Добрых три года в Питтстауне дело шло, как по маслу. «Дети Авраама» — около сорока семей — не без подмоги кающегося грешника и местного царька Кларка Джефри разжились церквушкой, парочкой домов и частным особняком с крытым бассейном. Как ни хотел Кларк Джефри пробиться в рай и задобрить Бога за двадцать лет хищений и кувырканий с проститутками, а все ж его благочестия не хватало на то, чтобы растрясти мошну или переписать на отца Авраама немного землицы. Занимай и ссужай — в этом весь Кларк. Жертвуют идиоты.

Мы не стремились пополнять наши ряды: прозелитизм только привлекает лишнее внимание. Никаких вычурных нарядов и танцев с кимвалами на улицах, — пустые понты. И никакой полигамии, иначе шумихи не оберешься. Тем более что меня лично жизнь научила: одна жена — это на одну больше, чем требуется. Дети оказались кроткой и смирной паствой, но я бы вконец уморился разыгрывать из себя божьего агнца, чтобы продолжать их стричь, если бы не дорогие простыни, крытый бассейн и ванна с джакузи. Всяко лучше, чем горбатиться на дядю, особенно когда до пенсии осталось восемь месяцев и двадцать шесть дней. И тут заявляется Хилари Как-Бишь-Ее с плодом моих, очевидно, чресел, Судный день на мою голову.

— Да что я вообще знаю о детях? — сказал я.

— У тебя столько Детей, отец Авраам! Одним больше, одним меньше.

И она уставилась на меня своим фирменным взглядом, широко распахнув наивные глаза, в уголках которых притаилась насмешка. За это я и держал ее при себе, хоть она с самого начала всё просекла и могла запросто натравить на меня своего папашу с дружками. В двадцать пять лет она выглядела на пятнадцать; спустя десять лет мало кто поверит, что ей под сорок. Несмотря на загрубевшую от солнца кожу, раздавшуюся талию и темный пушок над верхней губой, в Хилари оставалась толика сексуальной привлекательности — так бывшая стриптизерша, упрятавшая кружевные стринги в дальний ящик, сохраняет волнующую манеру двигаться, от которой поневоле сглатываешь слюну и ждешь, когда же начнется самое интересное.

— Ты смеешься?

— Наловчишься, — ответила она. — Может быть.

Я сделал отчаянную попытку.

— Послушай, он же твой сын! А если не наловчусь?

— Лучше уж ты, чем мои родители. Кто угодно, кроме меня.

Пацан молчал. Мы сидели у меня в кабинете. Хилари устроилась на кожаном диване, с хозяйским видом закинув ноги на дизайнерское кресло. Из губ свисала сигарета, которую Хилари наверняка потушит о тиковый подлокотник, навсегда оставив крохотную метку: «Здесь была Хилари». И я бы простил ей, но она собиралась оставить здесь не только это.

Пацан стоял навытяжку, сцепив руки, как в церкви, и тупо пялился в пространство перед собой, хотя в кабинете было на что поглазеть: хотя бы на титановый сейф и мини-алтарь с моим портретом (больше волос, меньше морщин) в массивной золотой раме. За дверью, в задрапированной велюровыми занавесями комнате, ожидали Дети, обратившись в слух. Может, опасались, что меня застрелят, а может, затаив дыхание, надеялись, что сама Пресвятая Дева Мария с младенцем-переростком решила навестить наш вертеп накануне Апокалипсиса. Между тем «младенец» глазел на нас остекленевшим взглядом, как на незнакомцев, лениво перекидывающихся в картишки. Будто не понимал, что на кону его судьба. Мать готова спихнуть его на попечение какого-то седовласого мужика атлетического телосложения — сто отжиманий каждое утро с тех самых пор, как обзавелся волосами на лобке, и не собираюсь бросать, пока мой агрегат не откажет, уж будьте уверены — который, оказывается, его давно утраченный папаша, а пацан и ухом не ведет.

Я даже позавидовал тому неведению, в котором он прожил десять лет. Нет ничего лучше темного экрана: заполняй его самыми невероятными, надуманными или несуразными фантазиями, и никто тебе слова не скажет. Вместо фигуры отца — небылицы про папочку-космонавта, затерявшегося на Луне, или папочку-агента ЦРУ, который зачищает богом забытую пустыню от мин. Можешь представлять себе, будто в твоих венах течет кровь героя, а в генах зашифрована сила Ахилла и дерзость Одиссея. Как тут не разочароваться, столкнувшись лицом к лицу с реальностью? Променять высокий штиль на генетический эквивалент дешевого комикса? Я знал, что, глядя на меня, он, как в кривом зеркале, видит собственное отражение, — поздравляю, вот такая жизнь тебя ждет — а я, глядя на него, морщился при мысли о том, что было и что будет.

