Еще одной интересной личностью, с которой отец завязал деловые связи с тех пор, как занялся предметами искусства, была госпожа Юлен, занимавшаяся продажей картин; ее лавка находилась на улице де ла Пэ и имела довольно большую клиентуру. Она первая стала покупать произведения Бонингтона, Делакруа, Жерико и их друзей.
Заведение госпожи Юлен процветало, и это в значительной мере облегчало ей отношения с большинством любителей, с иностранцами и богатыми семьями, в то время как отцу было довольно трудно наладить торговлю предметами роскоши, так как магазин его был расположен в той части города, которая была удалена от богатых кварталов и населена в основном студентами.
В 1833 году, видя, что операции с картинами приобретают все более широкий размах и отодвигают на задний план торговлю писчебумажными товарами, отец почувствовал необходимость перебраться поближе к кварталам, где жили многие его клиенты и большинство тех, кому состояние позволяло войти в их число.
Он передал лавку писчебумажных принадлежностей на улице Сен-Жак на попечение ван Блотаня, одного из своих приказчиков, и открыл филиал своего заведения, предназначенный исключительно для торговли картинами и товарами для художников; филиал этот находился в очень удачном месте — в доме номер 103 на улице Пти-Шан, почти на углу улицы де ла Пэ. Квартиру на улице Сен-Жак отец оставил за собой, и мы жили в ней до 1839 года, когда отец, удовлетворенный результатами своего начинания, продал писчебумажный магазин вышеупомянутому приказчику и целиком посвятил себя торговле тем, что его особенно интересовало.
Мы переехали жить сначала на шестой этаж дома номер 25 по бульвару Капуцинок, а затем в дом номер 7 по улице де ла Пэ, также на шестой этаж.
Когда в 1834 году скончалась госпожа Юлен и никто не унаследовал ее дело, новый магазин отца стал главным местом встреч для тех, кто интересовался современным направлением в искусстве. Все они часто приходили к отцу смотреть на выставленные у него новые вещи.
Любителей находилось тогда еще мало, особенно на те картины, которые предпочитал покупать отец и которые, кстати сказать, продавались по таким ничтожным ценам, что операции с ними приносили лишь очень скромную прибыль. Поэтому торговлю предметами искусства, дававшую столь скромный доход, вели тогда в Париже, кроме отца, лишь Альфонс Жиру, чей магазин помещался на углу улицы Мадлен и бульвара Капуцинок, Сюсс — на площади Биржи и Бириан — на улице Кле, причем все трое занимались картинами лишь попутно, наряду с другими, более выгодными делами. Жиру, например, торговал в основном различными предметами роскоши, подарками, играми и т. д.; Сюсс имел фабрику и торговал бронзовыми изделиями; Бириан был владельцем фабрики холстов и других товаров для художников.
Продажа картин, акварелей и рисунков приносила тогда очень мало, потому что даже за самые великолепные вещи цены давались смехотворно низкие. Все три вышеназванные фирмы, равно как и магазин отца, покрывали свои расходы лишь за счет доходов от проката картин и рисунков, широко практиковавшегося в те времена. Светские люди, желавшие заняться живописью, и преподаватели рисования в коллежах и лучших частных школах за известную помесячную плату брали напрокат картины и рисунки известных живописцев, а затем копировали их сами или давали копировать своим ученикам. Такая операция зачастую приносила больше, чем доход от продажи картин и рисунков.
В 1843 году наш домовладелец решил сильно повысить арендную плату, но отец не согласился на это и совершил большую ошибку, расставшись с магазином, расположенным так удачно и позволившим завязать нужные связи. Отец подыскал новое помещение почти напротив старого, в доме номер 83 по той же улице; оно было просторней, чем прежнее, стоило сравнительно недорого, но находилось не столь на виду. Состояло оно из магазина окнами на улицу, предназначенного для розничной торговли, и большой квартиры на втором этаже. В квартире, кроме жилых комнат, было два просторных зала, образовывавшие как бы галерею, на хорошо освещенных стенах которой мы имели возможность вывешивать часть наиболее примечательных картин из тех, что принадлежали нам. Те же, что были проданы художниками совсем недавно, а потому, как правило, не успели просохнуть, оставались слишком влажными и не смотрелись еще достаточно хорошо, украшали стены наших жилых комнат в ожидании часа, когда их можно будет показать.
