— Проживаете по месту прописки?

— Проживаю!

— Надо же, — удивился дежурный, — проживает он. Шикарно устроился, в самом центре. А на вид — бомж бомжом. Тут с тремя спиногрызами в съемной однушке паришься годами, пока до тебя очередь дойдет на квартиру, а эти синерылые царствуют в собственных хатах. Там же, на Немецкой, одни «сталинки»… А зачем ему «сталинка»? Я бы таких вообще вывозил бы куда-нибудь за город, в бараки.

Ломов неодобрительно глянул на дежурного, и тот замолчал. Но через несколько секунд не удержался и снова обратился к задержанному:

— Слышь, болезный? А хата у тебя сколькикомнатная?

— Тр-рех! — отчеканил Романов.

— Во, гад! — ахнул дежурный. — Правильно вас на квартиры кидали… кидают и будут кидать. По справедливости!

— Сержант, ты что вообще?! — опять вскинул глаза на дежурного лейтенант.

— Молчу, молчу, ладно… Нет, обидно просто, Никитос! Вон у меня сеструха, литературе учит детишек в школе, взяла хатку-малосемейку в ипотеку — по социальной, сука, программе от правительства области. Так ей рассчитали: двадцать пять лет по пол-зарплаты ежемесячно относить. В итоге получается — в три с половиной раза переплатит. Если доживет, конечно. Четыре года платила исправно, приходит ей очередная бумажка-уведомление — и знаешь, на сколько она сумму реального долга скостила? На неполных пять косарей! А этот калдырь, падла… Все, Никитос, молчу…

— Курите, Сергей Александрович? — после паузы осведомился старший лейтенант у задержанного.

Романов замотал лысой головой.

— Это хорошо, — одобрил Ломов. — И я не курю… Ну, что ж, Сергей Александрович, начнем? Итак, сегодня, около шести утра вы вошли в круглосуточный продуктовый магазин по адресу Немецкая, дом три и, воспользовавшись отсутствием охранника, а также тем, что работник магазина спала на рабочем месте, совершили хищение продуктов на сумму две тысячи двадцать три рубля. После чего были задержаны вернувшимся в магазин охранником и переданы сотрудникам полиции, приехавшим по вызову. Так было дело, Сергей Александрович? Лысый шмыгнул носом и шумно задышал.

— Не брал я ничего! — тонко выкрикнул он. — Этот козел, как вошел, сразу меня крутить начал — ни с того ни с сего! Продавщица зенки разлепила и тоже орать стала! Они меня вдвоем там чуть не убили! А эти… макароны и бутылки разные… с прилавка попадали, когда эти гниды меня пластали!

Он даже приподнялся со стула, прижимая руки к груди, дабы придать своим словам больше искренности.

— Сядь! — окрикнул его дежурный.

— Я матерью клянусь, командир, ничего не брал! — брякнувшись на стул, пискнул еще Романов.

— Заткнись! — велел дежурный.

Старший лейтенант потер двумя пальцами переносицу.

— Сергей Александрович, — негромко проговорил он, — сотрудничество со следствием вам обязательно зачтется на суде…

— Я ничего подписывать не буду! — лицо лысого теперь злобно исказилось. — Ничего я не брал! Докажите сначала! На суде!..

— Да и доказывать нечего, — сказал Ломов. — Во-первых, задержали вас непосредственно на месте совершения преступления, чему есть два свидетеля. Во-вторых, помимо трех бутылок водки, бутылки коньяка, двух пачек макарон, которые действительно первоначально находились на прилавке, при вас обнаружили еще три упаковки замороженных пельменей, которые на прилавке никак не могли оказаться. Вы их, Сергей Александрович, из холодильника вытащили.

— Ничего я не вытаскивал! — взвизгнул лысый, снова подскакивая. — Не докажете!

— А, в-третьих, — размеренно договорил Ломов, — помещение оснащено камерами видеонаблюдения. Показания с камер снимут, вы и тогда будете отпираться?

— Не работают там камеры! — торжествуя, крикнул Романов. — Это все в округе знают! Че, на дурачка хотел, да, командир? Так, для вида висят, камеры-то! Не докажете ничего!

Отдуваясь и перебирая руками на коленях, он оглянулся по сторонам и наткнулся на свирепый взгляд дежурного.

