— Вы знали все с самого начала?! А как же версия с Рипперами?!..
— Просто использовал ситуацию во благо человечества, — пожал плечами Холмс.
— Вы дьявол, Шерлок!
Восхищению моему не было предела.
— Бросьте, Ватсон, — отмахнулся Холмс. — Просто не ангел. И потом, меня гораздо больше заботит судьба Королевы.
— Ее Величества Марии? — глупо переспросил я, сбитый с толку внезапной сменой темы.
— Я сейчас говорю о другой Королеве. Помните, что говорил Брайан, наш переводчик с марсианского? Семья марсиан всегда состоит из тридцати трех особей. Значит, две семьи — шестьдесят шесть марсиан, три — девяносто девять. Откуда и зачем появился сотый марсианин?
— Не имею понятия, Холмс, — вынужден был признаться я после напряженного раздумья.
— Я тоже понял не сразу. Пока не вспомнил, в какое возбуждение пришел посол в складе, и пока не ощутил, словно наяву, его запах. Феромоны, Ватсон. Потому он и кричал всю эту бессмыслицу про царицу и королеву. Только вот это не было бессмыслицей. Подскажу: три семьи иммигрантов — это почетный эскорт. Дальше — вы.
И Холмс скрестил на груди руки, совершенно довольный собой. Не выдержав моей растерянности, он подскочил в кресле, вскричав:
— Сотый марсианин, Ватсон! Матка! Королева улья! Теперь в Великобритании две Королевы, мой друг! Боже, храни их обеих!
И Шерлок Холмс впервые на моей памяти расхохотался от души.
* * *
— Мориарти бесчестен, Ватсон, — говорил Шерлок Холмс немного позже, когда были выкурены трубки, а рюмки с шерри в очередной раз опустели и были наполнены вновь. — Бесчестен и беспринципен. Им руководит сиюминутная выгода, и все его хитроумные комбинации на первый взгляд имеют очевидный ближний прицел. Он решителен, и в храбрости ему не откажешь. Это уже не тот романтический преступник-джентльмен, робин-гуд, благородный пират, от встреч с которым мы с вами получали действительное удовольствие в прошлом столетии. Нет! Современный преступник прежде всего прагматичен, как Мориарти. Он вступает в альянсы, чтобы предать своих компаньонов при первой же возможности, если это будет выгодно ему самому. Он безжалостно жертвует пешки, превращая человеческую жизнь в одноразовый товар. Смятение и страх — вот его орудия. Наскок, штурм, натиск он противопоставляет логике тщательного неспешного планирования. У него нет генерального плана, нет стержня, нет оси, на которую в осмысленном и значащем порядке нанизывались бы одно за другим его деяния. Мориарти безумен, Ватсон. Анализируя его деяния, я все чаще прихожу к этому удручающему выводу. Жаль. Он всегда казался мне достойным противником.
— Вы не слишком недооцениваете профессора, Холмс? — возразил я. — Вы сами говорили, что интеллект Мориарти равен по мощи вашему собственному — а возможно, и превосходит его.
— Выходит, я ошибался. Возможно, виной тому безжалостное течение времени, не щадящее рассудка тех, кто живет долго.
— Опомнитесь, друг мой! Не равняйте нас со стариками! Те метаморфозы, что претерпели мы с вами за время Войны и Вторжения…
— …и о которых мы предпочитаем тактично молчать даже в беседах друг с другом… — с улыбкой напомнил Холмс. Глаза его, даже ночью скрытые темным стеклом очков, смотрели прямо на меня, и я знал, что не найду в них улыбки, если он снимет эти очки.
— …да, именно! — кивнул я и продолжил: — Все эти изменения остановили наше с вами старение — а что касается профессора, то не забывайте, что несчастный отец мисс Хадсон, павший от его недоброй руки, перенес нашего злого гения сквозь два десятилетия на изобретенной им темпоральной машине! Так что Мориарти далеко еще не старик, и от неизбежного маразма он гораздо дальше, чем даже мы с вами.
— Значит, он просто безумец, — отвернувшись к окну, молвил мой друг. Оперев локти на подлокотники кресла, он соединил под подбородком кончики растопыренных пальцев.
— Просто вы разочаровались в нем, Холмс, дружище, — сказал я, наливая ему шерри.
Холмс внимательно посмотрел на меня.
— Порой ваша проницательность удивляет меня, друг мой, — сказал он.
— Не отчаивайтесь, Шерлок. Уверен, Мориарти вовсе не простой безумец, и его преступления при всей их дерзости и кажущейся незамысловатости сложатся рано или поздно в единую мозаику, которая удивит даже вас — и уж точно ужаснет. С другой стороны, даже если я ошибаюсь и у профессора так и не окажется никакого генерального плана…
— Лучше бы вы оказались правы, Ватсон, — простонал Холмс из своего кресла, погрузив нос в бокал с шерри. — Как, как можно жить гению, не имея генерального плана?!
— А разве у вас есть такой план, друг мой? — улыбнулся я.
Шерлок Холмс помолчал.
— Я — совсем другое дело, — ответил он наконец. — Я просто стремлюсь сделать мир немного лучше. И оставим этот разговор, Ватсон. Лучше налейте-ка мне еще!
* * *
Через несколько дней осень окончательно вступила в свои права. Листва в парках облетела, и по хрусталю Кровли забарабанили унылые лондонские дожди.
В Миграционной службе Его Королевского Величества открылся новый отдел, ведающий делами пришельцев.
Жемчужины отправились в казну в качестве первой пошлины, взысканной за въезд с новых граждан Империи.
Про Королеву марсиан пока нет никаких известий, но я думаю, что мы услышим о ней совсем скоро.
Секта Рипперов не подает признаков жизни уже который месяц подряд.
Холмс оказался прав — несколько дней после происшествия в порту все бродячие псы Лондона были сыты и довольны.
Должно быть, каждый из них и впрямь сгрыз по большому сочному хрящу.
Андрей Левицкий, Виктор Глумов
ЧУЖДОЕ
Существует поверье: дождь перед важным делом — к добру. Природа будто предчувствовала, что завтра случится событие, которое изменит мир, и так хлестала окна, что казалось, будто ветер, спрятавшись в черноте ночи, зачерпывал воду горстями и швырял в стекла.
Перекрывая рев стихии, залился трелью механический кенар, смоделированный мной вместо звонка или колокольчика, — кот, развалившийся на коленях супруги, встрепенулся. Марта глотнула чаю, поставила чашку и перевела взгляд на дверь:
— Адам, ты снова забыл мне сказать, что мы ждем гостей?
На мгновение я задумался, выдвигая и задвигая полки памяти, ведь не исключено, что, увлеченный завтрашним событием, запамятовал; но нет, никто к нам не собирался. Значит, пусть с незваными гостями разбирается служанка, миссис Бентон.
Марта придвинула к себе тарелку со штруделем, отрезала кусок и, попробовав, зажмурилась от удовольствия:
— Дорогой, отвлекись от мыслей и насладись мгновением. Кажется, миссис Бентон превзошла саму себя!
Только я собрался отведать штрудель, как мое внимание привлекло движение в углу кабинета. Я бросил взгляд на деревянную лестницу, ведущую на второй этаж: придерживаясь за перила, по ступеням спускалась мисс Элис; порывы ветра стихли, и в звон дождя вплетался стук ее каблучков.
Сначала подумалось, что она собралась показать мне новую картину, но Элис потопталась на последних ступенях, теребя ключ на длинной цепочке, висящий у нее на шее, и зашагала ко мне. Подойдя, взяла за руку и потянула, мотнув головой. Пришлось вставать и идти: прихожая, гостиная, где стоял мольберт с холстом, размеченным легкими штрихами, яркие, солнечные акварели на стенах — творчество мисс Элис.
Остановилась Элис возле входной двери. Запрокинула голову, чтобы заглянуть мне в глаза. Чувства не отражались на ее лице, и трудно было сказать, чего именно она хочет. Я потянулся к засову — Элис кивнула, уперлась в дверь обеими руками.
Прямоугольник света упал на порог и высветил человека в лохмотьях. Нищий встрепенулся, разворачиваясь: это была худая девочка лет четырнадцати. Ее темные волосы намокли от дождя, летнее платье липло к телу.
— Мистер, — пролепетала она, — не прогоняйте меня, мистер! Впустите, пожалуйста, я так замерзла!
Несчастное дитя сперва показалось мне попрошайкой. Я собрался было кликнуть миссис Бентон и воззвать к ее христианскому милосердию: негоже оставлять под ливнем юное создание, пусть обогреется на кухне и выпьет чаю… Девочка, распрямившись пружиной, кинулась к моим ногам:
— О, прошу, умоляю, впустите меня в дом!
— Тише, дитя, — проговорил я, не спеша утешать девочку — вдруг она чахоточная, — никто не гонит тебя… Миссис Бентон!
— Адам, что происходит? — Марта возникла рядом со мной совершенно бесшумно. — О господи! — возглас сочувствия сорвался с ее губ, и она упала на колени рядом с девочкой. — Кто это сделал с тобой, милая?!
Тут только я заметил, что губы девочки разбиты, а на скуле — синяк. Что тонкие запястья ее, выглядывающие из не по размеру маленького платья, опоясаны черными рубцами, будто несчастную держали в колодках, и что волосы, показавшиеся мне темными, темны от крови из-за рассечения на макушке.
Ребенок рыдал, уткнувшись лицом в подол моей жены.
— Миссис Бентон! — отчеканила Марта.
— Я здесь, миссис Виллер, — из столовой показалась улыбающаяся, розовая и пышная служанка в белом чепце и фартуке, они смотрелись на ней так органично, что казалось, женщина в них родилась.
