В конце из саквояжа было извлечено на свет самое важное: плотный бумажный пакет, крест-накрест перетянутый суровой бечевкой. Вскрыть пакет следовало строго по прибытии, и Ленька еще в поезде извелся от нетерпения и любопытства. На словах-то все выходило просто — приехать, поговорить с Линцем, убедить отпустить в Санкт-Петербург единственную дочку, пятнадцатилетнюю неинициированную Аннэт, и сопроводить ту до места, где она будет передана под опеку столичных дозорных. Задание непривычное, даже странное, но при этом, на взгляд Леньки, легкое, незатейливое. Тогда для чего тайный пакет?

Найдя на письменном столике нож для бумаг, Ленька кое-как перетер им бечевку и разорвал упаковку. В руках у него оказалась небольшая деревянная дощечка. Повертев ее так и этак и не обнаружив ровным счетом ничего, Епанчин догадался рассмотреть ее сквозь Сумрак. Одна сторона дощечки так и осталась пуста, на другой же появился неказистый рисунок ладони — будто кто-то прижал к деревяшке свою растопыренную пятерню, да и обвел каждый палец угольным карандашом. Поразмыслив, Ленька положил дощечку на столик и постарался разместить на ней свою ладонь так, чтобы пальцы оказались точно внутри нарисованных контуров. Едва он проделал это, в Сумраке перед его глазами вспыхнул ярко-зеленый текст. Прочтя оный от начала до конца, Епанчин зажмурился, мотнул головой и принялся перечитывать заново.

«…Предписывается удостовериться в целомудрии, неиспорченности и чистоте указанной особы, после чего сопроводить…» Это как же? Это что значит — «удостовериться»?

Донельзя рассерженный, он без стука ворвался в комнату, в которую поселили Гиацинтова. Комната была полна клубов пара, а сам Темный, раздевшись до рубашки, засучив рукава и поставив перед мгновенно запотевшим зеркалом тазик с горячей водой, неспешно брился.

— Скажите, дано вам было тайное поручение, ознакомиться с которым следовало на месте? — взволнованно заговорил Ленька.

Гиацинтов насмешливо покосился на него через зеркало.

— Для чего вам? — гнусавя от намазанной под носом мыльной пены, ответил он вопросом.

— Нет, скажите!

— Возможно.

— Сами же говорили — «одно дело», «рука об руку»!

Гиацинтов вздохнул, утерся насухо полотенцем и обернулся к Светлому.

— Я вижу, Леонид Алексеевич, вы смущены и возбуждены. Причем смущены изрядно, а оттого и возбуждены сверх меры и приличий. Либо поручения нам даны все-таки разные, либо… либо вы как-то на особинку трактуете свое. Будемте разбираться?

Он широко махнул в сторону стульев; сам, впрочем, боком уселся на застеленную покрывалом кровать. Под потолком и на фоне окна замерцала едва заметная радужная паутинка — «полог тишины». Ленька сконфузился и покраснел — он-то кричал про тайные поручения, совсем позабыв, что его могут услышать и даже наверно, наверно слышали в доме!

— Нуте-с, мой временный соратник, сказывайте, какою непристойностию напугало вас предписание. — Слово «непристойность» Гиацинтов выделил голосом так, что сомнений не осталось: знает.

— Что, по-вашему, может значить «удостовериться»? — набычившись и решив не отступаться, с вызовом спросил Ленька.

— То и значит: освидетельствовать, проверить, убедиться.

— Да как же?! Как же я освидетельствовать смогу молодую барышню?! Мыслимо ли, Аркадий Прохорович?! Да еще и другое — я ведь не доктор… — Он совсем потерялся.

— Ну, хотите, я возьму сие поручение на себя? — разглядывая холеные ногти на левой руке и украдкой улыбаясь, предложил Гиацинтов.

«Потешается!» — догадался Ленька и теперь уж разозлился.

— Стало быть, вам такого не поручили? — прищурившись, сквозь зубы спросил он. — Не вызвали вы доверия, господин Темный?

— Так ваше-с руководство настояло-с! — комично развел руками Гиацинтов. — Дескать, Темный обязательно опорочит, одним своим взглядом опорочит! — Он рассмеялся. — А что ж? Очень даже возможно! Барышня, по всему, должна быть аппетитна юною свежестию…

— Оставьте, это пошло! — сухо проговорил Леонид. Собраться! Начальство никогда бы не поручило ему невыполнимого. Темный приставлен, чтобы лишь наблюдать, да еще потом, в случае чего, подстраховать в пути. Он тоже совсем не женский врач, а значит — освидетельствование должно производиться как-то иначе. — Как это делается… технически? Знаете?

— Знаю. Да вас не просветили разве? — Гиацинтов с театральной досадой покачал головой. — Ах, охламоны! И такие Иные решают наши с вами судьбы! По счастию, больше ваши судьбы, чем наши.

— Молчите! — нетерпеливо отмахнулся Ленька. — Про другое ведь спросил!

Гиацинтов удивленно вздернул брови.

