Шара разглядывает предводителя сайпурцев. Естественно, она в курсе, что картина грешит историческими неточностями: кадж на самом деле стоял перед строем сайпурцев в Ночь Красных Песков, и он не стрелял лично. Он вообще предпочел держаться подальше от оружия. Некоторые историки, насколько она помнит, считают, что это был акт личного мужества, другие полагают, что кадж, на самом-то деле, еще не имел случая применить свое экспериментальное оружие на деле и не знал, чем все закончится — успехом или тотальной неудачей. На случай неудачи он и держался подальше — мало ли что. И тем не менее. Где бы он на самом деле ни стоял, именно в момент того судьбоносного выстрела все и началось.
Так. Довольно вежливости.
— Вы именно в этом кабинете принимаете Отцов Города, посол? — спрашивает Шара.
— Мммм… в смысле? Ах да, конечно.
— Увидев эту картину, они что-нибудь говорили?
— По правде говоря, не припоминаю. Хотя временами они просто застывали, глядя на нее. Я полагаю, от восхищения. Великолепная работа, не находите?
Она улыбается:
— Главный дипломат Труни, знаете ли вы, с какой целью в этот город прибыл профессор Панъюй?
— Э-э-э-э… в смысле… да, конечно, знаю. Переполох поднялся знатный! Он же полез во все эти их пыльные старые музеи, разворошил все эти старинные свитки… Письма так и сыпались. Я даже сохранил некоторые…
И он начинает рыться в ящике стола.
— А вы в курсе, что решение о поездке принимала министр иностранных дел Винья Комайд?
— Да, и что?
— В таком случае вы, должно быть, осознаете, что расследование смерти профессора и ее обстоятельств не входит в сферу полномочий посольства, губернатора полиса и даже регионального губернатора, а осуществляется непосредственно Министерством иностранных дел?
Глазки цвета птичьей неожиданности забегали — задумался, этажи иерархии просчитывает.
— Ну… да, это было бы логично…
— В таком случае имею вам сообщить, — чеканит Шара, — что мое звание культурного посла в данном случае — техническая формальность.
Усы Главного дипломата приходят в судорожное движение. Труни стреляет глазками в Сигруда, словно бы пытаясь удостовериться, правда ли это, но тот неподвижно сидит в кресле, сплетя пальцы.
— Т-техническая формальность?
— Именно. А поскольку, как я вижу, вы склонны считать мое появление в Мирграде чем-то вроде технической формальности, вынуждена вам сообщить, что мой приезд вызван совершенно иными причинами.
И она запускает руку в свою сумочку, вынимает кожаный медальон и пододвигает его к Труни. Тот мгновенно узнает аккуратный оттиск герба Сайпура по центру и скромные буковки по низу: МИНИСТЕРСТВО ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ.
Увиденное не сразу вмещается Главному дипломату в голову. Потом он выдает ошеломленное:
— Ничесе… м-да.
— Итак, — цедит Шара, — вы теперь в курсе, что перед вами — ваше непосредственное начальство.
И она тянет руку к колокольчику, решительно берет его со стола и оглушительно звонит. В кабинет входит давешняя девушка и явно не знает, как себя вести, потому что вместо босса к ней обращается Шара:
— Бригаду сюда. Немедленно снять и вынести эту картину.
Труни вскипает, брызгая слюной:
— Что? Что вы хотите этим сказать, снять и…
— Я хочу этим сказать, — жестко перебивает его Шара, — что собираюсь придать этому кабинету достойный вид. Чтобы люди входили сюда и видели, что здесь сидит ответственный работник. И начну я непосредственно с этой картины — потому что она представляет в несоответствующем романтическом виде трагический момент истории Континента, за которым последовало грандиозное кровопролитие.
— Еще бы! Между прочим, это великий момент для нашего народа, сударыня…
— Да. Для нашего народа — да. А для их народа — нет. И вот что я вам скажу, господин Труни. Я практически уверена, что причина тому, что Отцы Города не прислушиваются к вашему мнению и не уважают вас, а в последние пять лет — если вы обратили на это внимание! — вы не получили никакого повышения, так вот причина этим неприятностям — только одна! Вы умудрились повесить у себя в кабинете картину, которая оскорбляет и приводит в ярость — да, господин Труни, в ярость! — людей, с которыми вы должны были сотрудничать. Сигруд!
Гигант мгновенно оказывается на ногах.
— Поскольку обслуживающий персонал, похоже, медленно реагирует на команды, которые отдает не господин Труни, на них отреагируешь ты! Немедленно сними со стены эту картину и сломай — да, именно сломай ее! — об колено! И, Труни, — присядьте. Нам нужно обсудить условия вашей отставки.
Вышвырнув наконец Труни, Шара возвращается к письменному столу, наливает себе большую чашку чая и выпивает ее. До дна. И да, она очень довольна, что картину убрали. Пусть это и непатриотично, но она довольна. И чем дольше она работает на Министерство, тем отвратительней такие проявления шовинизма.
