— Извините, Тед, — произносит служанка, протискиваясь мимо какого-то мужчины лет пятидесяти, широкоплечего и загорелого, с редеющими рыжими волосами.

Охотничий костюм плотно облегает еще крепкое, но уже заплывшее жирком тело. На обветренном лице сверкают яркие голубые глаза.

— Тед? — злобно восклицает он, хватает ее за руку и сжимает запястье так сильно, что служанка ойкает и морщится. — Ты что о себе возомнила, а, Люси? Я тебе не Тед, а мистер Стэнуин. С вами, крысами подвальными, я больше не якшаюсь.

Она ошеломленно отшатывается, умоляюще глядит на нас. Никто не двигается с места, даже фортепиано прикусывает язык. Внезапно до меня доходит, что этого человека все боятся. К стыду своему, и я тоже. Я цепенею, но кошусь на него из-под полуопущенных век, отчаянно надеясь, что вульгарный тип не обратит на меня внимания.

— Тед, оставьте ее в покое, — говорит Даниель Кольридж, появляясь в дверях.

Голос звучит резко, холодно. С намеком на угрозу.

Стэнуин сопит, щурит глаза, глядит на Даниеля. Они — не равные противники. Кряжистый, массивный Стэнуин исходит ядом. Даниель стоит, сунув руки в карманы и чуть склонив голову к плечу, и что-то в его позе заставляет Стэнуина задуматься. Может быть, он боится, что его собьет поезд, которого, судя по всему, ждет Даниель.

Часы набираются смелости и громко тикают.

Стэнуин фыркает, выпускает запястье служанки, бормочет что-то неразборчивое и выходит, задев Даниеля в дверях.

По комнате проносится дружный вздох, снова бренчит фортепиано, отважные часы продолжают тикать как ни в чем не бывало.

Даниель оценивающе глядит на каждого из нас по очереди.

Не в силах вынести его взгляд, я смотрю на свое отражение в окне. Лицо выражает брезгливое отвращение к бесчисленным недостаткам моего характера. Сначала убийство в лесу, теперь вот это. Неужели я так и буду терпеть несправедливость? Неужели так и не наберусь смелости, не вмешаюсь?

Даниель подходит ко мне, призрачно отражается в стекле.

— Белл, — негромко говорит он, касаясь моего плеча, — можно вас на минутку?

Пристыженно иду за ним в кабинет, взгляды гостей буравят мне спину. В кабинете сумрачно, разросшийся плющ заплетает окна в свинцовых переплетах, потемневшие картины маслом впитывают сочащийся сквозь стекла свет. У окна с видом на газон стоит письменный стол, — похоже, еще недавно за ним кто-то сидел: под брошенной авторучкой на обрывке промокательной бумаги расплывается чернильное пятно, рядом лежит ножичек для вскрытия писем. Трудно представить, какие послания сочиняют в такой гнетущей атмосфере.

В противоположном углу комнаты, у второй двери, молодой человек в охотничьем костюме удивленно заглядывает в раструб граммофонного рожка, не понимая, почему пластинка беззвучно вращается на круге под иглой.

— Проучился семестр в Кембридже и возомнил себя Изамбардом Кингдомом Брюнелем [Изамбард Кингдом Брюнель (1806–1859) — знаменитый английский инженер-проектировщик, разработчик и строитель мостов, железных дорог, дорожных и портовых сооружений.], — говорит Даниель.

Молодой человек переводит взгляд на него. Юноша — на вид ему не больше двадцати четырех — темноволос и широколиц; черты его кажутся странно сплющенными, примятыми, словно он прижимает лицо к стеклу. При виде меня он широко улыбается, сквозь облик взрослого мужчины проступает мальчишеская физиономия, будто в окне.

— Белл, дурашка, вот вы где! — восклицает он, одновременно хватая меня за руку и хлопая по спине, сжимает в тисках дружеских объятий.

Он напряженно вглядывается в меня, щурит зеленые глаза, не понимая, почему я его не узнаю.

— Да вы и правда ничего не помните, — говорит он, косясь на Даниеля. — Вот счастливчик. Пойдем в бар, познакомлю вас с похмельем.

— Быстро же по Блэкхиту новости расходятся, — замечаю я.

— Скука — дорожка накатанная, — отвечает он. — Меня зовут Майкл Хардкасл. Мы с вами давние приятели, но теперь, наверное, лучше называть нас новыми знакомцами.

В его словах нет ни капли разочарования. Наоборот, ситуация его забавляет. Впрочем, даже при первой встрече очевидно, что Майкла Хардкасла забавляет почти все.

— Вчера за ужином Майкл был вашим соседом по столу, — говорит Даниель, который сменил Майкла у граммофона. — Может быть, вы поэтому и решили удариться головой, да посильнее.

— Белл, ну подыграйте же ему. Мы ждем не дождемся, что в один прекрасный день он все-таки вымучит из себя шутку, — говорит Майкл.