— Мудохать будете?! — снова взвился лысый. — Сейчас времена не те, понятно? Только пальцем троньте — я вас сам посажу, мусора поганые! Сразу заяву прокурору накатаю! И за вот это вот — видите? — он ткнул пальцем в рассеченную губу, — тоже ответите!

— Вот урод! — искренне возмутился дежурный. — То ж не мы, а охранник!

— А докажите! — ощерившись, предложил Романов. — Все знают, что в ментовке людей мучают, показания выбивают! Заяву накатаю, сукой быть! И это… на первый канал напишу, Малахову! На всю страну вас ославят, мусоров вонючих!

— Ну, сука… — изумился дежурный.

Лейтенант Ломов сплел пальцы на тонкой стопке бумаг.

— Сергей Александрович, — терпеливо произнес он. — Вину вашу доказать никакого труда не составит. Но если вы сами сейчас дадите признательные показания, суд это учтет…

— Хер вам! — провизжал лысый, сделав соответствующий жест в сторону Ломова. — Не буду сидеть! Не буду!

— Потише! — пристукнул старший лейтенант ладонью по столу. — А то еще и оскорбление сотрудника при исполнении оформим. Подпишите вот здесь, и отправляйтесь обратно в камеру подумать.

— Ничего подписывать не буду! Дурака нашел?! Я ни с чем не согласен, что вы там напридумывали!

— Ваша подпись лишь подтверждает то, что вы прочитали протокол. Если не согласны с протоколом, отметьте это над подписью.

— Не буду, сказал!

— Последний раз предупреждаю! — несколько возвысил голос Ломов. — Не усложняйте себе… и нам жизнь. Вы прекрасно понимаете, что виноваты, и отвертеться не получится…

— Да без толку, Никит! — махнул рукой дежурный. — Я таких типов знаю. Истерить будет до последнего. С такими разговаривать бесполезно. Таких учить надо.

Тут дверь отворилась, и в кабинет просунулась рыжая голова сержанта Монахова.

— Чего шумим? — весело осведомился он, быстро обшаривая наглыми глазами пространство. — О, нудист! — увидел он парня у стены. — Смотри-ка, прикинулся модно. Ну что, выяснили, из какого зоопарка он сбежал?

— Молчит, — неохотно ответил Ломов. И взглянул на наручные часы. — Леш, у тебя своих дел нет? Тебе на патрулирование разве не нужно собираться — половина третьего уже.

— А Степаныча на ковер дернули, — сообщил Монахов, входя в кабинет. — Ждем-с… А это, — кивнул он на лысого, — что за чудо такое?

— Тоже в отказ идет, — сказал дежурный. — Хотя на месте прямо взяли, магазин выставил. Даже протокол подписывать не хочет, зануда.

— Зануда? — глаза у Монахова заблестели. — Никитос, давай, я с ним побазарю, а?

— Да надо бы, — поддержал дежурный. — Никит, правда? Борзый он очень. Возиться с ним будешь до посинения. А мы быстренько.

Коротко брякнул телефон на столе Ломова. Лейтенант поднял трубку, проговорил в нее:

— Да, Михал Михалыч, я помню, уже иду, — и поднялся из-за стола.

— Убирай обоих в камеру, — складывая бумаги в ящик стола, сказал он дежурному. — И ты, Леша, иди, делом займись. У Михалыча опять с компом что-то, просил посмотреть.

— Во, — сказал Монахов. — Старшим по званию помогать — святое дело. Ты Михалычу поможешь, а мы тебе. Все правильно.

Он с хрустом размял пальцы, выразительно поглядев при этом на задержанного Романова.

— Заяву накатаю! — забеспокоился лысый. — На вас на всех накатаю! На первый канал позвоню! Только попробуйте тронуть!

— Зассал? — нехорошо сощурился на лысого дежурный. — Будешь показания давать, гадина?!

И вдруг лысый мужичонка вскочил на ноги, пинком отшвырнул стул и пронзительно завопил, обернувшись к открытому зарешеченному окну, разодрав на груди свитер:

— Убивают! Помогите, меня мусора убивают!

От неожиданности Монахов даже подпрыгнул. Дежурный Саша слетел с подоконника. Ломов поморщился.

