Этельреда в 1016 году, согласно «Англосаксонской хронике», «все бывшие в Лондоне члены совета и горожане избрали королем Эдмунда», откуда можно заключить, что король был торжественно избран на фолькмоте, представлявшем собой нечто вроде общегородской сходки. Отвоевав корону в том же 1016 году, Кнут обложил данью весь народ, причем Лондон обязан был поставлять одну восьмую от общей суммы.

Тем временем датчане, занимающиеся мирной торговлей, осели под стенами города в районах, которые когда-то были заняты саксами. Церковь Сент-Клемент-Дейнс в устье Стрэнда отмечает место их поселения; возможно даже, что племенное сообщество датчан существовало здесь в течение нескольких поколений, но именно во времена Кнута эта деревянная церковь стала каменной. Считается, что здесь же погребен сын Кнута, Гарольд Заячья Лапа, а один рунический памятник сообщает, что три датских предводителя также «лежат в Лунтунуме». Таким образом, мы вновь сталкиваемся с наличием процветающего рыночного центра под охраной городских стен. Уильям Малмсберийский полагает, что после долгого соседства с датчанами «граждане Лондона почти целиком переняли их обычаи»; это дает нам очередной пример культурной ассимиляции.

Один обычай сохранился полностью. Когда-то близ церкви СентКлемент стоял каменный крест, отмечавший магическое ритуальное место. Здесь, «у Каменного Креста», собирался открытый суд и взимался налог с владельцев окрестных земель; плата за один близлежащий участок земли вносилась подковами и железными гвоздями. Некоторые считают, что этот обычай — эхо какого-то языческого обряда, но он дожил и до наших дней. В начале XXI века в Суде Казначейства — то есть в Доме правосудия, находящемся неподалеку от места расположения древнего креста, — в качестве части налога, причитающегося короне, торжественно сдают шесть лошадиных подков и шестьдесят один сапожный гвоздь.

Итак, датчане и лондонцы процветали в тот период, в исторических записях которого фигурируют только деяния «граждан Лондона» и «армии Лондона» как независимого и прочного самоуправляющегося сообщества. Когда был помазан на царство бледнокожий и набожный Эдуард (впоследствии прозванный Исповедником), составитель «Англосаксонской хроники» записал, что «все люди избрали его королем Лондона». И действительно, Лондон, «qui caput est regni et legum, semper curia domini regis» [«Главный оплот королевства и закона, постоянная резиденция государя» (лат.).], обладал официальным статусом законодательного центра и оплота королевской власти.

Глава 3

Свят, свят, свят

Эдуард Исповедник оставил по себе памятник более долговечный, нежели его родовой капитал: он удалился во дворец в Вестминстере и основал монастырь.

Церковь, предшественница монастыря, вела свое существование со II века, но лондонские знатоки древности полагают, что когда-то на ее месте стоял языческий храм, посвященный Аполлону. И действительно, в непосредственной близости от этого места обнаружили римский саркофаг и фрагмент напольной мозаики. В любом случае Вестминстер — а точнее, Торни-айленд, где находятся теперь парламент и монастырь, — был очень важным пунктом, поскольку именно здесь дорога из Дувра вливалась в Уотлинг-стрит, ведущую на север. При низкой воде здесь можно было пересечь реку и скакать дальше по великим римским трактам. Однако топография — это не только расположение дорог. Поля Тотхилл-филдс рядом с Вестминстером были частью священного района, где издревле вершились религиозные обряды; в одном документе 785 года говорится об «ужасном месте под названием Вестминстер» (слово «ужасный» подразумевает в данном случае священный ужас перед божеством).

