Мулагеш вздыхает, и голова ее окутывается веночком дыма.

— Слушайте, я на самом деле рада, что вы приехали. Потому что, может, хоть к вам они прислушаются — а то я уж год как им про это талдычу, а толку чуть. Так вот, я как услышала про эту вашу культурную экспедицию, или как там еще называлась эта хрень, я сразу сказала: кончится все очень хреново. Мирград — он как слон. У него ооочень долгая память. В Аханастане, Таалвастане — в общем, в остальных городах — там народ как-то собрался в кучку. Модернизация там идет и все такое. Туда железную дорогу тянут, медобслуживание есть… женщинам они право голоса предоставили — прикиньте?

И она фыркает, харкает и сплевывает в корзину для мусора.

— А здесь… — и она тыкает пальцем в окно, куда-то в сторону Мирграда, — …все думают, что в Золотом Веке живут. Ну или должны жить. Время от времени они про это дело забывают, мы получаем передышку. А потом какой-то ублюдок опять ворошит это гнездовище, и — бац! — я разгребаюсь с очередным кризисом. Причем вмешиваться я не могу, как вы понимаете. Потому как официальная позиция у нас — «руками не трогать». Ну в Галадеше-то им по хрен, как мы тут выкручиваемся, между ними и нами целый океан, пока переплывешь, заманаешься. А вот у нас стены-то ихние — прям под носом. И вся эта их официальная позиция с нашего расстояния до тех стен видится как хрень собачья, и вообще…

Шара решает перебить горячую тираду:

— Губернатор Мулагеш, позвольте, прежде чем мы продолжим…

— Да?

— Кто убил доктора Панъюя? По вашему мнению?

Мулагеш ошарашенно смотрит на нее:

— По моему мнению? Адский ад… Даже не знаю. Да кто угодно, вообще-то. Его каждый первый в городе хотел укокошить. И потом, мне отмашки не давали это дело расследовать.

— Но вы же что-то думали по этому поводу…

— А то. Конечно, думала.

И Мулагеш окидывает Шару долгим изучающим взглядом.

— А вам-то что с того? Вы ж дипломат. По вечеринкам шляться сюда прибыли. Разве нет?

Шара запускает руку за пазуху и извлекает оттуда медальон сотрудника Министерства иностранных дел.

Мулагеш наклоняется вперед и — надо отдать ей должное — изучает его с совершенно каменным лицом.

Долго изучает. А потом читает вытесненное на медальоне имя:

— Комайд.

— Да, — подтверждает Шара.

— А не Тивани, правильно?

— Правильно, — подтверждает Шара.

— Комайд. Как Винья Комайд?

Шара смотрит ей в глаза. Не мигая.

Мулагеш откидывается на спинку стула. И после долгого молчания спрашивает:

— Сколько вам лет?

— Тридцать пять.

— Значит… Та история, шестнадцать лет назад. Национальная партия. Это было?..

Теперь очередь Шары сохранять каменное выражение лица.

Мулагеш медленно кивает. Шаре кажется, что в глазах ее мелькнула озорная искра.

— Ага. Что ж вы сразу-то не сказали?

— Боюсь, вы начали говорить, прежде чем я успела сказать хоть слово.

— Эт правда, — кивает Мулагеш. — У меня после бега рот не закрывается.

И она снова прихватывает зубами сигариллу.

— Выходит, вы тут и впрямь собираетесь убийство профессора расследовать.

— Я собираюсь выяснить, — Шара убирает медальон обратно, — есть ли в Мирграде силы, представляющие угрозу Сайпуру.

— В Мирграде? Вы смеетесь, что ли? Да они за последние пятнадцать лет токо-токо из кромешной нищеты выползли! Я сюда приехала — город жуткий был, словно по нему только что войска каджа прошли. Канализации даже не было, люди в ведра срали. Какая угроза Сайпуру, вы о чем?

— То же самое говорили перед Летом Черных Рек. Но потом мы ввели Установления — и Мирград восстал. А ведь жилось горожанам гораздо хуже, чем сейчас. Дело не в уровне жизни, как показывает опыт. У этого города сердце исполнено страсти, а страсть не поверяется деньгами…

— Как поэтично, — усмехается Мулагеш. И проводит большим пальцем вдоль шрама на челюсти. — Но, похоже, вы правы.

Она еще сильнее откидывается на спинку кресла — как только не перекинется, надо же — и глубоко задумывается.

Шара даже знает, о чем думает губернатор. Протянуть или нет руку помощи этой таинственной новой посланнице? Ведь как часто случается с министерскими чиновниками — один неверный шаг, и все добрые дела оборачиваются жуткой катастрофой. И все, кто поддерживал инициативы оступившегося, жестоко платятся за ошибку…

— Я нуждаюсь в вашей помощи, губернатор, — говорит Шара. — Я не могу рассчитывать лишь на полномочия посольства.

Мулагеш фыркает:

— Еще бы.

— Рада, что вы меня понимаете. Я готова сделать все необходимое, чтобы заручиться вашей поддержкой.

— Что, серьезно?