Лысый мужичонка вопил недолго. Монахов и Саша навалились на него почти одновременно, скрутили руки за спиной. Леха защелкнул на запястьях мужичонки наручники, и тот моментально замолчал. Только хрипел, вращая бешеными глазами.

— Видал, Никита? — осведомился Леха, упираясь коленом в спину корчащегося на полу Романова. — Ну не хочет он русского языка понимать, никак не хочет. Орет, оскорбляет… Такого спускать никак нельзя. Честь мундира ведь замарана.

— Точно, — поддакнул снова дежурный.

— В камеру! — идя уже к двери, повторил старший лейтенант. — Чего непонятного-то?

— Ты ж нормальный пацан, Никитос! — крикнул ему в спину сержант Монахов. — Когда закончишь чистюлю из себя строить? Карьерист, блин…

— В камеру, сказал! — произнес еще раз Ломов и вышел из кабинета, оставив дверь открытой.

Монахов поднялся. Они с дежурным переглянулись — тот понимающе кивнул.

— Ничего, обтешется, человеком станет… Сейчас, погоди минутку! — с веселым азартом, словно мальчишка, затеивающий проказу, проговорил Леха и выбежал из кабинета.

Вернулся он скоро. В руках у него был… карандаш. Но не обычный, а громадный, видимо, сувенирный — длиной больше метра и на вид очень увесистый. Исполинский карандаш этот изготовлен был довольно реалистично, наличествовала даже резинка-ластик на нерабочем конце.

Монахов закрыл дверь кабинета, щелкнув фиксатором на ручке, запер ее и, осклабившись, поигрывая карандашом, подошел к сопящему на полу закованному в наручники Романову.

Дежурный, несильно пнув лысого, произнес:

— Ну вот, не хотел по-хорошему, будет как всегда.

— Заяву напишу! — пискнул снова Романов, но уже безнадежно. Все истерическое бесстрашие слетело с него в тот момент, когда он оказался в наручниках.

— Пиши, — согласился Леха. — Писали уже такие… Пиши подробней — чем именно тебя истязали. Это самое главное. А то прокурор не поверит. И побои… — он перевернул карандаш резиновым набалдашником и пару раз замахнулся, примериваясь. — Жаль, что следов побоев зафиксировать не удастся. Потому что нечего будет фиксировать.

— Будешь показания давать?! — рявкнул дежурный.

— Бу… буду… Не бейте меня!

— Молодец, — похвалил Леха. — Только за оскорбления сотрудников при исполнении все равно придется ответить. «Мусора», говоришь? Хоть знаешь, откуда это слово пошло? Не от бытовых отходов, как всем вам кажется, а от Московского уголовного сыска, МУСа, то есть. Который только после революции стал МУРом.

— Серьезно? — удивился дежурный. — А я и не знал.

— Век живи, век учись, — сказал на это Монахов и замахнулся карандашом.

Ударить у него не получилось.

Парень со странным именем Олег Гай Трегрей, про которого оба присутствовавших в кабинете полицейских благополучно успели забыть, перехватил занесенное орудие. Не сообразив еще толком, что, собственно, произошло, Монахов с силой дернул карандаш на себя — раз, другой… Но парень мало того, что не выпустил карандаша, даже не шелохнулся.

— Очумел?! — взревел Леха.

— Я решительно это возбраняю, — сказал Олег и, чуть крутанув, легко отобрал карандаш, а потом швырнул его в угол.

Глаза сержанта округлились. Он ринулся на парня, отведя правую руку для удара. Парень подался ему навстречу.

Дежурный, разинув рот наблюдавший за этим, не понял, что случилось в следующее мгновение. Монахов вроде бы и ударил парня, только тот в самый момент удара чуть ушел в сторону, коротко вздернул локти — и сержанта подбросило как на трамплине. Леха, перевернувшись в воздухе, спиной врезался в стену и головой вниз обрушился на пол.

— Ты! — рявкнул дежурный, нашаривая кобуру на боку. — Ты чего?!

Олег развернулся к нему. Лицо парня было, хоть и бледно, но вроде спокойно, зато сощуренные глаза жгли яростью, а на левом виске, точно живая, задергалась вена. Полицейский обомлел. Взгляд парня пригвоздил его к месту. Дежурный никогда не испытывал ничего подобного. Из него словно молниеносно выкачали все силы, тело стало чужим. Руки обвисли вдоль туловища, а в голове стало пусто-пусто, и в брюхе заворочался беспричинный животный страх.

