— Часы и бумажник! — потребовал один.

В свете фонаря блеснул нож. Другой бандит поднял что-то длинное и увесистое.

— Слишком поздно, — сказал я и прыгнул.

Я снова попал в городскую библиотеку Станвилла, к полке, на которой стояли книги от Кэти Рудингер до Марты Уэллс. Я улыбнулся. Конкретное направление прыжка я не выбирал, я просто спасался. При непосредственной угрозе моей жизни я неизменно оказывался здесь, в месте, которое считал самым безопасным.

Я мысленно перебрал места, в которые телепортировался, и задумался.

Во всех тех точках я частенько бывал до прыжков: либо недавно, как, например, в Вашингтон-сквер-парке или в отеле «Нью-Йорк», либо неоднократно в течение долгого времени. Все эти точки я мог мысленно представить. Неужели этого хватает для прыжков?

Я стал искать «Нью-Йорк» в картотеке и обнаружил список путеводителей, 917.471 по десятичной классификации Дьюи [Десятичная классификация Дьюи — система классификации книг, разработанная в XIX веке американским библиотекарем Мелвилом Дьюи.]. Так мне и попался путеводитель Фостер по Нью-Йорк-Сити 1986 года издания. На странице 323 была цветная фотография Центрального парка со скамейкой и урной на переднем плане и лодочной станцией Лоуба чуть поодаль.

Когда мы с родителями ездили в Нью-Йорк, в Центральный парк мы с мамой углублялись лишь до Метрополитен-музея в восточной его части. Мама наслушалась ужасов про грабителей и насильников, потому до лодочной станции мы не добрались. В той части парка я никогда не был.

Я смотрел на фотографию до тех пор, пока не стал видеть ее с закрытыми глазами.

Прыжок — и я открыл глаза.

Я не переместился. Так и стоял в библиотеке.

Хм…

Листая каталог, я попробовал прыгнуть в другие места, где не бывал сам. Универмаг «Блумингдейл», Бронксский зоопарк, пьедестал статуи Свободы. Ничего не получилось.

Потом попалась фотография смотровой площадки в Эмпайр-стейт-билдинг.

«Смотри, мам, вон Крайслер-билдинг, вон башни Всемирного торгового центра, а вон там…»

«Т-ш-ш, Дэви! Сбавь тон, пожалуйста».

«Сбавь тон» — мамино выражение, оно куда мягче «Замолчи!», «Заткнись!» и «Закрой пасть!», как говорит папа. Эмпайр-стейт-билдинг мы осматривали на второй день нашей поездки и провели там около часа. Я не представлял, какое впечатление произвела на меня та вылазка, пока не наткнулся на фотографию. Думал, что если и помню, то смутно, а сейчас все так и встало перед глазами.

Я прыгнул, и уши заложило, как на самолете при взлетах и посадках. Я стоял на площадке, холодный ветер с Ист-ривер ерошил мне волосы и шелестел страницами путеводителя, который я до сих пор держал в руках. На площадке ни души. Я глянул в путеводитель: площадка открыта для посетителей с половины десятого утра до полуночи.

Значит, прыгать я могу туда, где бывал. Это немного утешило. Если папа способен телепортироваться, ко мне в бруклинский отель он не попадет, поскольку никогда там не был.

Вид с площадки немного смущал — все здания в огнях, нечеткими силуэтами они сливаются воедино. Но вот я разглядел вдали фигуру, подсвеченную зеленым, и сориентировался. Остров Свободы к югу от меня, с площадки видна Пятая авеню, тянущаяся к Гринвич-Виллидж и Даун-тауну. Башни-близнецы Всемирного торгового центра должны были навести меня на мысль.

Вспомнилось, как мама опускала двадцатипятицентовики в телескоп на площадке, чтобы я увидел статую Свободы. На остров мы не поехали, потому что маму укачивало на пароме.

Мне стало грустно. Куда сбежала мама?

Я прыгнул обратно в библиотеку и поставил путеводитель на полку. Так, значит, я могу перепрыгнуть в любое место, где бывал? Дед со стороны мамы после выхода на пенсию жил во Флориде, в маленьком домике. Мы с мамой навещали его только раз, когда мне было одиннадцать. Следующим летом мы собирались снова, но весной мама сбежала. Я смутно помнил яркий домик с белой черепичной крышей, а рядом с ним — канал, по которому плыли лодки. Я попытался представить себе гостиную, но перед глазами вставал дедушка в абстрактной, безликой комнате. Прыгнуть я все равно попробовал, но не сумел.

Хм…

Очевидно, воспоминания принципиально важны. Мне нужно четко представлять место, куда я хочу попасть, нужно личное впечатление о нем. В голову пришел еще один эксперимент.

Я прыгнул. На углу Сорок пятой улицы и Пятой авеню есть магазин электроники. Продают там стерео- и видеоаппаратуру, компьютеры и электронные инструменты. Когда я прыгнул на тот угол, все магазины уже закрылись, включая лавку итальянского мороженого, куда я заходил накануне.

