Держи ладонь плоско, говорил Гарви. Вот так. Научись чувствовать вмятину. Смотри руками, а не глазами. Двигайся поперек, осторожно. Чувствуй ее. Гладь ее. Ласково. Найди бугорок. И отошел назад, наблюдая.

Эллис взял блок для правки, подложил под вмятину и начал обстукивать лопаткой. Он был создан для этой работы.

«Слушай звук! — покрикивал Гарви. — Привыкни к нему. Если звенит — значит ты нашел то самое место». Закончив, Эллис отступил назад, довольный собой, дверь была гладкая, словно только что с пресса. «Думаешь, готово?» — спросил Гарви. «Ну да», — ответил Эллис. Гарви закрыл глаза, провел руками по шву и сказал: «Нет, не готово».

Потом они стали за работой включать музыку, но не сразу, а лишь когда Эллис научился слышать голос металла. Гарви любил «Аббу». Эллис знал, что ему больше всех нравится блондинка, Агнета как-то там, но никому не сказал. Со временем Эллис начал понимать: Гарви до того одинок и так изголодался по общению, что, выправляя вмятину, гладил ее руками, словно женское тело.

Позже в заводской столовой другие становились у него за спиной, оттопыривали губы и обрисовывали руками в воздухе воображаемые очертания грудей и талии, шепча: «Закрой глаза, Эллис. Чувствуешь этот маленький бугорок? Чувствуешь, Эллис? Чувствуешь?»

Гарви, дурак этакий, послал его к малярам за краской в горошек, но только однажды. Уходя на пенсию, Гарви сказал: «Прими от меня две вещи, Эллис. Во-первых, совет: работай изо всех сил, и тогда останешься тут надолго. И во-вторых, эти инструменты».

Эллис взял инструменты.

Гарви умер через год после выхода на пенсию. Заводские решили, что он задохнулся, оттого что ему стало нечего делать.

— Эллис! — окликнул Билли.

— Чего?

— Я сказал, приятная ночка. — Билли захлопнул дверцу шкафчика.

Эллис взял брусовку и треснул по снятому крылу машины.

— Вот, Билли, — сказал он. — Выправи.

Час ночи. В столовой было людно, пахло жареной картошкой, «пастушьим пирогом» и переваренной зеленью. С кухни доносились звуки радио: Oasis пели «Wonderwall», и подавальщицы подпевали. Подошла очередь Эллиса. Свет резал глаза, Эллис потер их, и Дженис обеспокоенно посмотрела на него. Но он сказал:

— Дженис, пастуший пирог и жареную картошку, пожалуйста.

— Ваши пирог и картошка, — отозвалась она. — Порция для джентльмена.

— Спасибо.

— Пожалуйста, миленький.

Он прошел к столику в дальнем углу и отодвинул себе стул.

— Глинн, можно?

Глинн поднял взгляд:

— Пожалуйста. Как жизнь?

— Ничего. — И он принялся сворачивать самокрутку. — Что читаешь?

— Гарольда Роббинса. Я обложку завернул, потому что сам знаешь, какой тут народ, обязательно начнут нести всякую похабень.

— Хорошая книга?

— Гениальная, — сказал Глинн. — Совершенно непредсказуемые повороты сюжета. Кровавые разборки. Шикарные машины и шикарные женщины. Смотри, вот фото автора. Посмотри на него. Посмотри, какой он стильный. Вот это мужик в моем вкусе.

— Что это за мужик в твоем вкусе? Ты, часом, не голубой? — Это Билли подсел к ним.

— В данном случае это значит, что с таким мужиком я был бы не прочь поотвисать.

— А мы для тебя нехороши?

— Я себе лучше руку отрежу. Ничего личного, Эллис, не обижайся.

— Я не обиделся.

— В семидесятые я был чем-то похож на него, в смысле стиля. Эллис, ты помнишь?

— Типа «Лихорадки субботнего вечера» [«Лихорадка субботнего вечера» (Saturday Night Fever, 1977) — знаменитый музыкальный фильм, этапный для эпохи диско, главную роль исполнил Джон Траволта; саундтрек группы Bee Gees стал в США 15-кратно платиновым, семь месяцев подряд возглавлял чарт «Биллборда» и получил премию «Грэмми» в категории «Альбом года».], да? — сказал Билли.

— Я тебя не слушаю.

— Белый костюм, золотые цепуры?

— Я тебя не слушаю.

— Ну хорошо, хорошо, мир, — сказал Билли.

Глинн потянулся за кетчупом.

— Но все же, — сказал Билли.

— Что — все же? — спросил Глинн.

— Конечно, я вижу по твоей походке, что ты по бабам мастак и пацанчик четкий [«I bet you could tell by the way you used your walk / that you were a woman’s man with no time to talk» — видоизмененная цитата из песни Bee Gees «Stayin’Alive» («Оставаться в живых»).].

— Чего это он? — спросил Глинн.

— Без понятия, — тихо ответил Эллис и отодвинул тарелку.

Они вышли в ночь, и он закурил. На улице похолодало. Он посмотрел в небо и решил, что может пойти снег.

— Не стоит так подначивать Глинна, — сказал он Билли.

— Он сам напрашивается, — ответил Билли.

— Ничего подобного. И хватит обзывать его голубым.

— Смотри, Большая Медведица. Видишь?

— Ты слышал, что я сказал?

— Да, слышал.

Они пошли обратно в малярный цех.

— Но ты видел, видел?