* * *

Начальник отделения полковник Михаил Михайлович Рыков был крайне немногословен. Когда Переверзев вошел в его кабинет, полковник в ответ на приветствие лишь коротко кивнул и указал на стул. И, только старший прапорщик присел на краешек стула, двинул Рыков к нему уже заготовленный бумажный листок.

Переверзев не удержался от судорожного вздоха. Что ж… в принципе, именно этого он и ожидал. Тем не менее, Николай Степанович помедлил минуту в дурацкой надежде, что все на самом деле не так плохо…

— Пиши, — коротко сказал Рыков. И надежда Переверзева рухнула.

Николай Степанович взял ручку, повертел ее в руках.

— Михал Михалыч, как так-то? — тихо спросил он.

Полковник, надув щеки, смотрел куда-то в сторону. Потом тяжело пошевелился, неловко скользнул взглядом по лицу Николая Степановича, на мгновение задержавшись на подбитом глазе. И проговорил:

— Как… Сам знаешь, как… Или ты пишешь по собственному, или я пишу. Звонили мне… — пояснил он еще, но не стал уточнять вслух, кто звонил и откуда. Вместо этого выразительно ткнул пальцем в потолок.

Прапорщик раскрутил дешевенькую ручку и скрутил ее снова.

— Может, перевестись куда? — спросил он.

Рыков отрицательно качнул головой. Этот вопрос Переверзева был уже лишним. Оба они — и полковник, и прапорщик — служили давно. И обоим все было ясно.

— Пиши, — вздохнул Михаил Михайлович. — Удостоверение… можешь не сдавать, конечно. Оно у меня уже.

Николай Степанович начал писать. Вывел шапку. Под шапкой коротко черкнул: «Заявление». Еще ниже: «Прошу уволить меня по собственному желанию…»

Полковник, надувая щеки (точно играя на невидимой трубе), следил, как на листе бумаги косо склоненные буквы связываются в строчки.

— Дату не ставь, — в нужном месте предупредил он.

— Задним числом? — глухо спросил прапорщик.

— Задним числом…

Переверзев закончил писать, поставил подпись. Вот и все. Теперь можно вставать и уходить. Но он почему-то сидел, ссутулясь, глядя на только что написанное заявление. Михаил Михайлович вздохнул и поднял из-за стола свое большое тело. Качнулся к сейфу, открыл незапертую дверцу, достал пузатую бутылку. Из ящика стола извлек две крохотные стопки. Молча разлил коньяк, подумал, двигая густыми бровями… Сунулся опять в стол и вытащил оттуда початую коробку конфет.

— Давай-ка, — пригласил он, поднимая свою стопку.

— Не чокаясь? — дрогнул усами Николай Степанович.

Полковник не ответил.

Они выпили, Рыков тут же налил еще.

— Михал Михалыч… — спросил Переверзев, прожевав конфетку. — А кто… этот?

Рыков негромко назвал фамилию. Прапорщик поднял голову, лицо у него вытянулось, он присвистнул.

— Вот так, — подтвердил Михаил Михайлович. — Что ж ты, Степаныч?.. Не узнал. Телевизор надо чаще смотреть. И с ним был еще… — он назвал еще одну фамилию. — Да-да, сынок того самого, хозяина всех наших овощных, а также и вещевых рынков. Давай-ка…

Они снова выпили. И снова Рыков налил еще.

— Можно сказать, тебе еще повезло, — хмыкнул он. — Но ты это… на всякий случай бы уехал куда-нибудь… в деревню к родственникам. Временно.

— Да куда я уеду-то… — буркнул Николай Степанович.

Полковник потянулся к бутылке, привстал и спрятал ее обратно в сейф, давая понять, что аудиенция окончена. Переверзев выпил, посмотрел на конфеты и закусывать не стал. Злость — та самая, что кинула его вчера в драку — снова заклокотала в нем. И с тяжелой отчетливостью забилось сердце.

— Михал Михалыч, да что ж такое-то? — сбиваясь, заговорил он. — Откуда они такие берутся? Почему им все можно? А нам… кем бы ни были… даже посмотреть в их сторону нельзя?..