Поэтому нет ничего удивительного в том, что основание Вестминстерского аббатства окутано тайной и мистическими легендами. В VII столетии, в ночь перед освящением первой саксонской церкви, построенной на этом месте, сам святой Петр явился некоему рыбаку и был перевезен через реку из Ламбета; затем он переступил порог новой церкви, и ее тут же залило светом, будто загорелась целая тысяча свечей. Так началась история церкви Сент-Питер. Эдуарда Исповедника также посетил сон, или видение, после которого он велел возвести здесь большое аббатство. Оно стало хранилищем песка с горы Синай и земли с Голгофы, досочки от священных яслей Иисуса и обломков его креста, крови с бока Христа и молока Девы Марии, пальца святого Павла и волос святого Петра. Почти тысячу лет спустя в этом же месте видение снизошло на Уильяма Блейка, узревшего монахов, которые пели, идя к алтарю. За век до того, как поэту было ниспослано это откровение, возвратился из небытия и Эдуард Исповедник: один певчий наткнулся на разбитый гроб преподобного короля и вытащил оттуда череп. Так святой король обратился в эмблему смерти. Пожалуй, это вполне подходящая история для аббатства, ставшего лондонским «городом мертвых», в котором целые поколения королей, политиков и поэтов лежат в молчаливом содружестве как символ великой тайны, где слиты воедино прошлое и настоящее. Это и есть тайна — и история — самого Лондона.


После основания церкви Сент-Бартоломью-де-Грейт в начале XII столетия Уэст-Смитфилд видел не меньше чудес, чем любой подобный ему район Рима или Иерусалима. В провидческом сне Эдуарду Исповеднику было поведано, что Господь избрал Смитфилд в качестве места, где Ему следует поклоняться; Эдуард отправился туда наутро и предсказал, что эта земля станет свидетельницей богоявления. В то же время в Лондон, уже имевший славу святого города, прибыли три паломника из Греции; приблизившись к Смитфилду, они пали ниц и произнесли пророчество о том, что здесь будет возведен храм, который «прострет свою длань от восхода солнца до заката».

«Книга основания» великой церкви Сент-Бартоломью, из которой взяты эти слова, была написана в XII веке; она дает много пищи для размышлений, но также является свидетельством благочестия Лондона и лондонцев. Основатель церкви Рахере находился в Италии, когда приснившееся ему животное с четырьмя ногами и двумя крыльями вознесло его на «высокое место», где перед ним предстал святой Варфоломей со следующими словами: «Я, по воле и повелению Святой Троицы и с благосклонного согласия всего сонма святых, избрал место в пригороде Лондона Смитфилде». Рахере велено было воздвигнуть там храм поклонения Агнцу. Он отправился в указанный город, и в беседе со «знатными людьми Лондона» ему объяснили, что «место, виденное им в божественном сне, находится в пределах королевского рынка и закон не дозволяет вторгаться в сии пределы ни представителям власти, ни даже самим наследным принцам». Тогда Рахере испросил аудиенции у Генриха I, дабы поставить его в известность о своей священной миссии; король милостиво выделил ему участок, бывший в ту пору «весьма малым кладбищем».

Затем Рахере «представился юродом», чтобы набрать добровольцев для грандиозного строительства. Он «привлек к себе множество детей и слуг и с их помощью легко принялся собирать камни». Камни поступали из разных районов Лондона, и в этом смысле история постройки храма есть наглядное отражение того факта, что церковь Сент-Бартоломью была коллективным творением и мечтой всего города; она буквально повторила его в миниатюре.

Итак, церковь росла, и многие священники собрались здесь, чтобы жить «по крепкому уставу» под началом ее основателя. С момента ее закладки, когда «свет снизошел с небес и сиял над нею на протяжении часа», в стенах церкви совершилось столько чудес, что летописец заявляет: он поведает лишь о тех, которые видел сам. Некоего Вулмера, калеку, передвигавшегося «на двух подпорах, всюду носимых с собою», принесли к св. Варфоломею в корзине; он пал ниц пред алтарем и излечился. «Одна женщина из прихода Сент-Джон» исцелила свои «расслабленные» члены, а некий Уаймонд, который был нем, заговорил. Многие из этих чудес произошли в День св. Варфоломея, так что в городе постоянно действовала аура не только святых мест, но и святого времени. Чудесные исцеления совершались и в «лечебнице при храме», ныне больнице Св. Варфоломея. Таким образом, церковь Сент-Бартоломью представляет собой обиталище святого духа, который не покидает его вот уже почти девять столетий.