Его волосы хоть и прикрывали лоб, но уже предательски сдавали позиции. Пройдет еще лет двадцать, прежде чем этот крючковатый нос и косо посаженные глаза превратят его в картину позднего Пикассо, но тенденция намечалась. В свое время у меня была точь-в-точь такая копна соломенных волос; сколько осыпалось с макушки, столько прибавилось в ноздрях и ушах. Закон сохранения вещества в действии. Надо быть слепым, чтоб не признать в этом пацаненке свое чадо. А ему надо быть малолетним идиотом, чтоб видеть во мне образцового папашу. Однако пацан не выглядел разочарованным. Он вообще никаким не выглядел. Я даже испугался, а ну как пацан аутист. Господи Иисусе, мало того, что у меня, оказывается, сын есть, так он еще и с присвистом.

— Воспитывать детей не сложно, — сказала Хилари. — Просто смирись, что, так или иначе, испортишь ему жизнь. Только не переусердствуй, чтоб он коньки не отбросил.

— Я выставлю его на улицу, как только ты шагнешь за порог, — предупредил я.

В ответ Хилари ухмыльнулась, как ухмыляется женщина, которая, глядя на то, как ты сползаешь с ее голого тела, кряхтя: «Должно быть, перепил малость», отвечала: «С кем не бывает». При этом каждый про себя думал: «Врешь ты всё».

— Не выставишь, — сказала она. И, как обычно, была права.

Пацан оказался не подарочек. Говорить он, слава богу, умел. Да что там — рот у него не закрывался. Как только мамочка свалила, он принялся дотошно перечислять, что он ест, на чем спит, каким шампунем моет голову, какой пастой чистит зубы, сколько времени проводит в Интернете, — в таких подробностях, что меня начало подташнивать. Пришлось позвать кого-нибудь из Детей, чтобы записывать за ним.

— А лимузин? — спросил я, когда он, наконец, замолчал. — А маникюр по выходным и личная массажистка?

Мэнди Херман, еле поспевавшая заносить требования пацана в блокнот, метнула на меня острый взгляд. Я так и не понял, то ли она посчитала, что мой сарказм неуместен, то ли вспомнила, что я сам регулярно приглашал её к себе в кабинет и даровал привилегию разминать мои плечи, спину и поясницу.

— Ты же сказал, что не знаешь, как обращаться с детьми, — ответил пацан. — Вот я тебе и объясняю.

Мэнди, предательница, захихикала.

Пацан оказался из тех очаровательных, не по возрасту смышленых детишек, которые обитают в семейных комедиях и способны растопить сердца черствых стариков, примирить повздоривших влюбленных и показать каждому местному Скруджу подлинный смысл Рождества. И это — несмотря на оттопыренные уши, непропорциональные черты лица и страшную болтливость.

Я-то непрошибаемый, но Детей проняло до глубины души. Пацан и полдня у нас не пробыл, а они успели раздобыть детского барахла: одежду с чужого плеча, замызганные игрушки и — милостью нашего собственного Скруджа Джефри — новехонькую кровать в виде гоночного автомобиля. Мэнди Херман и девчонки Беббидж едва не поцапались за право нянчиться с пацаном; в конце концов, решили, что Мэнди будет при нем по вечерам с понедельника по среду, а сестрички Беббидж — для пышногрудых прелестей которых пацан еще не дорос, а я уже был староват на пару десятков лет — в остальное время.

Образованием младших Детишек занималась Элисон Джентри, которая, прежде чем выбросила свою жизнь за борт, преподавала математику в школе. В бывшей конюшне она оборудовала классную комнату, где нашлось место и для пацана. Сверстников у него не было: так, горстка дошкольников, первоклашек и, конечно, сестрички Беббидж, но пацан предпочитал общество взрослых, — моих наивных, готовых по-детски уверовать во что угодно, Детей. Так что все логично.

Дети любят сказки. Я ведь, по сути, сказочник. Не больше, не меньше. Когда я был моложе, то думал окружить себя зеркалами, воскурять благовония, исцелять наложением рук и так далее, а с возрастом поумнел: духовному целителю вовсе не обязательно исцелять прокаженных. В нашем деле знай себе заливай. Ведь что такое вера, если не сказочка для поднятия настроения? Скептически настроенные идиоты, эти «благодетели», что вечно порываются сорвать пелену с глаз Детей моих, никак не возьмут в толк: ложь не ранит. Ложь проливается бальзамом на раны, нанесенные правдой.

Даже Он, мирно посапывающий на троне из облаков, не может предложить ничего, кроме волшебных сказок. Иосиф, Моисей, Иисус с его бесноватыми — те еще умели удивить. А сегодня? Вседержитель отошел от дел, и все, что он предлагает теперь — это, по сравнению с делами минувших дней, сказки на ночь. Россказни про царство небесное да пустые обещания, что все будет хорошо, даже если сейчас полная жопа. Вот вам Библия в сухом остатке: однажды, давным-давно, я спас парочку несчастных кретинов, и может быть, если вы будете себя хорошо вести, я и вам подсоблю. А пока послушайте сказочку — и на бочок.