Впрочем, я мог легко заглянуть в торговые залы, ведь в целях безопасности и привлечения покупателей они ярко освещались. Большинство витрин были закрыты стальными решетками, но взгляду они не мешали.

Я выбрал магазин с решеткой пошире и с освещением поярче, внимательно осмотрел пол, стены, расположение полок и ближайший к витрине товар.

Теперь в магазине я ориентировался так, словно побывал в нем. Стоял я на тротуаре, в каких-то шести футах от торгового зала и очень четко его представлял. Я огляделся по сторонам, закрыл глаза и прыгнул.

Произошли две вещи. Во-первых, я оказался в торговом зале, в считаных дюймах от блестящих, сверкающих электронных игрушек. Во-вторых, секунду спустя громкая, пронзительная сирена завыла внутри магазина и снаружи, потом засверкали электронные вспышки, озаряя торговый зал ярче молнии.

Господи! Я содрогнулся и чуть ли не машинально прыгнул обратно в городскую библиотеку Станвилла.

Колени тряслись. Я быстро сел на пол и дрожал еще минуту с лишним.

Ну что со мной случилось? Это же просто сигнализация, вариант детектора движения. Когда два бандита приставали ко мне в Вашингтон-Сквер-парке, я так не реагировал.

Постепенно я пришел в себя. Ничего особо неожиданного не случилось. Я сделал несколько глубоких вдохов. Вполне можно было задержаться в том магазине и, пока не нагрянула полиция, перетащить себе в отель парочку видеомагнитофонов.

И что бы я с ними делал? Сбыть все равно не сумел бы — меня бы надули или подставили. От одной перспективы общения со скупщиками краденого у меня мурашки поползли по коже. А как насчет владельца магазина? Он пострадает? Или страховка покроет ущерб? Просто размышляя об этом, я чувствовал себя виноватым.

От следующей мысли у меня подскочил пульс. А вдруг те вспышки означают, что меня сфотографировали? Вдруг в том магазине охранное видеонаблюдение?

Я вскочил и принялся мерить библиотеку шагами, едва не задыхаясь.

— Прекрати! — велел я себе вслух.

В пустой библиотеке мой голос прозвучал так громко! Как, черт подери, они тебя поймают, даже имейся у них отпечатки твоих пальцев? Да и если тебя поймают, какая тюрьма тебя удержит? Черт, ничего ведь не украдено, замки не взломаны, окна не разбиты. Кто поверит в сказку про взлом и тем более откроет дело?

От усталости подкашивались ноги, на плечи будто давил тяжелый груз. Голова снова заболела, захотелось спать.

Я прыгнул к себе в отель и скинул обувь. В комнате было прохладно, радиатор едва теплился. Простынка на кровати тонюсенькая. Такая не согреет. Вспомнился бездомный из Вашингтон-сквер-парка. Ему-то хоть тепло?

Я прыгнул в темный дом отца, взял со своей кровати одеяло и прыгнул обратно в отель.

Потом я заснул.

Шум с улицы — думаю, сигнал машины — разбудил меня в полдень. Я натянул одеяло еще выше и обвел взглядом дешевый номер.

Наступила среда, значит отец должен уехать на службу. Я встал, потянулся и прыгнул в папину ванную. Там я прислушался и глянул за угол.

Никого. Я прыгнул на кухню и посмотрел в окно на подъездную дорожку. Папиной машины не было. Я помылся и позавтракал.

Нельзя же вечно жить за отцовский счет! От этой мысли у меня заболел живот. Где взять деньги?

Я прыгнул к себе в отель и перебрал вещи, выискивая чистые. Белье кончалось, все носки грязные. Может, прыгнуть в магазин, набрать одежды, потом прыгнуть куда-нибудь, не заплатив? Я стану супервором!

«Блеск, Дэви!» Я покачал головой, собрал грязные вещи и прыгнул в папин дом.

Ну вот, я все чаще думаю об этом доме как о папином, а не как о своем. Наверное, это к лучшему.

Так, отец оставил в машине выстиранные вещи, не переложив их в сушилку. По запаху плесени было ясно, что они лежат там уже дня два. Я вывалил его одежду на сушилку, загрузил в барабан свою и включил машину.

Раз дом папин, что я здесь делаю? Ну должен же отец хоть изредка кормить меня и позволять стираться? С чего мне мучиться чувством вины за то, что пользуюсь его имуществом?

Пока машина стирала, я бродил по дому и, конечно, мучился чувством вины.

Дело было не в еде и не в стирке, а в двадцати двух сотенных купюрах, которые я взял у отца из бумажника. Ерунда какая! Он хорошо зарабатывает, а меня всегда одевал в секонд-хенде. Машина у него стоит больше двадцати двух тысяч, а меня он содержал только для того, чтобы не платить маме алименты.

Но вину я все равно чувствовал. И злость тоже.

А если разгромить тут все? Переломать мебель, спалить одежду? Или вернуться ночью, открыть бензобак «кадиллака» и поджечь его? Вдруг дом тоже загорится?

Ну что со мной такое? Чем дольше нахожусь в доме, тем сильнее злюсь. Чем больше злости, тем больше чувство вины. Разве стоит так терзаться?