Элис схватила меня за руки, жестом показала: подсади. Я поднял девочку, она вцепилась в дужку замка и с хрустом выдрала ее… Кажется, треснули фарфоровые пальцы, но это не страшно, ведь Элис лишена способности чувствовать боль, и, как только мы выберемся, я починю ей руки.
Я поставил механоида на пол, и Марта кинулась к мисс Элис, схватила ее искалеченные руки, прижала к губам. А я протиснулся в люк — на самый верх.
Здесь не было стекол, по площадке гулял ветер.
Город смотрел на меня ячеистыми глазами окон. В теле великана колотилось детское сердце — заходилось приступами, не справляясь. По паутинам сосудов струилась анемичная, бледная кровь. Как любое дитя, мой город невинен, он не понимает, что если оторвать бабочке крыло, она погибнет. «Я — личность, город, а ты — нет, но станешь, обязательно станешь. Может, ты состаришься, не успев повзрослеть, и будешь сморщенным скупцом. Но скорее будешь похожим на человека недалекого, избалованного излишествами, склонного к разврату и извращениям.
Как твои обитатели, искалечившие Риту.
Как твои обитатели, жаждущие гибели Элис.
Как твои обитатели, лицемерно и ханженски отторгавшие нас с Мартой…»
— Мистер Адам Виллер! Миссис Марта Виллер! — я узнал бас отца Ричарда.
— Сдавайтесь! Мы не хотим вам вреда! — а это инспектор. — Уничтожьте механоида и забудем об этом! Она чужда нашему миру!
Мы стояли втроем на крохотном пятачке, и лишь невысокая каменная ограда отделяла нас от вечной мглы, раздробленной огнями города. Ветер перебирал волосы ласково, как мама: сдавайся, стань таким же, как они, сдавайся.
Мимо скользили тени химер — материальные и бесшумные. Внизу колыхалась толпа, а человек… нет, существо в плаще стояло неподвижно, запрокинув голову, и я был уверен, что глаза его, наполненные чернотой, не мигали.
Я сжал фарфоровые пальцы Элис, ласково и коротко обнял Марту. Я уже пожил, создал то, что хотел, — куклу, механоида, с отзывчивой душой и кротким сердцем, полным сострадания. Те, кто хочет ее уничтожить, — не люди, ведь человек не может желать погибели разуму. Они жаждут обратить меня в свою веру. подчинить себе, жаждут сделать своим подобием, плотью от плоти и кровью от крови. Но они меня не получат!
Платье Элис хлопало на ветру, она стояла, прижавшись к стене, и я чувствовал ее взгляд. Повернул голову, посмотрел на нее. Моя девочка взмахнула рукой, будто хотела взлететь, я подумал, что она показывает на горожан, столпившихся внизу, и отвлекся.
— Элис! Дочка! — вскрикнула Марта.
Холодные пальцы выскользнули из руки, и на короткий миг время замерло: Элис, шагающая с края крыши, ноги в синих туфлях, синие ленты в развевающихся волосах… А потом все понеслось галопом: платье взметнулось вверх, и показалось, что это не Элис — бутон розы несется вниз.
Звук был, будто разбили вазу. Я зажмурился и запрокинул голову. Рядом всхлипывала Марта, а я не в силах был ее утешить. Даже посмотреть вниз, и то не находил в себе смелости…
Мне скоро пятьдесят лет, я давно поседел и отчасти лыс. Марта смеется над моей прической, предлагая заказать парик или окрасить волосы. Я смеюсь в ответ и прикрываю шляпой свидетельства возраста.
Уважаемый профессор, душа компании, примерный горожанин, я спешу на лекцию в Университет. Целый год после событий той ночи я боялся этого здания, мне чудилось, что химеры ждут крови…
Со мной здороваются: зеленщик, разносчик сдобы, булочница, мясник, соседи, спешащие по делам, желтолицые дамы в чепцах цвета шоколада, чью фамилию я постоянно забываю. Я забываю все больше, и только иногда, бессонными ночами (младший сын нашей приемной дочери, мисс Риты Виллер, страдает животиком, и когда Рита гостит у нас, я укачиваю младенца), вижу, как наяву.
Крохотная площадка, залитая светом разогнавшей смог луны…
Тяжеловесное кружево шпиля Университета…
Инспектор Мэйн и отец Ричард, а также луддит в белом пиджаке, вскарабкавшиеся наверх…
Ничего мистического, ничего божественного.
— Что с вами, мистер Виллер? — участливо спрашивает инспектор. — Чего ради вы вломились в Университет и напугали честных горожан?
— Элис! — рыдает Марта, перегнувшись через перила. — Элис, доченька моя!!!
— Кажется, — вставляет отец Ричард, — ваш механоид пострадал. Боюсь, он не подлежит восстановлению.
— Элис! Доченька!
— Мы подготовили поправку к закону, запрещающую создание человекоподобных механизмов, — как бы между прочим замечает луддит. — Мистер Адам Виллер, что с вами? Вы нуждаетесь в помощи?