В беседе возникает пауза, которую должна заполнить моя реплика, и ее отсутствие нарушает ритм разговора. Впервые за сегодняшнее утро мне хочется вернуться к прежней жизни. Мне недостает знакомства с этими людьми. Недостает дружеской близости. Мое огорчение отражается на лицах собеседников, нас разделяет ров неловкого молчания. Надеясь вернуть хотя бы малую толику былого доверия, я закатываю рукав, демонстрирую перевязанную руку, замечаю, что кровь уже просочилась сквозь бинты.

— Лучше бы я и впрямь головой ударился, — говорю я. — Доктор Дикки считает, что ночью на меня напали.

— Не может быть! — восклицает Даниель.

— Это все из-за той проклятой записки, — говорит Майкл.

— Вы о чем, Хардкасл? — Даниель удивленно приподнимает брови. — Вам что-то известно? Почему вы сразу не сказали?

— Так ведь и говорить нечего, — смущенно отвечает Майкл, ковыряя ковровый ворс носком туфли. — Когда мы распивали пятую бутылку, служанка принесла какую-то записку. Белл сразу вскочил, извинился и начал вспоминать, как обращаться с дверями. — Он пристыженно смотрит на меня. — Я хотел пойти с вами, но вы заявили, что пойдете один. Я решил, что у вас свидание, поэтому не стал настаивать. И после этого я вот только сейчас вас увидел.

— А что было в записке? — спрашиваю я.

— Понятия не имею, старина. Я ее не читал.

— А вы помните, как выглядела служанка? Может быть, Белл упоминал имя Анна? — спрашивает Даниель.

Майкл пожимает плечами, воспоминание скользит по лицу.

— Анна? Нет, не слышал. А служанка… — Он надувает щеки, шумно выдыхает. — Черное платье, белый передник. Вот и все. Да ну вас! Кольридж, вы же знаете, тут служанок немерено, всех лиц не упомнишь.

Он беспомощно глядит на нас. Даниель разочарованно качает головой:

— Не волнуйтесь, старина, мы во всем разберемся. — Он похлопывает меня по плечу. — И я даже знаю, как именно.

Он кивает на карту имения, висящую в раме на стене. Великолепный архитектурный эскиз, пожелтевший, с обтрепанными краями и в потеках воды, изображает особняк и его окрестности. Оказывается, Блэкхит — огромное имение; у западного крыла особняка находится фамильное кладбище, а у восточного крыла — конюшня; к озеру спускается тропка, а на берегу стоит лодочный домик. Все остальное — лес, который упрямо рассекает подъездная аллея, точнее, дорога, проложенная к деревне. Судя по виду из окон второго этажа, мы здесь одни в чаще.

Меня прошибает холодный пот.

Предполагалось, что я исчезну в зеленом просторе, как Анна сегодня утром. Я ищу свою могилу.

Даниель замечает мое волнение, косится на меня.

— Уединенные места, — шепчет он, вытряхивая сигарету из серебряного портсигара. Прихватывает ее губами, роется по карманам в поисках зажигалки.

— Отец перевез нас сюда, когда рухнула его политическая карьера. — Майкл подносит зажигалку к сигарете Даниеля и закуривает сам. — Решил заделаться сельским сквайром. Разумеется, ничего хорошего из этого не вышло.

Я вопросительно приподнимаю бровь.

— Моего брата убил один из наших лесников, некий Чарли Карвер, — спокойно поясняет Майкл, будто зачитывает результаты скачек.

Я прихожу в ужас оттого, что совершенно не помню об этой жуткой истории, торопливо бормочу какие-то извинения:

— Простите… простите, какой кошмар…

— А, дело давнее, — нетерпеливо обрывает меня Майкл. — Это случилось девятнадцать лет назад. Мне тогда было всего пять. Если честно, я почти ничего не помню.

— В отличие от скандальных газет, — добавляет Даниель. — Карвер и его приятель упились в дым, поймали Томаса у озера. Начали топить, потом прикончили ножом. Семилетнего ребенка. На шум прибежал Тед Стэнуин, отогнал их выстрелами из ружья, но Томаса уже было не спасти.

— Стэнуин? — переспрашиваю я, стараясь не выказать изумления. — Этот грубиян в гостиной?

— Вслух его лучше так не называть, — предупреждает Даниель.

— Старина Стэнуин на хорошем счету у моих родителей, — добавляет Майкл. — Он был простым егерем, но за попытку спасения Томаса отец пожаловал ему одну из наших плантаций в Африке, и теперь этот проходимец разбогател.

— А что стало с убийцами?

— Карвера отправили на виселицу, — говорит Даниель, стряхивая пепел на ковер. — Нож нашли в подполе его дома вместе с десятком бутылок ворованного бренди. А соучастника так и не поймали. Стэнуин утверждает, что подбил его выстрелом из ружья, но в местную больницу никто не обращался, а Карвер сообщника не выдал. В тот уик-энд лорд и леди Хардкасл давали званый прием, так что вполне возможно, что сообщником был кто-то из гостей, однако все в один голос отрицают знакомство с Карвером.

— Да, славно все обставили, — ровным голосом произносит Майкл, с лицом мрачнее туч за окнами.

— Значит, сообщник все еще на свободе? — спрашиваю я.