Данную усадьбу, превращенную немцами в опорный пункт, стерли с лица земли в 1944 году в ходе боев на линии «Пантера», однако от этого она не перестала быть проклятым местом. В июле 1941 года немцы захватили в ней полевой госпиталь, раненые которого позже почти целиком вымерли от голода и ран в организованном тут же лагере военнопленных. После войны останки погибших в плену бойцов были торжественно перезахоронены, и над братской могилой взяла шефство восстановленная на остатках старого фундамента Коровинская средняя школа, в музей которой меня тоже водили — потенциальная тёща была в данной школе завучем. Далее нужно было только поймать парочку аборигенов на улицах, чтобы выяснить, в мирное или военное время мы попали, и строить планы исходя из открывшихся обстоятельств. По закону бутерброда, на «колхозные тридцатые» я, впрочем, сильно не надеялся.

* * *

Так и оказалось. Аборигенов, достаточно активно пытавшихся исчезнуть с пути невиданных боевых машин, отловить сразу не удалось. Первого мы поймали только возле колхозной управы — огромного дома из почерневших брёвен под цинковой крышей. Продвинутость вестника цивилизации внушала — никакой грязи, к крыльцу вели деревянные мостки меж двумя зелёными газонами с посаженными там ёлочками.

Над крыльцом правления развевался красный флаг, так что хотя бы в одной вещи нам повезло — на оккупированные территории мы не угодили. Если повезёт еще больше, то и война пока не началась, что сразу же снимет множество возможных проблем.

Первым рассмотренным достаточно близко аборигеном оказался парнишка лет пятнадцати в стареньких коричневых штиблетах, заметно поношенных брюках и пиджаке, с выглядевшей чуть получше косовороткой под ним, а также рыжими вихрами, лезущими из-под суконной кепки-восьмиклинки.

— Здорово, малой! Сюда иди.

Заинтригованный парнишка подчинился.

— В Коровино мы сейчас попали, не подскажешь?

— Да, товарищ… А вы кто такой будете?

— А кто я такой, тебе знать не обязательно. И председателю твоему, который, похоже, сейчас в окно выглядывает, тоже не по чину. Сбегай к нему и скажи, что лейтенант Суровов свежую газету просит. Или несколько… Если «Красная Звезда» случайно окажется вообще хорошо будет. Скажи, что очень его прошу! Без печатного слова изголодались.

Догадка добыть начальный объем информации из прессы пришла экспромтом, ранее вопрос этот не обсуждался, но был сочтен мною гениальным решением, спасающим от множества проблем в случае, если в процессе общения кто-то сморозит аборигенам очевидную глупость. Времена не те, чтобы это серьезные проблемы не спровоцировало. «Бегут буржуины — кабздец Мальчишу; ползут буржуины — хана Мальчишу» или что-то типа того.

Данный временный период прямо живая тема для создания демотиватора по тому эпическому полотну жанра соцреализма, с засадой за углом двух мордатых мужиков на героического комсомольца в буденновке с книжкой классика социализма под мышкой. Остаётся добавить только надпись, разъясняющую суть картины «Односельчане лайкают местного блоггера».

Юноши с активной жизненной позицией, а местные комсомольцы именно такие, в этой связи через одного должны быть теми еще параноиками. Для нас вариант далеко не лучший, коли у подобного идеального комсомольца Коли с огнём в заднице хватит ума мобилизовать ячейку и попытаться вилами перебравшиеся через границу буржуинские «танки» заколоть, под прикрытием дробовика с утиной дробью. Не расстреливать же болванов, последнее может настроить власть на изрядно неконструктивный лад. Общение с Вождем гораздо лучше вести в свете кремлёвских кабинетов, а не в сумраке московской тюряги в компании пары-тройки зверообразных специалистов по мотивации.

Пачку газет притащил, видимо, мужик, разглядывавший нас в окно, тип лет пятидесяти на вид, в скромной синей рубахе с тонким кавказским пояском, с красным носом любителя накатить двести граммов для настроения и вислыми тронутыми сединой усами. Я оказался прав — он был в здешнем колхозе председателем. Вместе с ним из управы выскочил, щурясь из-под модных в эти времена круглых очков-велосипедов, непонятно почему радостный деревенский интеллигент с козлиной бородкой, в соломенной шляпе и черных нарукавниках, надетых поверх рукавов тоже заметно поношенного коричневого пиджака, а также смачная дива в теле, как будто сбежавшая с портрета доярки из фильма «Особенности национальной охоты» — длинное скромное платье из холстины с вышивкой, распираемое внушительной грудью, цветастый платок, наскоро наброшенный на голову, и пухлые щёчки, полные здорового румянца. Чуть позже непонятно откуда вокруг возникли и прочие хроноаборигены разного возраста, до этого, видимо, наблюдавшие за нами со стороны.

