Сахар Делиджани

Дети жакаранды

Моим родителям

1983 год

Тюрьма Эвин, Тегеран

Сжавшись в комок у стены, Азар сидела на стальном полу фургона. Дорога была неровная, фургон качало из стороны в сторону, трясло — вместе с ним тряслась и Азар. Свободной рукой она нащупала что-то вроде поручня и крепко в него вцепилась, другой рукой придерживала свой вздутый, напряженный живот. С каждым толчком машины живот подбрасывало; Азар с трудом дышала от его тяжести. По телу прошла жаркая волна боли, зародившись где-то у основания позвоночника; девушка ахнула и изо всех сил вцепилась в чадру. С каждым поворотом Азар швыряло о стену, на каждом ухабе, на каждой выбоине бросало к потолку — и она чувствовала, как испуганно сжимается во чреве ее малыш. Повязка на глазах промокла от пота.

Подняв руку, Азар вытерла влагу с глаз. Снять повязку она не осмеливалась, хоть рядом с ней в кузове фургона никого не было. В стенке у нее за спиной окошко — она нащупала рукой стекло, когда поднималась сюда. Что, если Сестра заглянет в окно? Что, если фургон резко остановится и Азар не успеет снова надеть повязку?

Что случится, если ее застанут с открытыми глазами, Азар не знала — и выяснять не хотела. Порой она пыталась себя убедить, что для постоянного страха, гнездящегося внутри, страха, с которым она уже сжилась и срослась, нет оснований: ведь на нее никто еще ни разу не поднял руку. Ей нет причин бояться Братьев и Сестер! Но есть еще крики. Крики сотрясают стены тюрьмы, разносятся по пустым коридорам, будят заключенных по ночам, прерывают их обеденные разговоры — и погружают в тяжелое, напряженное молчание, длящееся до самой ночи. Откуда доносятся эти крики, никто не осмеливается спросить. Ясно одно: это крики боли. Пронзительные вопли терзаемого тела, лишенного разума и души, всеми покинутого, раздавленного, дрожащего комка мяса, которому оставлен лишь один признак бытия — способность нарушать тишину. И кто знает, когда настанет твоя очередь? Когда тебя уведут по коридору — куда-то, где от тебя не останется ничего, кроме крика?

Из крохотного отверстия над головой доносился приглушенный шум просыпающегося города: открываются ставни, гудят машины, смеются дети, громко расхваливают свой товар уличные торговцы. Спереди, из кабины грузовика, слышались веселая болтовня и смех: один из Братьев что-то рассказывает, а Сестра пронзительно смеется. Эти звуки Азар старалась отсечь и сосредоточиться на звуках города — родного Тегерана, который уже несколько месяцев не видела и не слышала. Спрашивала себя, как изменился город сейчас, на третий год войны с Ираком. Затронула ли его война? Уезжают ли люди? Судя по шуму снаружи, не изменилось ничего: тот же многоголосый гул и гомон, те же беспорядочные звуки бедной и трудной жизни. А где-то сейчас ее родители? Мать, должно быть, стоит в очереди за хлебом, отец оседлал мопед и едет на работу… При мысли о них горло сжалось.

Азар запрокинула голову и широко раскрыла рот, ловя призрачное дуновение свежего воздуха. Вдохнула несколько раз — так глубоко, что закашлялась. Развязала тугой узел хиджаба под подбородком, дала чадре соскользнуть с головы. Она сидела, прижавшись спиной к стене, держась за поручень, стараясь поменьше трястись и качаться вместе с машиной, когда еще один приступ боли пронзил ее, словно огненным мечом. Азар вцепилась в поручень и постаралась сесть прямее. Мысль, что ребенок родится на этом железном полу, посреди ухабистой дороги, под пронзительный смех Сестры, привела ее в ужас: глубоко вдохнув, она крепче сжала поручень и постаралась сжаться сама, не дать хлынуть наружу тому, что переполняет ее изнутри. Нет, нельзя рожать, пока они не доедут до больницы!

Однако усилия были тщетны. Между ног словно что-то прорвалось, и щекотная влага потекла по бедру. В страхе Азар откинула чадру и начала кончиками пальцев ощупывать свои ноги. Она знала, что в какой-то момент у роженицы отходят воды, но плохо представляла, что должно произойти дальше. После этого — сразу роды? Или не сразу? А если это опасно? Она только начала читать книги о беременности и родах, когда за ней пришли. Немного не дошла до главы о водах, схватках и о том, что брать с собой в роддом, когда несколько кулаков заколотили в дверь. А потом на нее надели наручники и увели с собой — молодую женщину с уже обозначившимся животом.

Азар стиснула зубы; сердце отчаянно колотилось. Если бы рядом была мама! Мама, с доброй улыбкой, ласковым низким голосом объяснила бы ей, что происходит. Успокоила бы, сказала, что бояться нечего. Если бы у Азар осталось хоть что-нибудь от мамы — клочок платья, хиджаб, что-то, что можно сжать в руках! Тогда ей было бы легче.