— Да. Я кровно заинтересована в том, чтобы как можно быстрее разобраться с этим делом. И без вашей помощи мне не обойтись.

Мулагеш, пожевав сигариллу, заявляет:

— Откуда мне знать, что вы способны исполнить мое желание?

— Вы удивитесь, узнав, какие у меня возможности.

— Ну ладно. Смотрите, посол Комайд. Я не против того, чтобы быть слугой. В конце концов, все мы, служащие, и есть слуги. Но я прослужила достаточно. И я хочу получить назначение куда-нибудь в приличное место. Получше, чем эта дыра.

Шара кивает: ей кажется, она понимает, куда клонит губернатор:

— Аханастан?

Мулагеш смеется:

— Аханастан? Вы серьезно думаете, что мне нужно больше ответственности? Клянусь морями, нет. Я, уважаемая посол, хочу получить назначение в Джаврат. Да.

— В Джаврат? — недоуменно переспрашивает Шара.

— Да. Я хочу отправиться в этот тихий уголок посреди Южных морей. Там пальмы. Солнце. Пляжи! Там хорошее вино, мужчины нормальные, а не с кожей цвета говяжьего жира. Я хочу уехать как можно дальше от Континента, посол. Потому как этот Континент мне уже поперек горла, вот.

Вот это да. Какой неожиданный поворот. Полис Аханастан — портовый город, причем порт там международного значения. А поскольку после Войны торговля все больше идет через морские пути, Аханастан — один из немногих полисов Континента, где можно заработать. Плюс, поскольку основа военной мощи Сайпура — его флот, Аханастан — город, теснее всех связанный с Сайпуром. А его губернатор — одна из ключевых фигур в мировой политике. Любой сайпурский чиновник хотел бы получить эту должность… а если Мулагеш желала назначения на крохотный остров Джаврат, это значило только одно: она хочет выйти из политической игры. А Шара еще не встречала сайпурца, который бы добровольно вышел из игры…

— Ну что скажете? — поинтересовалась Мулагеш. — Это возможно?

— О, это… возможно. Конечно, возможно, — кивает Шара. — Боюсь только, в Министерстве будут несколько… обескуражены.

— Мне не нужно продвижение по службе, — говорит Мулагеш. — Смотрите, сколько мне там осталось, той жизни? Лет двадцать? Или даже меньше? Я хочу погреть свои кости в каком-нибудь приятном месте, посол. А все эти аппаратные игры, интриги… Тошнит меня от них уже.

— Я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы получили это назначение.

Мулагеш улыбается, как могла бы улыбнуться акула. Если бы умела.

— Ну и прекрасно. Тогда… начнем, не правда ли?

* * *

— Движение «За Новый Мирград», говорите… Эти ребята — они словно дрожжи в сортир бросили, вот что я вам скажу, — сообщает Мулагеш. — И говно там крепко забродило, да. Люди ж не слепые, они видят, что на модернизации можно кучу денег поднять. Сотрудничество с Сайпуром, вот это все, ну вы понимаете. И они хотят получить эти деньги. А вот местные мирградские богачи сотрудничать не хотят ни в какую. И орут, да так громко, что бедные их слышат и слушают.

— А какое отношение к этому всему имел доктор Панъюй?

— Ну эти антиновомирградцы что говорят? Что обновленцы, видите ли, «отступили от пути истинного»! — И Мулагеш всем видом показывает, где она видала этот путь и эту истину: и глаза закатывает, и ехидно улыбается, и рукой пренебрежительно отмахивается. — Причем истинный путь — это не то, как раньше жили. А то, как должно, видите ли, жить. А самые крикливые из них гордо называют себя «реставрационистами», хотя, что тут реставрировать, сами посудите. Это такие самозваные и самоназначенные хранители мирградской национальной и культурной идентичности. Ну вы поняли меня — засранцы как они есть. И когда сюда приехал Панъюй и начал ворошить и копать местную историю и культуру, они все как один заверещали и принялись тыкать в него пальцем.

— Ага, — понимающе кивает Шара.

— Ну да. Потому как реставрационисты — они ж теряли поддержку. Дураков нет процветанию и бабкам «пошли вон» говорить… Ну а, когда ты не можешь победить в дискуссии, что ты делаешь? Правильно. Ты меняешь тему разговора.

— То есть они просто отвлекали внимание, я правильно поняла?

— Угу. Тыкали пальцем в мерзкого сайпурца, который заявился в святой город с благословения иностранной державы, с которой некоторые отщепенцы собираются завязать тесные связи. И орали, выли, и визжали, и скулили на все голоса: мол, святотатство, как так можно! Не думаю, что им было дело до Панъюя и его миссии по «укреплению культурных связей» — хотя, может, кому-то и было… Но как карту они его отыграли на отлично. И хотя теперь все они, конечно, заявили, что никаким боком к убийству не относятся: типа просто хотели инициировать политическую дискуссию. Ну вы поняли: добрую старую политическую дискуссию, в которой вытирают ноги об оппонента и мерзко так клевещут. Ничего необычного, согласитесь…