И она поднимает взгляд на Сигруда. Тот заседает в уголке, водрузив ноги на письменный стол. В руках у него обрывок изничтоженного холста.
— Что скажешь? — говорит она. — Я не перегнула палку?
Он отвечает ей красноречивым взглядом: мол, сама-то как думаешь?
— Ну и замечательно, — говорит Шара. — Я даже рада это слышать. Сказать по правде, я получила огромное удовольствие.
Сигруд вежливо откашливается и произносит своим голосом дикаря, голосом дыма и грязи, с акцентом, бьющим по ушам, как кувалда:
— Кто такая Шара Тивани?
— Мало кому известный культурный посол, ее отправили проходить службу в Жугостан шесть лет тому назад. Она погибла — несчастный случай на воде. Но девушка проявила недюжинные бюрократические способности: все инстанции завалены ее отчетами. И когда истек срок ее допуска, и пришло время вычеркнуть ее из ведомостей, я решила не спешить с этим. И воспользовалась ее документами.
— Потому что вы тезки?
— Возможно. Но мы и в другом похожи. Скажи честно: разве я не выгляжу так же? Мелкая серая мышка? Безобидная чинуша-бумагомарака?
Сигруд криво усмехается:
— Никто не поверит, что ты — КП и мышка. Ты же Труни уволила.
— А я и не хочу, чтобы верили. Я хочу, чтобы они не знали что и думать. Беспокоились. Гадали, кто я такая на самом деле.
И она подходит к окну и оглядывает затянутое дымом печных труб небо. Если разворошить гнездо шершней, они вылетают и бросаются на тебя. Но, по крайней мере, у тебя есть шанс разглядеть каждого из этих шершней.
— Ну, если тебе так уж охота, чтобы они вылетели и бросились, — усмехается Сигруд, — назвалась бы своим настоящим именем.
— Я сказала, что хочу разворошить гнездо, а не погибнуть смертью храбрых.
Сигруд насмешливо улыбается и принимается разглядывать обрывок холста.
— Что ты там хочешь увидеть? — удивляется Шара.
И он разворачивает обрывок к ней. Оказывается, это часть картины, на которой изображен кадж: строгий патрицианский профиль, освещенный вспышкой выстрела.
Сигруд гудит:
— Даже я заметил фамильное сходство.
— Прекрати! — рявкает Шара. — И убери это наконец!
Сигруд улыбается, сворачивает обрывок картины и вышвыривает его в мусорную корзину.
— Вот и хорошо, — кивает Шара.
И наливает себе вторую чашку чаю. Все тело ликует.
— Ну что ж, теперь пора браться за дело. Пожалуйста, пригласи сюда Питри.
И, уже тише, добавляет:
— Нам надо осмотреть тело.
В комнатке жарко, душно, пусто. К счастью, разложение еще не затронуло тело, и здесь не пахнет. Шара смотрит на то, что лежит на койке. На свешивающуюся тонкую ногу. Словно бы Ефрем взял и прилег подремать…
Она не видит своего героя. Не видит щуплого, тихого и милого человека, с которым она когда-то познакомилась. Она видит запекшуюся, ободранную плоть, почти утратившую сходство с человеческим лицом. Конечно, потом она видит что-то знакомое: тонкую, как у птицы, шею, льняной костюм, длинные точеные запястья и пальцы и, конечно, конечно, его нелепые яркие носки… Но это не Ефрем Панъюй. Нет. Не он.
Она касается лацканов пиджака — их как в лапшу нашинковали.
— Что случилось с его одеждой?
Питри, Сигруд и охранник наклоняются посмотреть.
— Простите? — спрашивает охранник.
Поскольку в посольстве нет морга, бренные останки доктора Ефрема Панъюя перенесли в сейфовое хранилище. И теперь они лежат здесь на кушетке, подобно ценному грузу, дожидающемуся официального разрешения на вывоз. Впрочем, в каком-то смысле это так и есть.
— Посмотрите на его одежду, — говорит Шара. — Швы, манжеты — все вспорото. Даже на брюках манжеты — и те взрезали.
— И что?
— Вы получили тело в таком состоянии?
Охранник удостаивает тело подозрительного взгляда:
— Ну мы точно ничего с ним не делали.
— В таком случае это сделала мирградская полиция?
— Ну… наверное… Простите, госпожа, я не очень-то в курсе.
Шара стоит неподвижно. Она, конечно, видела такое раньше. И даже сама проводила досмотр, пару раз точно: чем больше на человеке надето, чем больше на одежде карманов, подкладок, отворотов и манжет, тем проще спрятать конфиденциальные материалы.
И тут, безусловно, напрашивается очевидный вопрос. С чего бы кому-то в Мирграде думать, что историку, прибывшему в город с дипломатической миссией, есть что прятать под манжетой?