— Почему этот смерд называет тебя повелителем, Георг? — с удивлением смотрит на эту чудную сцену княжич.

— Сам ничего не могу понять, — отвечаю вполне искренне и выдаю первую пришедшую в голову версию: — Может, он родом с моих земель? Эй, а ну встань, чудило.

Мельник поднимает голову и с настороженным подозрением осматривает меня с ног до головы. Затем переводит взгляд на посох, вздрагивает и пятится на шаг назад.

— Так ты не… — обрывает он вопрос на полуслове, поднимаясь-таки на ноги.

— Не кто? — Тоном, говорящим, что его терпение заканчивается, переспрашивает Болтомир.

— Этот посох принадлежал другому, — проигнорировав наезд княжича, уже спокойным тоном обращается ко мне неожиданно быстро оправившийся от испуга бородач. — Тот… э-э-э… человек погиб. Узрев посох в твоих руках, я решил, будто он восстал.

— Теперь понятно, — киваю с облегчением, что все так просто объяснилось, однако понимаю, что таким объяснением может удовлетвориться только мой попутчик. Сам продолжаю оставаться для себя, если можно так выразиться, темной лошадкой. Видя, что теперь и Болтомир смотрит на шест, поясняю: — Я подобрал его на лесной тропе несколько дней тому назад.

— Могу ли я предложить тебе за него хороший меч? — спрашивает вконец осмелевший мельник.

— За каким мне твой меч? — отклоняю предложение, мысленно добавляя, что сроду не умел пользоваться разными мечами, саблями и прочими шпагами.

— Кто был тот человек, которому принадлежал посох? — снова вмешивается Болтомир.

Мужик зыркает на него, как на надоедливую муху, однако через мгновение прячет взгляд и, слегка склонив голову и ссутулив плечи, принимает смиренную позу. Помявшись некоторое время, все же отвечает:

— Лесной князь он был.

— Что? — Княжич берется за рукоять меча. — Так ты с татями лесными знаешься?

— Дык я в глуши живу, — разводит руками мужик. — Тут хошь не хошь, а будешь знаться со всеми, кто нож к горлу поднесет. Заступников тут, чай, не сыщешь. Вы вот тоже не больно от татей отличаетесь…

Болтомиров меч с шелестом покидает ножны, и я едва успеваю схватить его за руку.

— Оставь, — говорю миролюбиво. — В диких местах всегда живут люди с дикими нравами. Нешто всем будешь головы рубить?

Княжич возвращает оружие на место со словами:

— И то правда, нечего о всякую погань меч марать. Плетей всыпать, и будет с него.

— Плетей — это дело, — киваю будто бы одобрительно, и тут же спешу перевести внимание на уже скрывающуюся за поворотом лесной дороги телегу: — Эй, люди добрые, куда это вы так спешите? Нешто уставших путников не обождете и не определите на ночлег?

Понимая, что со своей клячей им от нас не удрать, крестьяне покорно останавливаются и что-то говорят друг другу, еле шевеля губами, словно стараются скрыть свои переговоры от нас.

— Плюнь ты на этого смерда, Болтомир, — хлопаю княжича по плечу и увлекаю его в сторону телеги. — Будет случай, еще займемся его воспитанием. Пойдем лучше отдохнем как следует в деревеньке.

— А как следует? — спрашивает князь, согласно шагая вместе со мной.

— Ну, с банькой чтобы. Эй, банька-то у вас имеется?

— А как же без баньки-то? — невесело отзывается мужичок.

— Погодь, господин, — окликает наглый мельник, и когда я останавливаюсь, говорит требовательным шепотом: — Продай посох. Золотом заплачу.

— Золотом, говоришь? — изображая заинтересованность, приближаюсь к мужику и хватаю его за жесткую бороду. — Это кто же тебе за помол золотом платит?

В черных глазах загорается лютая злость, и я начинаю жалеть, что не позволил княжичу снести эту бандитскую голову. Продолжая сжимать в пальцах бороду, поднимаю посох с намерением врезать черепообразным концом мужику по лбу. И вдруг — теперь я это заметил точно — с посоха снова сорвалась искра и вонзилась мельнику меж глаз. Те сразу собираются, что называется, в кучу, словно мужик пытается рассмотреть собственную переносицу.

