Его самого удивляло, как сильно ему это нравится.

Но теперь каждая мелочь представала в новом свете, и он видел, что полицейские приглядываются к ней так, будто видят перед собой девчонку в короткой юбке, будто она крутится на табурете у стойки бара, игриво встряхивая волосами.

— Мы бы хотели, чтобы вы еще раз изложили все с самого начала, — сказал детектив‑мужчина, и это прозвучало совсем как по телику. — Все, что помните.

— Она уже столько раз вам все рассказывала! — Он накрыл ее ладонь своею и посмотрел на детектива усталым взглядом.

— Я имел в виду вас, мистер Фергюсон, — сказал тот, глядя на него в ответ. — Только вас.


Лори вывели в вестибюль. Он видел через окно, как она, облизывая губы, наливает в кофе огромную порцию сливок.

Он понимал, что это тоже выглядит неважно. По газетам совсем недавно разлетелась ее фотография, сделанная в смузи-кафе. Заголовок гласил: «А как же Шелби?» Должно быть, ее сфотографировали через витрину. Она стояла у стойки, заказывала что-то и улыбалась. Репортеры всегда умудрялись подловить момент, когда она улыбается. Они не могли знать, что она всегда улыбается, если ей плохо. А от счастья она иногда плакала: как когда они поженились — весь день прорыдала, пряча у него на груди порозовевшее, сияющее лицо.

«Я даже не думала, что ты… — бормотала она. — Даже не думала, что я… Что все это правда случится».

Он не понимал, что она имеет в виду, но ему было хорошо оттого, что она льнет к нему, прижимается бедрами — как всегда, когда теряет контроль над собой, словно цепляясь за него, чтобы не воспарить в воздух.

— Так, мистер Фергюсон, — заговорил детектив, — вы вернулись с работы, и никого не было дома?

— Да, — сказал он. — Зовите меня Том.

— Том, — снова начал детектив, но имя прозвучало как-то невнятно, как будто ему не хотелось его произносить. На прошлой неделе он называл его Томом. — Вас удивило, что вы не застали их дома в такое время?

— Нет, — ответил он. — Она не любила сидеть без дела.

Это было верно, Лори никогда не могла удержаться на месте и порой, усадив Шелби в детское кресло, несколько часов подряд каталась, наматывала миль сто, а то и двести.

Она возила дочку в Минерал Пойнт и фотографировалась с ней на фоне воды. Отсылала ему фото на телефон, он смотрел их на работе и всегда расплывался в широченной улыбке. Ему нравилось, что она не из тех женщин, что день-деньской торчат дома и смотрят «магазин на диване» или реалити-шоу про суды.

Двадцать пять часов в неделю, пока с Шелби сидела его мать, она работала в молодежной христианской ассоциации. Каждое утро пробегала по пять миль, уложив Шелби в коляску для бега. Каждый вечер готовила ужин, а иногда даже подстригала лужайку, если он был слишком занят. Она ни на миг не переставала двигаться.

Газетчики и телевизионщики слетались на это как мухи. Они обожали фотографировать ее на пробежке в спортивных шортиках, в машине с телефоном у уха, в супермаркете с модными журналами в руках.

«А как же Шелби?» — неизменно вопрошали заголовки.

Они так и не поняли, какая она. Он один ее понимал.

— Так, — прервал его задумчивость детектив, — и что вы сделали, когда увидели, что в доме пусто?

— Я позвонил ей на сотовый. — Да, позвонил. Она не ответила, но тут тоже не было ничего необычного. Он не стал об этом упоминать. Как и о том, что нарывался на автоответчик не меньше четырех-пяти раз, пока она наконец не взяла трубку.

Ее голос звучал странно, тихо, как будто она была в приемной у доктора или в дамской комнате. Будто пыталась сделаться как можно меньше и незаметней.

— Лори? Все нормально? Вы где?