— Господи боже мой, — сказал Эллис.

Прогудела сирена, лента конвейера остановилась, и началась суета — люди передавали смену и уходили. Было семь утра, темно, и Эллис попытался вспомнить, когда он последний раз видел солнце. После смены у него было неспокойно на душе. Обычно, когда он так себя чувствовал, то не шел прямо домой, потому что знал — одиночество его достанет. В такие дни он иногда ехал на велосипеде в Шотовер-Вудс или в Уотерперри, просто заполняя часы, накручивая педали, — икры жгло от бесконечных миль. Он смотрел, как утро золотит верхушки деревьев, и слушал птичий хор, теша ухо после заводского лязга. Он старался не слишком задумываться о том, что происходит в природе, — иногда у него получалось, иногда нет. Когда не получалось, по дороге домой он думал о том, что жизнь сложилась совсем не так, как он когда-то ожидал.

На Каули-роуд оранжевые фонари были раскиданы по смоляной темноте и в тумане памяти брезжили призраки давно не существующих лавок. «Беттс», велосипедная мастерская Ломаса, салон Эстеллы, зеленная лавка Мейбл. Если бы Эллису-мальчику сказали, что лавки Мейбл уже не будет тут, когда он вырастет, он бы ни за что не поверил. Ее место занял магазинчик под названием «Второй заход», торгующий всяким хламом. Как правило, он был закрыт.

Эллис проехал мимо старого кинотеатра «Регал», где тридцать лет назад Билли Грэм, проповедник, озарял улыбкой с экрана полторы тысячи своих духовных детей. Торговцы и прохожие собирались у кинотеатра посмотреть, как хлынет из дверей огромная толпа. Пьяницы у паба «Сити-армз» смотрели пристыженно и неловко переминались с ноги на ногу. Компромисс между излишествами и трезвостью. Но ведь и сама Каули-роуд всегда была напряженным швом на стыке востока и запада. Два полюса — имущие и неимущие, о чем бы ни шла речь — вера, деньги, терпимость.

Он проехал по мосту Магдалины и попал в другую страну, где в воздухе висел запах книг. Притормозил, пропуская двух студентов, устало бредущих через дорогу, — рано встали или, наоборот, засиделись? Трудно сказать. Он купил кофе и газету в лавочке у рынка. Доехал, держа руль одной рукой, до тупика в конце Брейзноуз-лейн, прислонил велосипед к стене и выпил кофе. Он смотрел на красноглазых туристов, пытающихся проработать город по максимуму после бессонной ночи в самолете. Прекрасный город у вас тут, сказал один из туристов. Да, ответил он и продолжал пить кофе.

Назавтра снятый с конвейера «Ровер-600» уже ждал его в отсеке. Эллис проверил запись в передаточном журнале и заметки рабочих ночной смены. Опять левое переднее крыло. Эллис достал из кармана белые нитяные перчатки, надел их и расправил пальцы. Кончиками пальцев он провел по линии повреждения и почувствовал неровность — такую незаметную, что даже свет по обе ее стороны падал почти одинаково. Эллис выпрямился и потянулся, расправляя спину.

— Билли, давай ты попробуй, — сказал он.

Билли потянулся к машине. Белые перчатки двинулись в путь, повторяя очертания кузова. Замирая, возвращаясь по своему следу. Вот оно!

— Вот тут, — сказал Билли.

— Точно. — Эллис взял блок для правки и лопатку. Стукнуть пару раз, и хватит. Быстро, легко. Вот так.

Он проверил краску. Идеальный серебристый изгиб. Билли спросил: «Ты всегда хотел этим заниматься?» И Эллис ответил: «Нет», и сам удивился. «А чем тогда?» И он сказал: «Я хотел рисовать».

Заныл гудок, и они вместе вышли на кусачий морозный воздух. Эллис натянул шапку на уши и потуже завязал шарф. Вытащил из кармана перчатки — вместе с ними выпал комок бумажного носового платка, и пришлось за ним гоняться. Билли засмеялся, но не обидно — у него был легкий смех.

— У меня свидание в пятницу, — сказал Билли.

— Куда пойдете?

— В паб, наверно. В городе. Встречаемся возле Мучеников.

— Правда? — сказал Эллис. — Кстати, а где твой велосипед?

— Вон, рядом с твоим. Не знаю, почему я назначил там, просто ничего другого в голову не пришло. И вдруг вот, гляди. — Билли ткнул пальцем в собственный нос. — Прыщ.

— Да его и не видно. Девушка-то хорошая?

— Мне нравится, по правде нравится. Слишком хороша для меня. — И после паузы: — Эллис, а у тебя-то кто-нибудь есть?

И он ответил:

— Нет.

И тогда Билли сказал то, о чем все остальные молчали:

— Терри говорил, у тебя жена умерла.

Он сказал это бережно, прямо, но без стеснения, словно смерть любимого человека — что-то обычное.

— Да, — ответил Эллис.

— А как? — спросил Билли.

— Терри тебе не сказал?

— Сказал, чтобы я не лез не в свое дело. Я могу заткнуться, если хочешь.

— Автомобильная авария. Уже пять лет прошло.

— О черт, — сказал Билли.

Пожалуй, «о черт» — единственные уместные слова, подумал Эллис. Никаких «мои соболезнования» или «это ужасно». Просто «о черт». Билли умело направлял разговор — Эллису давно не случалось так хорошо с кем-нибудь говорить. Билли сказал: