Она остановилась на пороге и в полупустом зале сразу увидала Хольгера. Он сидел лицом к двери, но все его внимание было сосредоточено на тарелке. Вилку он неуклюже сжимал в кулаке и сосредоточенно трудился над тем, чтобы донести ее до рта. Примерно треть этих попыток заканчивалась неудачно, и еда падала на стол.

Вид у него был безнадежно поникший, лицо какое-то неподвижное — он казался столетним старцем. И только сейчас, видя его в кресле-каталке, Лисбет по-настоящему осознала, что он действительно жив и Арманский ее не обманул.

Хольгер Пальмгрен выругался про себя, в третий раз безуспешно попытавшись подобрать на вилку очередную порцию макарон. Он смирился с тем, что не может как следует ходить, что очень многое он не в состоянии делать сам. Но то, что он не может даже нормально есть и что порой у него, как у младенца, текут слюни, было для него невыносимо.

Умом он прекрасно понимал, как это делается. Нужно наклонить вилку под прямым углом, подцепить еду, поднять ее и поднести ко рту. Однако что-то разладилось в координации движений. Рука жила словно своей отдельной жизнью. Когда он приказывал ей подниматься вверх, она медленно уплывала куда-то в сторону. Когда он направлял вилку ко рту, рука в последний момент меняла направление и он попадал себе в щеку или в подбородок.

Однако он знал, что реабилитация уже принесла некоторые успехи. Всего лишь шесть месяцев тому назад руки у него так тряслись, что он вообще не мог донести еду до рта. Теперь же, хотя принятие пищи занимает много времени, все же он справляется без посторонней помощи. И он не собирался сдаваться, пока вновь не научится владеть своим телом.

Он только что опустил вилку, чтобы взять следующую порцию макарон, как вдруг из-за плеча к нему протянулась чья-то рука и мягко забрала вилку. Он увидел, как эта рука подцепила и подняла с тарелки кусок макаронной запеканки, и тотчас же узнал эту тонкую кукольную ручку. Обернувшись, он встретился глазами с Лисбет Саландер, стоявшей к нему вплотную. Она смотрела на него выжидающе, с выражением робости на лице.

Пальмгрен долго без движения смотрел на нее. Сердце, непонятно почему, отчаянно забилось. Наконец он открыл рот и принял предложенную еду.

Кусочек за кусочком, она его покормила. Вообще-то Пальмгрен терпеть не мог, чтобы его кормили за столом, но он понял, что у Лисбет это было движение души. Она делала это не потому, что он стал неуклюж, как тюфяк. Своим поступком она выражала сочувствие, которое вообще было ей не свойственно. Она подавала еду довольно крупными кусочками и терпеливо дожидалась, пока он прожует. Когда он показал ей на стакан с молоком и торчащей соломинкой, она спокойно поднесла его ко рту больного и держала так, чтобы ему было удобно пить.

За все время завтрака они не обменялись ни словом. Когда он проглотил последний кусок, она положила вилку и вопросительно посмотрела на него. Он покачал головой: нет, хватит, добавки не нужно.

Хольгер Пальмгрен откинулся на спинку кресла-каталки и глубоко вздохнул. Лисбет взяла салфетку и отерла ему рот. Он вдруг почувствовал себя кем-то вроде главы мафиозного клана из американского фильма, этаким capo di tutti capi,[Босс всех боссов (ит.).] которому какой-нибудь подручный оказывает мелкие услуги в знак уважения. Мысленно он уже видел, как она целует ему руку, и невольно улыбнулся такой игре фантазии.

— Как ты думаешь, можно ли тут где-нибудь раздобыть чашку кофе? — спросила Лисбет.

Он пробормотал что-то невнятное. Язык и губы не слушались его, звуки не складывались в слова.

— Быффт зыглом. — «Буфет за углом», как она поняла.

— Тебе принести? С молоком и без сахара, как раньше?

Он кивнул. Она забрала поднос и через несколько минут вернулась с двумя чашками кофе. Он отметил, что она пьет черный кофе, что было не в ее привычках, а потом улыбнулся — она сберегла соломинку, через которую он пил молоко, и поставила ее в кофейную чашку. Они молчали. Хольгер Пальмгрен хотел задать ей тысячу вопросов, но не мог выговорить ни одного слога. Зато они то и дело встречались глазами. У Лисбет был жутко виноватый вид. Наконец она прервала молчание.

— Я думала, что ты умер, — сказала она. — Я не знала, что ты жив. Если бы знала, я бы ни за что… Я бы давно уже навестила тебя.

Он кивнул.

— Прости меня!

Он снова кивнул и улыбнулся. Улыбка получилась кособокая, как будто он скривил губы.

— Ты был в коме, и доктора сказали, что ты умрешь. Они думали, что ты умрешь в ближайшие дни, а я взяла и ушла. Мне очень стыдно. Прости!

Он приподнял руку и положил на ее стиснутый кулачок. Она крепко сжала ее и с облегчением вздохнула.

— Тяя дыга неыо. — «Тебя долго не было».

— Ты говорил с Драганом Арманским?

Он кивнул.

— Я путешествовала. Я была вынуждена уехать. Уехала, ни с кем не попрощавшись. Ты беспокоился?

Он покачал головой.

— Никогда не надо из-за меня беспокоиться.

— Я ныннда за тяя неспооися. Ты ффега спависся. Ааски спокоисся. — «Я никогда за тебя не беспокоился. Ты всегда справляешься. Арманский беспокоился».

Тут она в первый раз улыбнулась. У Хольгера Пальмгрена отлегло от сердца — это была обычная ее кривоватая улыбка. Он пристально рассматривал ее, сравнивая образ, хранившийся в его памяти, с девушкой, которая сейчас стояла перед ним. Она изменилась. Она была живой и здоровой, хорошо и аккуратно одетой. Исчезло кольцо из губы и… гм… татуировка в виде осы, которая раньше была у нее на шее, теперь тоже исчезла. Лисбет выглядела повзрослевшей. Впервые за много недель он захохотал, и его смех был похож на кашель.

Лисбет еще больше скривила рот в улыбке и вдруг почувствовала, как сердце ее переполнилось давно забытым теплом.

— Ты ршшо спавиась. — «Ты хорошо справилась», — сказал он, показывая на ее одежду.

Она кивнула:

— Я отлично справляюсь!

— Как тее новы пекун? — «Как тебе новый опекун?»

Хольгер Пальмгрен заметил, как помрачнела Лисбет. Губы ее чуть-чуть сжались, но она ответила с невозмутимым видом:

— Он ничего… Я знаю, как с ним обращаться.

Брови Пальмгрена вопросительно поднялись. Лисбет обвела взглядом столовую и переменила тему:

— Как давно ты здесь?

Пальмгрен был не дурак. Он перенес удар, он с трудом говорил и утратил координацию движений, но интеллект его не пострадал, и внутренним чутьем он тотчас же уловил в тоне Лисбет Саландер фальшь. За те годы, что они были знакомы, он понял, что она никогда не врет ему напрямую, но в то же время не всегда бывает вполне откровенна. Ее способ утаивания правды заключался в том, чтобы отвлечь его внимание. С новым опекуном определенно что-то было не так, и Хольгера Пальмгрена это совершенно не удивило.

Внезапно он ощутил прилив раскаяния. Сколько раз он говорил себе, что надо бы как-то связаться с коллегой Нильсом Бьюрманом и поинтересоваться, как обстоят дела Лисбет Саландер, но всякий раз откладывал! И почему он не занялся вопросом о ее недееспособности, пока еще был ее опекуном? Да потому что эгоистично желал сохранить с нею контакт. Он полюбил эту чертову трудную девчонку, как родную дочь, которой у него никогда не было, и хотел сохранить эти отношения. Кроме того, ему, старому тюфяку из приюта для инвалидов, который еле-еле справляется с тем, чтобы расстегнуть в туалете штаны, было слишком сложно и трудно начать такое дело. А теперь он чувствовал себя так, словно подвел Лисбет Саландер. «Но она выживет в любых условиях, — подумал бывший адвокат. — Она самая непотопляемая личность из всех, кого я когда-либо встречал».

— Сет.

— Не поняла.

— Суд.

— Суд? О чем это ты?

— Ндо отмнить ршение о твоей недееспссп…

Хольгер Пальмгрен весь покраснел, лицо его перекосилось от напрасного усилия произнести нужное слово. Лисбет положила ладонь на его руку и осторожно ее пожала:

— Не… беспокойся за меня, Хольгер! У меня уже есть план, как в ближайшее время избавиться от статуса недееспособной. Это сейчас не твоя забота. Но вполне может быть, что мне еще понадобится твоя помощь. Хорошо? Ты согласишься быть моим адвокатом, если мне это понадобится?

Он покачал головой:

— Сишк стар! — Он постучал костяшками пальцев по столу. — Стары драк.

— Конечно, ты чертов старый дурак, если так говоришь! Мне нужен адвокат. И я хочу, чтобы это был ты. Хоть ты и не сможешь выступать в суде как защитник и произносить длинные речи, но ты всегда сумеешь дать мне умный совет. О'кей?

Он снова покачал головой. Затем кивнул.

— Рыбтш?

— Не поняла.

— Деты рыбтш? Не Рмнски. — «Где ты работаешь? Не у Арманского?»

Лисбет минутку помолчала, не зная, как сказать и как объяснить ему свое нынешнее положение. Вопрос был сложный.

— Я больше не работаю у Арманского, Хольгер. Мне не нужно у него работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь. У меня есть деньги, и дела мои обстоят хорошо.

Пальмгрен снова приподнял брови.

— Теперь я буду часто тебя навещать. Я все тебе расскажу, но давай не будем пока волноваться. Сейчас я хочу заняться другим.

Она нагнулась, подняла с пола сумку и, поставив ее на стол, вынула оттуда шахматную доску.

— Мы с тобой уже два года не резались в шахматишки!

Он смирился с неизбежностью. Как видно, она затеяла какие-то интриги и не хочет об этом рассказывать. Наверняка он бы их не одобрил, но Хольгер достаточно верил в нее и знал: если она что-то затеяла, значит, это возможно. Сомнительно с юридической точки зрения, но не противоречит божеским законам. В отличие от большинства Хольгер Пальмгрен был убежден, что Лисбет Саландер — человек по природе порядочный. Проблема была лишь в том, что ее личная мораль не всегда совпадала с установлениями закона.

Лисбет расставила перед ним шахматные фигуры, и потрясенный Пальмгрен узнал свою собственную доску. Очевидно, она стащила ее из квартиры, когда его положили в больницу. Лисбет предоставила ему играть белыми, и он вдруг обрадовался этому, как ребенок.

Лисбет Саландер провела у Хольгера Пальмгрена два часа. Три раза она его обыграла, но тут в самый разгар схватки вошла сиделка и сказала, что ему пора на послеобеденное занятие лечебной физкультурой. Лисбет собрала фигуры и спрятала доску в сумку.

— Не могли бы вы рассказать мне, как идут дела с лечебной физкультурой? — спросила она сиделку.

— Мы делаем упражнения для развития силы и координации и уже достигли успехов, правда?

Вопрос был обращен к Хольгеру Пальмгрену. Тот кивнул.

— Ты уже можешь пройти несколько метров, а к лету начнешь самостоятельно гулять в парке. Она твоя дочь?

Лисбет и Хольгер Пальмгрен переглянулись.

— Прмм дочь. — «Приемная дочь».

— Как хорошо, что ты пришла его навестить!

Иными словами: «Где ты, черт возьми, до сих пор пропадала?» Лисбет сделала вид, что не заметила скрытого упрека. Она нагнулась к нему и поцеловала в щеку:

— В пятницу я снова приду тебя навестить.

Хольгер Пальмгрен с трудом встал с инвалидного кресла, она проводила его до лифта, и там они расстались. Как только двери лифта закрылись, Лисбет направилась к администратору и спросила, можно ли видеть лечащего врача. Ее направили к доктору А. Сиварнандану, которого она нашла в кабинете в конце коридора. Она представилась и сказала, что является приемной дочерью Пальмгрена.

Доктор А. Сиварнандан, обладатель рябого лица и тоненьких усиков, открыл карточку Хольгера Пальмгрена и стал читать первые страницы. Лисбет ждала, все больше раздражаясь. Наконец он поднял голову и заговорил, к ее удивлению, с заметным финским акцентом:

— В бумагах ничего не сказано о дочери или приемной дочери. Согласно записям, из ближайших родственников у него есть только восьмидесятишестилетняя двоюродная сестра, проживающая в Емтланде.[Емтланд — лен в Швеции.]

— Он заботился обо мне с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет, и до того дня, как у него случился удар. Тогда мне было двадцать четыре.

Она порылась во внутреннем кармане куртки и бросила на письменный стол доктора А. Сиварнандана ручку.

— Меня зовут Лисбет Саландер. Запишите мое имя в его карточку. Я его самая близкая родственница на всем белом свете.

— Возможно, — строго ответил А. Сиварнандан. — Но если вы его самая близкая родственница, то что-то уж очень долго вы собирались его посетить. До сих пор его лишь изредка навещал один человек, не являющийся его родственником, но записанный в качестве того лица, с которым следует связаться в случае ухудшения состояния больного или его смерти.

— Должно быть, это Драган Арманский.

Доктор А. Сиварнандан удивленно поднял брови и задумчиво покивал:

— Правильно. Вижу, вы знаете его.

— Вы можете позвонить ему и убедиться, что он тоже меня знает.

— В этом нет надобности. Я верю вам. Мне сообщили, что вы два часа просидели с Хольгером Пальмгреном за шахматами. Однако я не могу обсуждать с вами его здоровье без его разрешения.

— А такого разрешения этот упрямый черт ни за что не даст, потому что он вбил себе в голову бредовую идею, будто не должен обременять окружающих своими несчастьями, а еще будто по-прежнему он несет ответственность за меня, а не я за него. Вот как было дело: два года я была в уверенности, что Пальмгрен умер. Только вчера я узнала, что он жив. Если бы я знала, что он… Это трудно объяснить, но я хочу знать, каков прогноз и может ли он поправиться.

Доктор А. Сиварнандан взял ручку и аккуратно вписал имя Лисбет Саландер в карточку Хольгера Пальмгрена, выяснив к тому же ее идентификационный номер и телефон.

— О'кей. Теперь вы официально его приемная дочь. Возможно, я поступаю не совсем по правилам, но, принимая во внимание, что вы первый человек, навестивший его после Рождества, когда к нему приезжал господин Арманский… Вы видели его сегодня и сами наблюдали, что у него проблемы с координацией движений и неважно с речью. Он перенес удар.

— Я знаю. Это я его тогда нашла и вызвала «скорую».

— Вот как! В таком случае вы знаете, что он три месяца пролежал в больнице и долгое время был без сознания. Часто пациенты в таких случаях не выходят из комы, но иногда все-таки приходят в себя. Очевидно, его время еще не пришло. Сначала его перевели в отделение для хронических больных с нарушенной умственной деятельностью, совершенно не способных обходиться без посторонней помощи. Против ожидания у него вдруг стали появляться признаки улучшения, и тогда его девять месяцев тому назад перевели в реабилитационный центр.

— Что ждет его в будущем?

Доктор А. Сиварнандан развел руками:

— Может быть, у вас есть магический кристалл посильнее моего? Я действительно не имею об этом никакого представления. Он может умереть от кровоизлияния в мозг хоть сегодня ночью. А может прожить еще двадцать лет в сравнительно хорошем состоянии. Не знаю. Тут, можно сказать, все от Бога зависит.

— А если он проживет еще двадцать лет?

— Реабилитация проходила у него трудно, и только в самые последние месяцы мы действительно смогли отметить заметные улучшения. Шесть месяцев назад он еще не мог есть без посторонней помощи. Всего лишь месяц назад он еле-еле мог встать с инвалидного кресла — отчасти из-за того, что его мышцы атрофировались от долгого лежания. Но теперь он, во всяком случае, немного может ходить.

— Ему станет лучше?

— Да. Причем даже намного лучше. Трудно было самое начало, а сейчас мы каждый день отмечаем новые успехи. Из его жизни выпало два года. Я надеюсь, через несколько месяцев, к началу лета, он сможет гулять у нас в парке.

— А речь?

— Его проблема состоит в том, что у него были поражены речевой и двигательные центры. Долгое время он был как мешок. С тех пор мы добились, что он опять научился управлять своим телом и разговаривать. Ему бывает трудно вспомнить нужное слово, и пришлось заново учиться говорить. Но в то же время он учился не как ребенок — он понимает значение слов и только не может их произнести. Подождите несколько месяцев, и вы увидите, что его речь по сравнению с сегодняшним днем стала лучше. То же относится и к способности ориентироваться. Девять месяцев назад он путал, где право, где лево, где верх и где низ.

Лисбет задумчиво кивнула и две минуты размышляла. К ее удивлению, ей понравился доктор А. Сиварнандан с его индийской внешностью и финским произношением.

— Что значит «А.»? — спросила она неожиданно.

Он посмотрел на нее с подозрением, но ответил:

— Андерс.

— Андерс?

— Я родился в Шри-Ланке, но меня усыновили и увезли в Турку, когда мне не было еще и года.

— О'кей, Андерс! Чем я могу вам помочь?

— Навещайте его. Ему нужны интеллектуальные стимулы.

— Я могу приходить каждый день.

— Мне не нужно, чтобы вы приходили каждый день. Раз он вас любит, то я хочу, чтобы он ждал ваших посещений и заранее радовался. Мне не надо, чтобы они ему надоели.

— Нужна ли ему помощь каких-нибудь специалистов, чтобы он поскорее выздоровел? Я оплачу их, если это понадобится.

Он быстро улыбнулся, но тотчас же снова стал серьезным:

— Боюсь, что мы и есть эти специалисты. Конечно, мне хотелось бы иметь больше средств в своем распоряжении и чтобы нам не урезали обеспечение, но могу вас заверить, что он получает самое лучшее лечение.

— А если бы вы не боялись сокращения средств, что бы вы тогда могли ему предложить?

— Идеальным вариантом для таких пациентов, как Хольгер Пальмгрен, был бы, конечно, личный тренер на полный рабочий день. Однако такие возможности в Швеции давно уже никому не предоставляются.

— Наймите ему тренера.

— Что вы сказали?

— Наймите персонального тренера для Хольгера Пальмгрена. И выберите самого лучшего из всех. Завтра же! И проследите за тем, чтобы у него было все необходимое оборудование и прочее, что там нужно. Я устрою так, чтобы уже к концу нынешней недели были выделены деньги на оплату тренера и покупку оборудования.

— Вы шутите?

Лисбет прямо и жестко посмотрела в глаза доктору Сиварнандану.

Миа Бергман нажала на педаль тормоза и направила свой «фиат» к тротуару перед станцией метро «Гамла стан». Даг Свенссон открыл дверцу и на ходу сел в машину. Наклонившись, он поцеловал Миа в щеку — она в это время крепко держала руль, объезжая автобус.

— Привет! — сказала она, не сводя глаз с идущего впереди транспорта. — У тебя был такой серьезный вид. Что-нибудь случилось?

Даг Свенссон вздохнул и застегнул ремень безопасности.

— Нет, ничего серьезного. Небольшая задержка с текстом.

— А что такое?

— Остался месяц до сдачи. Я провел девять из двадцати двух запланированных нами бесед. И тут вдруг проблемы с Бьёрком из Службы безопасности! Как назло, он взял больничный, засел дома и не подходит к телефону.

— Может, он в больнице?

— Не знаю. Ты пробовала когда-нибудь получить какую-нибудь информацию в Службе безопасности? Они даже не говорят, работает ли он у них.

— Ты не пробовал звонить его родителям?

— Они оба умерли. И жены у него нет. Есть брат, но тот живет в Испании. Просто не знаю, как мне до него добраться.

Миа Бергман покосилась на своего друга. Она вела машину по Шлюзу, стараясь выбраться к туннелю, ведущему к Нюнесвеген.

— В крайнем случае придется выкинуть кусок о Бьёрке. Блумквист требует, чтобы все, кого мы в чем-то обвиняем, получили шанс высказать свою точку зрения, прежде чем мы опубликуем их имена.

— Было бы жалко пропустить представителя тайной полиции, который бегает по проституткам. Как ты поступишь?

— Постараюсь его разыскать, конечно. Ты-то сама как? Не нервничаешь?

— В общем, нет. Через месяц у меня защита докторской, а я спокойна, как простокваша.

— Ты владеешь своей темой. Что же тебе нервничать?

— Взгляни на заднее сиденье!

Даг Свенссон обернулся и увидел там коробку.

— Миа! Она напечатана! — воскликнул он.

В его руках оказалась напечатанная диссертация под заголовком:

...

From Russia with love.

Нелегальные каналы, поставки секс-рабынь, организованная преступность и ответные действия общества.

Миа Бергман.

— Я думал, она будет готова не раньше следующей недели. Ой, черт! Надо будет дома открыть бутылку вина. Поздравляю вас, доктор!