Последовало долгое молчание, и ему пришло в голову, что она, может быть, разбила машину. На одну сумасшедшую секунду он решил: она, наверное, сейчас в больнице, они обе лежат на койках с кучей переломов. Лори водила небрежно, вечно писала ему сообщения за рулем. Перед глазами заплясали жуткие картинки. Он когда-то встречался с девушкой, у которой на зеркале висел детский башмачок. Она говорила: это чтобы никогда не забывать, что ездить надо осторожно. Если вы старше шестнадцати, никто вам об этом уже не напоминает.

— Лори, ну же, говори. — Он попытался заставить голос звучать твердо, но ласково.

— Кое-что случилось.

— Лори, — снова попытался он дозваться, как делал, когда она ссорилась с братом или с начальником, — давай сделай глубокий вдох и рассказывай.

— Куда она подевалась? — раздалось в трубке. — И как она меня найдет? Она же совсем маленькая. Она ничего не знает. На них надо жетончики вешать, вроде ошейника — помнишь, как когда мы были маленькие?

Он ничего такого не помнил, и в голове у него вдруг поднялся гул, который мешал слушать.

— Лори, скажи мне, что случилось.

Она рассказала.

Рассказала, как все утро ездила по адресам людей, которые продавали в Интернете подержанные газонокосилки. Устала и решила остановиться выпить кофе в одной популярной кофейне.

Эту женщину она там видела постоянно. Они поболтали в очереди: о том, что кофе тут жутко дорогой, но отказать себе невозможно. И вообще, что такое этот «американо»? И, да, еще о детях говорили. Она точно помнила, что у той дамочки были дети. Кажется, двое. И надо-то было подождать всего две минутки, ну, максимум пять.

— Чего подождать? — спросил он.

— Я не знаю, как это получилось, — сказала она, — но я пролила кофе и забрызгалась с ног до головы. Все вылила прямо на новый белый плащ. Который ты мне на Рождество подарил.

Он вспомнил, как она открывала коробку, как трепетала упаковочная бумага. Она тогда сказала, что никто, кроме него, никогда не дарил ей одежду, которую упаковывают в коробки с бумагой и золотыми наклейками.

Надела плащ и покрутилась перед зеркалом. «Ой, как он блестит!»

Забравшись к нему на колени, улыбнулась и сказала, что только мужчина додумался бы подарить молодой маме белый плащ.

— Он был насквозь мокрым, — продолжала она. — Я попросила ту женщину присмотреть за Шелби, пока я сбегаю в туалет. Я немножко задержалась, потому что пришлось просить ключ. Ну, знаешь, такой, со здоровым брелоком, который хранится за кассой.

Когда она вышла из туалета, женщина пропала — и Шелби тоже.


Он не помнил, чтобы ему хоть раз подумалось, что в ее рассказе что-то не так. Просто принял все как факт. Это случилось, и случилось с ними — целая вереница невозможных событий, которые сошлись в единой точке и привели к тому, что Шелби пропала и никто не знает, где она.

Но на сей раз ему почти с самого начала разговора стало понятно, что полицейские считают, будто им описали неполную картину — или же не все в этой картине сходится.

— Я им не нравлюсь, — сказала Лори. А он сказал, что ничего подобного, да и в любом случае неважно. Хотя, быть может, это и было важно.

Как бы ему хотелось, чтобы они видели, как Лори в тот день ввалилась во входную дверь: с расстегнутой сумкой, во все еще мокром от пролитого кофе плаще. Рот у нее был широко разинут, и он не мог оторвать взгляда от этой красноты, кровоточащей, изодранной в клочья.

Через несколько часов, когда у них в доме собралась вся семья, она содрогалась от рыданий в его объятиях, а ее брат болтал что-то о системе «ЭМБЕР» [Англ. AMBER Alert — система оповещения о пропаже детей и распространения информации о подозреваемых в похищениях.] и о «законе Меган» [«Закон Меган» — принятый в США в 1996 году закон, согласно которому информация о местонахождении лиц, совершивших преступления на сексуальной почве, становится доступна общественности.], о которых слышал на лекциях по уголовному праву и от приятелей-копов из спортзала. А он, чувствуя, как она прижимается к нему, смотрел на торчащий из воротника ее свитера крохотный завиток — ангельски-белый волосок Шелби.


К концу второй недели полиция так ничего и не выяснила — или если и выяснила, то ничего не говорила. Ситуация будто бы изменилась — возможно, ухудшилась.

— Любой бы так сделал, — сказала Лори. — Все так постоянно делают.

Он смотрел, как детектив смотрит на нее. На сей раз это была женщина-детектив. Волосы у нее были затянуты в тугой хвост, и она вечно щурилась, глядя на Лори.

— Что делают? — спросила детектив.

— Просят кого-нибудь минутку последить за ребенком, — пояснила Лори и напряженно выпрямилась. — Не мужчину. Я бы не оставила ее с мужчиной. Или с какой-нибудь бездомной теткой, которая замахивается на прохожих расческой. Это была женщина, которую я видела там каждый день.

— И звали ее… — Они спрашивали имя этой женщины уже не раз. Им было известно, что она его не знает.

Лори подняла взгляд на детектива, и он заметил, что у нее под глазами проступают голубые венки. Ему хотелось обнять ее, напомнить, что он рядом, успокоить. Но прежде чем он успел хоть что-нибудь сделать, она вновь заговорила.

— Миссис Катерпиллар! — воскликнула она, всплеснув руками. — Миссис Лингуини. Мадам Лафарг.

Детектив смотрела на нее, не говоря ни слова.

— Давайте попробуем найти ее в Интернете, — сказала Лори, выпятив подбородок. В глазах ее появился какой-то упрямый блеск. Сколько же было за эти недели таблеток, ночных бдений, снотворного и успокоительных, сколько раз она бродила по дому до самого утра, разговаривая ни о чем, боясь прилечь хоть на минуту…

— Лори, — начал он. — Не надо…

— Со мной вечно все случается, — сказала она, оседая на стуле. Голос ее вдруг сделался тихим и странно вялым. — Это так нечестно.

Он заметил, что происходит, как обмякает ее тело, и бросился, чтобы поддержать.

Она едва не выскользнула из его рук; глаза закатились.

— У нее обморок! — воскликнул он, подхватывая Лори. Руки у нее были холодные, как трубы зимой. — Позовите кого-нибудь.

Детектив не двинулась с места, продолжая смотреть.


— Я не могу об этом говорить, потому что еще не оправилась, — сказала Лори журналистам, которые ждали возле полицейского участка. — Это слишком тяжело.

Крепко держа ее за руку, он попытался продвинуться сквозь толпу, плотную, будто ком у него в горле.

— Правда, что вы нанимаете адвоката? — спросил один из журналистов.

Лори оглядела их. Он видел, как она открыла рот, и не успел ее остановить.

— Я не сделала ничего плохого, — сказала она с такой беспомощной улыбкой, словно толкнула чью-то тележку в супермаркете.

Он смотрел на нее, понимая, что она имела в виду: что оставила Шелби лишь на несколько мгновений, несколько жалких секунд. Но еще он понимал, как это звучит и как выглядит эта испуганная улыбка, которую она не смогла удержать.

Это был единственный раз, когда он позволил ей говорить с журналистами.

Потом, дома, она увидела себя в вечерних новостях.

Медленно подошла к телевизору, встала перед ним на колени, шурша джинсами по ковру, и сделала кое-что странное.

Она обняла его, будто плюшевого мишку, будто ребенка.

— Где она? — прошептала Лори. — Где она?

И ему так захотелось, чтобы журналисты увидели ее сейчас, увидели, как непостижимо, словно жар лихорадки, поднимается в ней горе.

Но все же он был рад, что они этого не видят.


Как-то глухой ночью, перед самым рассветом, он проснулся и не увидел ее рядом.

С отчаянно колотящимся сердцем он обыскал весь дом. Думая, что ему это, должно быть, снится, звал ее по имени, звал их обеих.

Он обнаружил Лори на заднем дворе — тоненькая тень чернела прямо посреди сада.

Она сидела на траве; лицо ее освещал экран телефона.

— Тут я чувствую себя ближе к ней, — сказала она. — Смотри, что я нашла.

Он почти ничего не видел, но, придвинувшись ближе, заметил у нее в пальцах сережку — малюсенькую эмалевую бабочку.

Они жутко поссорились, когда она привезла Шелби домой с проколотыми ушами. Из крохотных мочек торчали толстые золотые гвоздики. Уши и личико у малышки были красные, глаза опухли от слез.

— Куда она делась, солнце? — спросила его теперь Лори. — Куда она пропала?

Весь в поту, он принялся стаскивать с груди футболку.


— Послушайте, мистер Фергюсон, — сказал детектив. — Вы охотно сотрудничаете со следствием. Я это осознаю. Но поймите и вы нашу позицию. Никто не может подтвердить ее слова. Сотрудница кофейни, которая видела, как ваша жена пролила кофе, помнит, что она ушла вместе с Шелби. И не помнит никакой другой женщины.

— Сколько людей там было? Вы со всеми поговорили?

— Есть еще кое-что, мистер Фергюсон.

— Что?

— Другая сотрудница утверждает, что Лори очень рассердилась, когда пролила кофе. И сказала Шелби, что это она виновата. Что она во всем виновата. И что Лори схватила дочь за руку и встряхнула.

— Это неправда, — отрезал он. Ни разу в жизни он не видел, чтобы Лори грубо обошлась с Шелби. Иногда ему даже казалось, что она едва о ней помнила.

— Мистер Фергюсон, мне нужно, чтобы вы сказали нам: у вашей жены были в прошлом эмоциональные проблемы?

— Что это за вопрос такой?

— Стандартный вопрос в подобной ситуации. Кроме того, нам поступили кое-какие данные.

— Вы про местные новости?

— Нет, мистер Фергюсон. Мы не берем доказательства из новостей.

— Доказательства? Какие еще доказательства вам понадобились, и при чем тут Лори? Пропала Шелби. Вы что…

— Мистер Фергюсон, вы знали, что вчера днем ваша жена провела три часа в баре «Йо плейс лаундж» на улице Шарлевуа?

— Вы что, за ней следите?

— С нами связались несколько посетителей и один из барменов. Они были обеспокоены.

— Обеспокоены? Вы уверены, что это правильное слово? — В голове зашумела кровь.

— Вы считаете, они не должны быть обеспокоены, мистер Фергюсон? У этой женщины пропал ребенок.

— Если они были так обеспокоены, то почему не позвонили мне?

— Один из них спросил Лори, не хочет ли она, чтобы с вами связались. Судя по всему, она сказала, что не хочет.

Он посмотрел на детектива.

— Она не хотела меня волновать.

Детектив посмотрел на него в ответ.

— Хорошо.

— Нельзя сказать заранее, как человек поведет себя, когда с ним такое случится, — сказал он, чувствуя, как голова клонится вниз. Плечи вдруг налились свинцом, и перед глазами встал образ Лори, сидящей за дальним концом длинной, черной, блестящей стойки бара, с ярко накрашенными глазами, полными темных мыслей. Мыслей, до которых ему никогда не дотянуться. Он ни разу еще не мог точно сказать, что знает, о чем она думает. Отчасти… Отчасти поэтому в груди у него, словно нарыв, пульсировала неутихающая тоска.

— Нет, — внезапно сказал он.

— Что? — спросил детектив, наклонившись вперед.

— Не было у моей жены в прошлом никаких эмоциональных проблем.


Шла четвертая неделя — четвертая неделя ложных следов, слез, снотворного и ночных кошмаров. Настала пора ему выходить из отпуска, чтобы было чем платить за дом. Они обсудили, не вернуться ли Лори на свою неполную ставку в магазине свечей, но кому-то ведь нужно было оставаться дома и ждать.

(Хотя, по правде говоря, чего они ждали? Разве может малышка, только-только начавшая ходить, через двадцать семь дней после пропажи заявиться домой сама? Он не сомневался, что полицейские именно так и думают.)

— Пожалуй, я завтра позвоню на работу, — сказал он. — И договорюсь.

— А я буду тут, — кивнула она. — Ты будешь там, а я — тут.