А посох-то не просто палка. И мужик явно в курсе его назначения. Похоже, стоит пообщаться с мельником плотнее. Вот только без свидетелей.

Отталкиваю обмякшего мужика. Болтомир только сейчас заметил, что я отстал, и вопросительно смотрит на меня.

— Объяснил смерду, чтобы вел себя с благородными людьми вежливо, — бросаю ему и, чтобы не дать княжичу озадачить меня каким-нибудь неудобным вопросом, догоняю телегу и обращаюсь к крестьянам: — Большая деревенька-то?

— Наша-то? — переспрашивает мужичок. — Дык три двора всего и осталось. Середу со всей семьей в прошлом годе волки задрали. Теперича его хата пустая стоит.

— Отчего ваш князь облаву на волков не сделает, коли лютуют так серые? — спрашивает Болтомир.

— Нам ли ведать княжьи помыслы, — пожимает плечами крестьянин.

Вспомнив слова мельника о бывшем владельце посоха и реакцию на них Болтомира, спрашиваю у княжича:

— Кто такой тот лесной князь, о котором говорил смерд?

— Нешто в ваших землях лесных татей нет? — в очередной раз удивляется моему незнанию тот.

— Почему нет? Есть, — и, вспомнив известный анекдот, добавляю: — Немножко. Только для себя.

По озадаченному взгляду княжича видно, что он анекдота не знает. Надо будет при случае рассказать.

— А-а, — доходит до меня, — у вас главарей татей называют лесными князьями?

Парень отрицательно крутит головой и терпеливо поясняет:

— Под рукой лесного князя бывает несколько шаек. Иной раз их собирается так много, что не всякого князя дружина сможет дать им отпор. А рано ли, поздно ли такая орава затевает нешуточную татьбу, и тогда горят веси да деревеньки, а то и крупным городам несладко приходится. Потому, как только слух о появлении лесного князя разлетается, окрестные князья да бояре сыск объявляют, назначив награду за голову лихоимца. Бывает, и рать собирают, после которой в окрестных лесах не то что татей, крупного зверя не остается.

— Понятно, — удовлетворяюсь объяснением. — У нас такие персоны крестными отцами называются.

Так и беседуем, следуя за скрипучей телегой, пока не выходим на опушку. Перед нами на небольшом взгорке за кое-где подгнившим частоколом расположились в окружении сарайчиков несколько крытых соломой изб. В начинающих сгущаться сумерках слышится милая русскому сердцу какофония деревенских звуков: мычание коров, куриное кудахтанье, гогот гусей, тявканье собачонки и чья-то добродушная матерщина.

— Вот они, Мирошки наши, — сообщает мужичонка, остановив телегу.

— Не слепые, сами видим, что вот они, — двигаюсь вслед за княжичем к жердяным воротам. Однако поняв, что сопровождавшие нас крестьяне следовать в деревню не спешат, удивленно оборачиваюсь: — А вы чего встали?

Супруги переглядываются, и мужичок говорит:

— Мы это, пойдем на хутор к себе?

— Бедно у нас, — встревает молчавшая доселе баба. — В Мирошках вам лучше будет.

— И далеко ваш хутор?

— Дык версты две туды. — Мужичок машет рукой направо.

— А как же волки? — вспоминаю слова бабы. — В лесу темно уже совсем.

— Авось пронесет.

— Ну, если чего несвежего съел, то может и пронести, — не сдерживаюсь от колкости. — Думаешь запахом волков отогнать?

Оборачиваюсь на взбалмошное тявканье и вижу трех собак, бегущих к нам. Болтомир уже стоит в воротах. Он поддает ногой шавке, которая пытается тяпнуть его за сапог. Вот выскакивают ребятишки и прогоняют хворостинами собак. Следом появляется высокая женщина. Она что-то говорит княжичу, бросая быстрые взгляды и на меня.

Конец ознакомительного фрагмента