— Ну, хватит, — грубовато оборвал его полковник. — Ты еще заплачь тут у меня. Взрослый умный мужик, понимать надо. Ничего тут уже не поделаешь. Считай, что тебя… трактор переехал. Да, и кстати, чтобы никому о том, что было. Будут спрашивать, скажи, мол, место предложили где-нибудь… в охране, в банке, например. С хорошей зарплатой. Понял? — кажется, в первый раз за все время разговора Рыков взглянул на прапорщика прямо. — Это в твоих, между прочим, интересах.

Николай Степанович угрюмо молчал, а потом взглянул на полковника исподлобья. Тот отвел глаза. Переверзев понимал, что надо уходить, но почему-то не мог заставить себя встать со стула. И Михаил Михайлович, видно, понял его по-своему. Он завозился, вытащил бумажник, отсчитал несколько тысячных бумажек. Поколебался и добавил еще столько же.

— Бери, бери, — подтолкнул он их к прапорщику. — И не надо думать, что я… зверь какой. Ты ж меня знаешь, Степаныч. Если бы что-то можно было сделать, я бы сделал. Но тут… — он развел руками. — Против ветра не плюнешь.

— Да времена вроде бы уже не те, — сказал Переверзев.

— Времена не те, — быстро согласился полковник. — А что толку? Мы-то — те. И они… все еще те.

Переверзев сгреб бумажки со стола. Вот теперь точно следовало встать и уйти. Но прапорщик все равно не двигался с места. Ему казалось… что-то еще осталось невысказанным. Или не сделанным. Но понять до конца, что именно, или как-то это выразить, он не умел.

В дверь кабинета постучали.

— Да! — громко и, как показалось Николаю Степановичу, с облегчением, крикнул полковник Рыков.

В кабинет заглянул старший лейтенант Ломов:

— Можно, Михал Михалыч?

— Заходи, заходи, Никита! — бодро разрешил Рыков. — Понимаешь, такое дело — включаю компьютер, гудит, все дела, а монитор не горит. Что такое опять?

— Сейчас посмотрю, — сказал лейтенант, протягивая руку Переверзеву.

Николай Степанович, наклонившись, чтобы не так сильно был заметен подбитый глаз, пожал руку Ломову, пробурчал невнятно приветствие и вышел.

— Да у вас штекер просто отошел, — сказал лейтенант, мельком глянув на монитор, стоявший к нему тыльной стороной.

— Да хрен его знает, штекер или не штекер, — ответил полковник. — Ни черта я в них не понимаю…

* * *

Дверь кабинета дрогнула от толчка. Потом в нее забухали чьи-то кулаки. Задержанный Романов на полу дернулся и заверещал. Заворочался и застонал у стены, приходя в себя, Леха Монахов.

— Ты что, упырь?.. — прокряхтел он, приподнимаясь. — Ты понимаешь вообще, что сделал? Запрещает он… Санек, ты чего стоишь?! Ствол доставай! Ствол!

Дежурный Саша вдруг ощутил, что способен двигаться. Негнущимися ногами он шагнул к столу… хотел опуститься на стул, стоявший рядом, но вместо этого сломался пополам и навалился грудью на стол. Форменная рубашка тут же прилипла к мокрой от пота спине.

Парень подошел к двери, щелкнул фиксатором. Дверь распахнулась, и порог перешагнул Ломов. Окинув взглядом кабинет, он без лишних слов распахнул пиджак и вытащил из нагрудной кобуры пистолет.

— Руки на стену! — скомандовал он Олегу. — Быстро!

— Ты покойник, урод! — хрипел Монахов. — Вали его, Никитос! Вали прямо в башку!.. Ты кем себя, козел, возомнил? Ты зачем это сделал?

— Потому что вам не должно творить такое, — ответил Олег, подняв руки и шагнув к стене.

Дежурный выпрямился. Оторопь растаяла, силы вновь вернулись к нему. Но ноги еще дрожали. Он провел ладонью по лбу — и вытер мокрую ладонь о рубашку. «Это что такое со мной было?» — с недоумением подумал дежурный, глядя на то, как лейтенант Ломов, не выказывая никакого намерения окаменеть на месте, подходит к стоящему у стены парню.

— Наручники дай! — прикрикнул лейтенант на дежурного.