Посреди зала стояли столы, неизменно украшенные прекрасной бронзой Бари. Представление о нашем магазине дает литография, которую отец заказал тогда еще почти безвестному Добиньи в качестве фронтисписа к выпущенным нами в 1845 году двум томам репродукций с ряда картин Делакруа, Прюдона, Декана, Жюля Дюпре, Марильи, Флера, Шарле, Диаза, Раффе, Гаварни, братьев Жоанно, Девериа и др. Эти тома вышли под названием «Галерея Дюран-Рюэля» [Galerie Durand-Ruel, spécimens les plus brillants de l’école moderne, 1845. 2 vols.].
Несмотря на все усилия моего бедного отца, прибыли не покрывали расходов и долговых обязательств. Тогда он решил, что единственным средством, которое позволит ему выйти из этого катастрофического положения и продолжать поддерживать своих друзей, будет открытие филиала магазина в самом оживленном квартале Парижа, где всегда много биржевиков и иностранцев. С этой целью в конце 1846 года он снял за 15 000 франков — для того времени бешеные деньги — магазин, великолепно расположенный на углу Итальянского бульвара и улицы Шуазель. Это было смелое решение, если вспомнить, как плохо было тогда у отца с деньгами, но его расчет оправдался, и он быстро бы достиг долгожданной цели, если бы не событие, предвидеть которое не мог никто.
Открытие нового магазина навело отца на мысль, что мне, пожалуй, пора прервать занятия в Бурбонском коллеже, где я был приходящим учеником, и он взял меня в приказчики, чтобы, помогая ему, я понемногу приобрел вкус к делам.
Ряд выдающихся произведений, которые отец скупил и поочередно выставлял теперь в витринах, немедленно привлек в магазин толпу любопытных, и вскоре у нас образовался новый круг покупателей из числа любителей-иностранцев. Дела приняли совершенно иной оборот по сравнению с тем, что было в последние годы, и мои родители надеялись уже, что в скором времени все трудности останутся позади.
К несчастью, через год с небольшим после нашего переезда неожиданно, как гроза, разразилась февральская революция 1848 года, разрушившая все наши радужные надежды. Кредит был подорван, и всеобщая паника достигла таких размеров, что пятипроцентная рента упала до 40 франков. Столь мрачная ситуация перепугала моих родителей, особенно после того, как отец чуть не погиб в июне 1848 года, когда вместе со своим батальоном Национальной гвардии штурмовал одну из баррикад. Беспокоясь прежде всего о том, чтобы честно выполнить свои денежные обязательства, отец с матерью сочли первейшим своим долгом свести к минимуму расходы. Они сдали в аренду дорогостоящий филиал нашего магазина, решив, в ожидании лучших времен, отказаться от новых покупок и ограничиться розничной торговлей, а также прокатом картин и рисунков, доход от которых мог, на худой конец, покрыть их скромные текущие расходы, а отчасти и задолженность. Это решение оказалось роковым, потому что оно лишило моих родителей возможности возобновить выгодные операции после того, как минует гроза, которая к тому же оказалась более кратковременной, чем мы опасались. Как только государственный переворот 2 декабря завершился успехом, кредит начал восстанавливаться; но ошибка была уже совершена, и мои родители оказались опять заперты в четырех стенах своего злополучного помещения, что помешало им воспользоваться новым оживлением в торговле картинами, которое не замедлило наступить.
Все эти неудачи, происходившие на моих глазах, усугубили во мне отвращение к торговле. Я испытывал его в течение всего года, проведенного мною в магазине на бульваре, и не проходило дня, чтобы я не сожалел о прерванном не по моей воле ученье. Когда отец закрыл филиал своего магазина и моя помощь стала ему менее необходима, я опять с удовольствием сел за книги и под присмотром одного из братьев моей матери, бывшего капитана-артиллериста, подготовился к экзаменам на звание бакалавра, которые и сдал в марте 1849 года. Еще больше укрепившись в намерении не заниматься коммерцией, я сообщил родителям о своем желании стать военным, потому что эта карьера, равно как и деятельность миссионера, всегда казалась мне самым прекрасным и самым подходящим для меня занятием в жизни. Мое решение огорчило родителей, рассчитывавших, что я останусь при них и буду им помогать, но они все-таки позволили мне вернуться в прежний коллеж, преобразованный к тому времени в лицей Кондорсе, и посещать там курсы по подготовке в Сен-Сирскую школу, куда я и был принят в 1851 году.
Экзамены сильно утомили меня, я заболел и долго не поправлялся. Родители и врач, лечивший меня, объяснили мне, что состояние здоровья исключает для меня всякую возможность поступить в военную школу; я долго колебался, но в конце концов, смирившись и вняв голосу долга, подал военному министру прошение об отчислении и остался при родителях, чтобы помогать им.