На лестнице, ведущей вниз, толпятся добропорядочные горожане, смотрят участливо. Я встаю — сперва на колени, потом — в полный рост, обнимаю за плечи жену, оттаскиваю от края. Взгляд против воли отмечает белеющие на мостовой осколки. И розовое платье, такое нарядное розовое платье — я не мог видеть его цвет, но видел. Рассекая людской поток, уходит серый человек, полы его плаща колышутся на ветру. Вот он достигает газового фонаря, и я отчетливо вижу: у него нет тени. Но когда на него падает тень статуи основателя города, он исчезает. И только тогда я понимаю, кто это, — основатель города Эдвард Кент.
Гоню воспоминание, закрывая ящики памяти.
Город улыбается мне — прохожими, домами, деревьями.
Завтра Рита снова приедет в гости, привезет внуков, и старший спросит:
— Мистер Адам, дедушка, а что это?
Он укажет на странную вазу в виде фарфоровой руки. На пальцах — несмываемые пятна чернил.
— Это — напоминание, — отвечу я, — о том, как важно быть человеком.
На стенах гостиной — несколько уцелевших картин Элис. Они пугают посетителей, но Марта отказывается их снять.
Я спрашивал Риту — она забыла про Элис, как забыла миссис Бентон, как вымарали ее из жизни остальные.
И я боюсь этого — окончательного забвения, которое приходит после смерти разума. Боюсь однажды не вспомнить себя таким, каким был когда-то…
Шимун Врочек, Александра Давыдова
ОГОНЬ ПОД ЖЕЛЕЗНЫМ НЕБОМ
Вдалеке закричала женщина. Она кричала надрывно, выжигая из легких остатки кислорода. Гильермо поднял голову: в небе, черном, разодранном лучами прожекторов, плыли туши цеппелинов — будто стада серых китов. Вой сирен резал висок, словно внезапная головная боль.
Проклятые дирижабли. Гильермо слышал равномерный гул винтов. Вдруг мелькнуло — белый разрыв в воздухе, высоко, цеппелин покачнулся, но продолжал плыть. В него уперся луч прожектора, застрекотал пулемет — Гильермо видел, как бьется на земле злой огонек. С дирижабля сорвалось нечто маленькое, темное… мешок с песком? Гильермо почему-то вспомнил, что в кабину аэростата кладут мешки с песком, чтобы сбрасывать их и подниматься выше… Но тут?
Маленькое и черное падало.
Пологая траектория. В следующее мгновение маленькое и черное достигло земли.
Взрыв!
Вспышка ослепила Гильермо на несколько секунд, он зажмурился, чтобы не видеть мечущихся фигурок… отблесков взрыва… На внутренней стороне век плыли бело-фиолетовые круги, подрагивали в такт разрывам. Гильермо поднял лицо к небу и приставил ладонь к закрытым глазам. Ему казалось, что он различает крохотные белые силуэты, суетящиеся под брюхом у гигантских китов.
«Души уходят на небеса», — шепот из прошлой жизни..
— Почему бы нет, — пробормотал Гильермо.
Когда взрывы утихли и он разлепил дрожащие веки, цеппелины уже ушли на север.
Фонари горели тускло, желтый свет с трудом пробивался сквозь туман. Когда Гильермо подошел к переходу, несколько пятен на противоположной стороне улицы мигнули. На миг показалось, что желе из смога, перемешанного со светом, задрожало и волной покатилось вниз по улице. На мокрую брусчатку посыпались искры. Опять перебои с электричеством.
На светлом капюшоне прохожего, идущего впереди, расплылось черное пятно. Потом еще одно. Гильермо наклонил голову и зашагал быстрее. По стеклам очков потекли капли воды, оставляя за собой мокрые хлопья гари.
— Цеппелин подбили, — прошелестел кто-то рядом. Гильермо, не сбавляя шага, повернул голову. Рядом шел кто-то из той же заводской смены, в форменной спецовке. На воротнике тускло блестели пуговицы — десятый разряд, третий цех. Серые рабочие перчатки.
Гильермо рассеянно пошевелил пальцами в карманах. Высвободил правую руку и протер мокрое стекло. Кончики пальцев защипало.
Шипели и искрили вывески на стенах домов. Не поднимая голову, Гильермо мог сказать, что там написано. Каждый день по одному и тому же маршруту. Дважды. А сейчас из-за угла вывернет патруль. Глянцевые черные погоны, блестящие суставы, вокруг шеи — плотный защитный воротник. Пройдут быстрым шагом, вколачивая гарь в мокрую брусчатку, а тем временем Гильермо дойдет до поворота, а там и до дома…
Не может быть. Он снова вытащил руку из кармана и стал неуклюже стирать с очков дождевые разводы. Будто нож, прорезая черную толпу из одинаковых широких фигур, навстречу шла незнакомка — тоненькая, легкая. Держала руку козырьком, прикрывая от дождя лицо.
Лицо…
Гильермо остановился. Обернулся. Проводил ее глазами — узкая спина, короткий пиджак, юбка с кружевными оборками… И блестящие мокрые волосы, собранные в высокий хвост.