Стороны — а мой личный состав не выдержал и без команды полез из-под брони — внимательно рассматривали друг друга.

Реакция людей, в общем, не отличалась от нам современной. Девки и молодухи строили залётным мальчикам глазки, молодые парни ревниво косились на них и на нас, а подростки горящими глазами рассматривали наше оружие и боевые машины. Мужики постарше по спектру интересов больше относились к подросткам, разве что разделяя внимание ещё и по выправке да внешним видом. Особенно, когда я спрыгнул вниз, чтобы принять прессу и пожать руку тоже изнывающему от любопытства её хозяину. Интерес местных жителей стал ощущаться буквально физически.

— Здорово будем, товарищ лейтенант! Снетков, значит, Иван Агафонович, председатель буду «Красного пути».

— Лейтенант Суровов Александр Васильевич, командую данным подразделением.

— Держи свои газеты. С чем пожаловали, товарищ лейтенант? — От любопытства председатель, передавая мне пачку из десятка разномастных газет, не удержался.

— Собственно именно за газетами и заехали, узнать, что в мире творится. Пока задачу выполняли по лесам, одурели без печатного слова.

— Ух, молодцы какие, — между тем радостно заблажил деревенский интеллигент, горящими глазами рассматривая мои машины и бойцов на них, — уж вы-то, поди, покажете фашистам!

В известном месте всё сжалось как у рубящего прут на 36 миллиметров станка-гильотины. У меня во всяком случае. Надежды на лучшее не осталось, слова практически однозначно определяли период, в котором мы находились, — лето 1941 года, время перед немецкой оккупацией. «Закон бутерброда» — или же чья-то воля (что вероятнее) — действовал во всей красе.

Я огляделся по сторонам, стало жутко. Машину окружала все более и более увеличивающаяся толпа — густо стояли трупы, которые просто не знали об этом. Некоторые из них не доживут даже до следующего лета, многих за три года убьют каратели из немецких и куда более страшных, даже на их фоне, прибалтийских полицейских батальонов. Оставшихся ещё больше проредят голод и болезни оккупации, а потом по селу и прокатится фронт. В завершение среди доживших до освобождения пройдёт ещё и мобилизация, которая заберет всех пацанов, подросших под призывной возраст, и сумевших добраться до дома окруженцев постарше. Тех самых мальчишек, что сейчас с завистью рассматривают моих людей, оружие и боевые машины, многие из которых с фронтов последних лет войны не вернутся… Как бы, возможно, ни отличалась данная калька от оставшейся в моём прошлом, осознавать такой контакт с историей было реально страшно.

В этой связи первое, что требовалось сделать — это приступить к изучению газет и составлению планов наших дальнейших действий. Попадать в руки гитлеровских специалистов ни моим людям, ни технике решительно не стоило.

Однако для начала надо было разобраться с председателем и осмелевшими аборигенами, девы из числа которых уже начали попытки знакомиться с мальчиками.

— Как там дела на фронте, лейтенант? Скоро назад погоните фашиста? — Председатель изрядную часть оптимизма своего подчиненного, видимо, не разделял.

Врать ему не хотелось:

— Дела на фронте? Честно — не знаю. Отдельная задача, свежих данных из любых источников не имею. А те, что имею — секретные. Фашиста мы, конечно, погоним, но с эвакуацией всё же не затягивайте. Задница на фронте, если откровенно. Это всё, что я могу вам сказать.

Председатель нахмурился, счетовод тоже растерял свой выдающийся энтузиазм. Заминка пришлась как раз к месту, чтобы ей воспользоваться и закруглить наш разговор, пока кто-то из сельчан чего не заподозрил.

— Госпиталь в школе уже стоит?

Председатель кивнул:

— Четвертый день пошел, как разместился, раненых уже понавезли страсть…

— Времени у нас мало, мы сейчас туда поедем, связь с руководством будем искать. А газеты, если не возражаете, товарищ Снетков, с собой возьмём. Прочитаем — вернём.

— Да ладно уж, забирайте. Не каждый день, поди, ездите.

— Спасибо. Газеты свежие?

— «Звездочке» четвёртый день пошёл.

Я кивнул и, пожав председателю руку, и запрыгнул наверх. С датой мы теперь точно более-менее определились.

На данном этапе всё обошлось, однако надеяться, что долго обманывать аборигенов у нас получится — явная глупость. На одну оговорку не обратят внимания, на две посмотрят с недоумением, на третьей что-то заподозрят, а на пятой, пожалуй, и повязать попытаются. И ничем хорошим это не закончится.