— Грубите, молодой человек! — строго сказал он. — Нехорошо-с! Ну да Бог с вами. — И добавил тихонько, будто бы в сторону, кому-то третьему: — Эдак теперь не скажу, так ведь и уедем ни с чем. — И снова к Епанчину: — Лорнет вам выдали, мой неразумный коллега?

— Лорнет?

— Лорнет, монокль, пенсне. Ну?

— Выдали, — с облегчением выдохнул Ленька.

— Вот чрез него вы и исполните сию пикантную миссию. А теперь — извольте… — Он протянул руку к двери и потеребил в воздухе пальцами. — Скоро обед, мне еще нужно привести себя в порядок… Вам бы, кстати, тоже не мешало бы…

Последнюю фразу он проговорил уже в спину уходящему Леньке — задерживаться в обществе Темного сверх необходимого тот никак не стремился.

* * *

Перед обедом Леонида познакомили и с остальными членами семьи. Вернее сказать, знакомился и Гиацинтов тоже, но всем своим видом показывал, что давно вхож в этот дом, горячо и восторженно приветствовал Варвару Христофоровну Линц, супругу «брата», даже чем-то подшутил над ней, что вызвало одобрительный смех и главы семейства, и самой Варвары Христофоровны. Юную Анюту, русоволосую и быстроглазую, совсем еще ребенка, он по-родственному обнял и изобразил поцелуй в подставленную макушку. Ленька, разумеется, вел себя более сдержанно, вежливо улыбался и раскланивался.

За обедом «родственные отношения» окончательно наладились: хозяин теперь звал Гиацинтова Аркашей, а Анюта — дядюшкой.

После трапезы мужчины переместились в кресла к камину покурить, туда же им подали кофе. Ленька, не умеющий растягивать удовольствия, и с папироской управился быстро, и кофе одним глотком выпил, а остальное время слушал возобновленную беседу «братьев».

— Сомневаюсь я, Аркаша! — задумчиво признавался Витольд Германович. — Видано ли?! Да и кто надоумил-то тебя?

— Странно мне слышать от тебя такое! — «обижался» Аркадий Прохорович и прижимал свободную от папироски руку к груди. — Я ж и сам — всей душой! Я в Париже знакомство заимел, там как раз наши балетные на гастролях выступали. И — честно признаю! — в первые-то недели даже ни к чему, а вот как в Санкт-Петербург-то вернулся, да случайно мимо Мариинки прошел… Э, думаю, да ведь у меня племянница любимая танцем увлечена! Увлечена ведь? Слыхивал, с нею заниматься француза приглашали?

— Так-то оно так… — покряхтывая, признавал Линц.

— Ну я и зашел, возобновил парижское знакомство, а заодно и справки навел. Вот, даже выпросил с собой в поездку их служащего, Леонида Алексеевича, чтобы он сам оценил, насколько Аннэт хорошо танцует. Вообрази: уговаривать пришлось! А ты — «кто надоумил»…

— Да я не об этом, Аркаша! — с раскаянием в голосе говорил Линц. — Видано ли, чтобы юная барышня в чужой город одна? Ты ведь знаешь и сам: Анюта — девочка домашняя. Ну, куда ей в столицу?

— Это ты, брат, зря! Театральное то училище, при котором школа танца, не так давно на Каменном острове отдельной дачей для своих воспитанниц обзавелось — там и Аннэт жить станет, коли примут ее. Посторонних внутрь не пускают, я снаружи походил, посмотрел — сплошное благолепие! А среди воспитанниц, между прочим, такие экземпляры попадаются, что от одних только своих фамилий девицы в строгости и скромности себя держат. — Аркадий Прохорович воздел палец и почти раздельно проговорил: — Репутация!

— А поклонники? — Тут Линц перегнулся через журнальный столик с кофейником, даже задел его, и зашептал: — Сам небось знаешь, как танцовщицы прельщают мужской взгляд!

— Фи! — дернул плечом Гиацинтов. — Не о том ты думаешь и говоришь, Витольд! — Тут Гиацинтов опять воздел палец. — Царская семья спектакли посещает! Нешто ты думаешь, что воспитанницы Императорского училища не знают, что воспоследует, стоит им разок хвостом повертеть да поклонником увлечься?

Слова — шелуха. Ленька прекрасно видел, как усиливает воздействие на Линца Темный маг. Он бы мог и вовсе без слов обойтись, но тогда слишком странным выглядело бы мгновенное согласие отца отпустить дочь. Так что представление разыгрывалось не столько для сидящего у камина Витольда Германовича, сколько для остальных — жены его, дочери, слуг, которые за спинами беседующих споро убирали со стола.

Аннэт отошла к окну и смотрела теперь на улицу. Ленька, поняв, что его помощь Гиацинтову не потребуется, направился туда же. Глянул сквозь Сумрак. Аура девочки трепетала самыми разными оттенками. Ей и хотелось уехать, и сомнения одолевали, она уже и в школе себя видела танцующей, и в спектаклях, и в магазинах столичных с новыми подружками из хороших семей — и в это же время страшно ей было, как никогда доселе.