Ужасный вышел разговор — из тех, что часто происходят между супругами в темных спальнях глубокой ночью, когда становится ясно, что решение, которого вы избегали весь день, больше некуда откладывать.

После того как они договорились, она приняла четыре большие таблетки и уткнулась лицом в подушку.

Так и не сумев уснуть, он встал и пошел в комнату Шелби, где бывал теперь только по ночам. Наклонился над колыбелькой; та была уже слишком мала, но Лори не соглашалась укладывать ее в кровать — говорила, что еще не пора, еще рано.

Он коснулся пальцами мягких пуфиков, разрисованных ярко-желтыми рыбками. Вспомнил, как рассказывал Шелби, что это золотые рыбки, но дочка все повторяла «наны, наны» — так она называла бананы.

Ладошки, которыми она держалась за рубашку Лори, вечно были перемазаны белесой банановой жижей.

Однажды вечером, скользнув рукой между грудей Лори, под застежку ее лифчика, он даже там наткнулся на кусочек банана.

— Они везде, — вздохнула Лори. — Она как будто целиком состоит из бананов.

Он обожал их запах и вечно липкие дочкины пальчики.

В какой-то момент, вспоминая это, он начал плакать, но потом перестал, опустился в кресло-качалку и сидел там, пока не заснул.


Отчасти работа принесла ему облегчение — можно было стряхнуть с себя все те дни, когда в доме у них толпились соседи, родственники и друзья, обмениваясь слухами из Интернета, организовывая дежурства и поисковые операции. Но теперь соседи как-то рассосались, родственников поубавилось, осталась только пара-тройка друзей, которым некуда было больше податься.

Однажды поздно вечером к ним пришла женщина из углового дома и попросила вернуть кастрюлю.

— Я не думала, что она у вас столько пролежит, — сказала она, щурясь.

Казалось, она пытается заглянуть ему через плечо в гостиную. Лори на полной громкости смотрела какой-то сериал про блондинок с тугими лакированными лицами и сердито сжатыми губами. Она постоянно его смотрела, будто по телевизору вообще больше ничего не показывали.

— Я не знала, — добавила женщина, забрав кастрюлю и осматривая ее на предмет возможных повреждений, — что все так обернется.

«Мой самый сексуальный, — гласила эсэмэска от Лори, — я скучаю по твоим рукам… приезжай домой и возьми меня, возьми грубо, как захочешь. Покажи мне…»

Он резко развернулся в кресле, едва ли не пытаясь спрятать телефон от чужих глаз, словно хотел скрыть, что читает сообщение.

Сразу же сорвался с работы, сел в машину и гнал, как только мог, говоря себе, что с ней что-то не так. Должно быть, побочное действие лекарств, которые выписал ей врач, — или, может, скорби и тоски, которые бушуют в ее сложном, хрупком организме.

И все же не поэтому он ехал так быстро, не поэтому едва не споткнулся о болтающийся ремень безопасности, когда выскакивал из машины.

И не поэтому, увидев, как она лежит на животе лицом к нему и улыбается, почувствовал, что его разорвет надвое, если он не возьмет ее. Не возьмет сейчас же, на этом самом месте: чтобы только скрип кровати под ними и ни звука, ни стона, но в полутьме спущенных жалюзи — блеск ее белых зубов между разомкнутыми губами.


Все это было как-то нехорошо, неправильно, но он не понимал, в чем дело. Он знал ее — и одновременно совсем не знал. Это была Лори, но Лори из далекого прошлого. Вот только другая.


Постоянно названивали журналисты. Двое, казалось, вообще поселились в их квартале. Окопались там с самого начала, но потом вроде бы исчезли, переключились на другие новости.

Они вернулись, когда в Сети появились кадры, на которых Лори выходила из тату-салона «Магнум». Кто-то снял ее на сотовый.

На ногах у нее снова были красные ковбойские сапоги, на губах — красная помада. Она шла прямо на камеру.

В газетах эти фото напечатали под заголовком: «Материнское горе?»


Он разглядывал татуировку.

Слова «Mirame quemar» [Смотри, как я горю (исп.).], написанные затейливым почерком, лентой вились вокруг бедра.