А Исмаил? Исмаил сидел бы рядом, держал ее за руку и говорил, что все будет хорошо. Хотя сам был бы напуган до ужаса. Азар представляла, как муж смотрит на нее своими яркими карими глазами — так, словно хочет вобрать в себя всю ее боль. Собственную боль он переносил стойко, но боль жены повергала его в отчаяние. Когда она залезла на стул, чтобы оборвать виноград с высокой ветки, и упала, он едва не зарыдал, увидев, как она корчится на земле. Уложил ее на диван, сжал в объятиях и долго не хотел отпускать. «Я уж думал, ты спину сломала! — сказал он потом. — Если с тобой что-то случится, я не переживу!» И казалось, его тревога, его беспокойная любовь делает Азар неуязвимой и бессмертной, прочной, как гора. Глядя в глаза мужа, Азар верила, что с ней ничего не случится. Успокаивая его, успокаивала и себя.

А что сделал бы отец? Просто отнес бы ее на руках в машину и, как безумный, погнал в роддом…

Фургон резко затормозил, и Азар, выдернутая из мыслей, обернулась, словно могла что-то увидеть. Рев мотора умолк, но дверь никто не открывал. Азар торопливо затянула под подбородком узел хиджаба, накинула на голову чадру. Снаружи раздался пронзительный взрыв смеха, потом еще. Стало ясно: Брат рассказывает что-то забавное, а Сестры хотят дослушать историю до конца. Азар ждала, влажными от пота руками сжимая края чадры.

Несколько секунд спустя снаружи открылась и снова захлопнулась дверь. Послышалось звяканье: открывали замок. Цепляясь за поручень, Азар поползла вперед. Когда дверь отворилась, она была уже на пороге.

— Выходи, — приказала Сестра, застегивая на ее запястьях наручники.

Азар едва могла стоять. Брела во тьме рядом с Сестрой, шатаясь, как пьяная, чувствуя, как липнут к ногам мокрые штаны. Затем с нее сняли повязку — и Азар обнаружила себя в тускло освещенном коридоре с рядами закрытых дверей по обе стороны. У стен стояли несколько пластмассовых стульев. На стенах — плакаты с улыбающимися малышами и фото в рамке, на котором медсестра, приложив палец к губам, призывала к тишине. Сердце Азар радостно забилось: наконец она в тюремной больнице!

Мимо торопливо прошли и скрылись за поворотом несколько медсестер. Азар проводила их жадным взглядом, наслаждаясь тем, что вновь способна видеть. Глаза торопливо скользили по зеленым стенам, дверям, плоским неоновым лампам на потолке, задерживались на снующих туда-сюда медсестрах в белоснежной форме, с оживленными, раскрасневшимися от работы лицами. Без повязки на глазах Азар чувствовала себя почти свободной — почти такой же, как все они. С завязанными глазами она — калека, беспомощная, бессильная, обнаженная; любая опасность может прийти из тьмы, что угодно могут сделать с ней, и она не в силах себя защитить. Ядовитый страх гложет ее изнутри и лишает целостности, лишает себя. Но один свободный взгляд на мир — и этот страх начал отступать. Стоя посреди тускло освещенного коридора, окруженная радостной суетой, сопутствующей появлению новой жизни, Азар ощущала, как возвращается к ней человеческое достоинство.

Из-за одной двери раздавался приглушенный детский плач — хор нескольких младенческих голосов. Азар жадно вслушивалась, словно ловила в этом голодном младенческом плаче послание из будущего.

Подошла медсестра — крупная женщина со светло-карими глазами. Оглядела Азар с головы до ног, затем обратилась к Сестре:

— У нас сегодня все забито под завязку — Курбан-байрам! — и, боюсь, свободных палат нет. Но пойдемте к доктору, пусть хотя бы ее осмотрит.

Медсестра повела их вверх по лестнице. Азар поднималась с трудом, то и дело останавливалась передохнуть. Медсестра быстро шла впереди, словно старалась держаться подальше от этой заключенной с ее муками, каплями пота на лице, с ее нерожденным ребенком.

Этаж за этажом, коридор за коридором, дверь за дверью — все закрыты. Наконец за одной дверью нашлась женщина-врач, жестом пригласила их внутрь. Азар быстро легла и подчинилась безличным, деловым прикосновениям рук в резиновых перчатках.

Ребенок внутри нее был как туго завязанный узел.

Врач закончила и вышла, бесшумно закрыв за собой дверь, а медсестра сказала:

— Я уже говорила, оставить ее мы не сможем, она не из нашей тюрьмы. Везите куда-нибудь еще.

Сестра жестом приказала Азар встать. Вниз — этаж за этажом, пролет за пролетом. Задыхаясь, Азар цеплялась за перила. Снова вернулась боль: острая и жаркая, она зарождалась в спине и охватывала клещами живот. Словно чьи-то гигантские руки пытаются вырвать из нее ребенка. На первой схватке Азар судорожно ахнула, и глаза, к горькому ее стыду, налились слезами. Она сжала зубы, тяжело сглотнула. Нет! Эти лестницы, эти длинные коридоры — не место для слабости.