— Да, это я, великий хан. Твой темник Субэдэй. Только я давно уже не прислуга. Это было тридцать лет назад…

Тэмуджин, собрав остатки сил, прохрипел толпившимся в шатре слугам, чиновникам и военачальникам:

— Все вон! Оставьте нас одних.

Толуй, младший сын хана, вскочил, подгоняя неповоротливых пинками:

— Пошевеливайтесь! Или не слышали приказа? Да поживее, а то ползёте, как беременные овцы.

Выгнал последнего толстого нойона, повернулся к постели:

— Сделано, отец.

— Ты тоже, Толуй. Иди вон.

Младший чингизид удивился, но не посмел возражать. Ожег Субэдэя злым взглядом и вышел из шатра.

Темник почтительно склонил седую голову, приготовившись слушать.

Тэмуджин помолчал. Потом вдруг улыбнулся:

— Помнишь, как ты притворился перебежчиком и обманул меркитов? Завёл их войско в ловушку. Отличная была охота: мы гоняли их по степи, словно испуганных зайцев, пока не перебили всех.

Субэдэй кивнул:

— Конечно, помню. После того дела ты доверил мне сотню бойцов.

Хан рассмеялся:

— До сих пор не понимаю, как тебе удалось их обдурить.

— Я старался. Меркиты поверили, что я — несчастный слуга, несправедливо обиженный хозяином. Если помнишь, ты кнутом рассёк мне лицо для достоверности.

Тэмуджин протянул руку, пощупал давний шрам на щеке соратника. Тихо сказал:

— Прости меня, темник.

— Пустое, великий хан.

— Нет, не пустое, — с нажимом сказал Чингис, — я не успел извиниться перед многими, которые были более достойны моего раскаяния, чем ты. Но если не можешь добыть лисицу, удовлетворишься и бурундуком.

Субэдэй промолчал: сравнение ему не понравилось.

— Помнишь, ты рассказывал мне об одном урусуте, о Золотом Багатуре, славно сражавшемся на Калке, а потом в неудачной битве с булгарами?

— Не помню, — соврал темник и поморщился, будто раскусил гнилой орех, — наверное, глупая сказка, которой утешаются слабые народы Запада.

— Может, и сказка, — задумчиво сказал Тэмуджин, — я хотел бы, чтобы спустя века обо мне рассказывали подобные легенды. Не про то, как я жёг города и повергал к своим ногам бесчисленные царства. А о том, как я скакал на золотом коне к победе, с верными друзьями рядом.

— К чему ты заговорил о легендах? — осторожно спросил темник. — У тебя впереди ещё много лет для жизни и новых свершений.

— Врёшь, — вздохнул Чингисхан, — это тебе не к лицу, ты же не придворная шваль, текущая лестью, словно гноем. Ты — боец. Стань таким Золотым Багатуром. Солнце рождается на востоке и распространяет свет повсюду, стремясь на запад. Приведи мои полки к последнему морю, темник. Империя должна жить. Но жить не войной и кровью, а покоем и счастьем подданных.

Субэдэй молчал, удивлённый.

Тэмуджин нащупал продолговатый предмет, лежавший у его постели. Передал нойону:

— Посмотри.

Субэдэй осторожно развернул шёлк. Увидел узкий, слегка изогнутый клинок. Рукоять из почерневшей от древности бронзы в виде приготовившейся к атаке змеи, золотой шар навершия. Удивился:

— Что это? Необычная работа. Никогда не видел подобного, а я держал в руках множество мечей: китайских и хорезмийских, персидских и сирийских. Какой мастер сделал его?

— Думаю, прошли тысячелетия с того дня, когда его выковали из небесного железа, не знающего ржавчины, — ответил хан, — я нашёл его на берегу реки полвека назад. А может, он нашёл меня. Это — Орхонский Меч.

Субэдэй поразился:

— Значит, не сказка? Он существует? Меч, приносящий владельцу победу в любой битве.

— Конечно, сказка, — сердито сказал хан, — победу в битве приносят мудрый замысел полководца, дисциплина и храбрость бойцов. Или ты думаешь, что я покорил полмира только благодаря этой железяке?

— Разумеется, — поспешил согласиться темник. Аккуратно завернул клинок обратно в шёлк и протянул хану.

— Нет, — покачал головой Тэмуджин, — забери и лично проследи: когда я умру, пусть Орхонский Меч положат в мою могилу. Да сокроет место её вечная тайна, чтобы не было соблазнов найти её ни у кого, включая моих сыновей. Может, тогда они попробуют править разумом, а не только воинской доблестью. Империи создаются мечом, но процветают в веках с помощью иного — или погибают. Я всё сказал, Субэдэй-багатур, сын урянхайского кузнеца, великий полководец. Прощай.

Темник согнулся в поклоне и попятился к выходу, не смея повернуться к хану спиной. Вышел, прижимая к боку свёрток.

Обессиленный Тэмуджин откинулся на ложе. Закрыл глаза.

Раскинув руки, Великий Хан взлетал в небо, а навстречу ему падал чёрный орёл.

Август 1227 г., болота сарашей,

Добришское княжество

Сарашонок аккуратно положил на кочку короткий лук и пучок стрел. Повалился на изумрудный мох — и аж застонал от удовольствия, вытянув уставшие ноги в лыковых лапоточках.

— Ох, мягко как! Слышь, городской, у вас в Добрише, небось, на таких перинах только бояре спят? Чего стоишь пнём? Ложись, отдохнём пока.

Молодой гридень с сомнением посмотрел на мох, потрогал сапогом.

— Да ну. Ещё змея какая выползет да ужалит.

— Не трусь, городской, — засмеялся болотник, зашмыгал веснушчатым носом, — авось побрезгует. Ты же невкусный, печкою копчённый. Куда вам до нас, лесных: мы привыкшие к ветру, приволью, воздухом чистым!

Дружинник осторожно присел. Ему было не по себе: от шестичасового перехода по трясине на болотоступах до сих пор покачивало. Слушал вполуха, как сарашонок нахваливает вольное житьё:

— …да ещё голубика, брусника. Клюква скоро пойдёт. Грибы опять же. Вечером выйдешь из землянки — лягухи поют, красота!

— Дурной ты, болотник, и в грибах не разборчивый. Лягушки только квакают. Ты, небось, и не слыхал, как добрые люди поют.

— Э-э, не скажи! Иная лягуха получше вашего дьяка на клиросе выводит. И каждую опознать можно. Вот гляди.

Сарашонок сложил хитрым манером ладони и зачмокал: «Куач! Куач!»

— Это жёлтобрюхая хвастается, что водяных жуков наелась. А вот ещё, слушай.

Надул щёки и выдал низкий звук: «Урр! Урр!»

— А это жабий мужик самочку подзывает, — пояснил болотник.

— Тише. А то на твой зов все лягушки, любовью томимые, примчатся да уволокут тебя в трясину. Зацелуют этакого красавца до смерти.

Сарашонок хохотал так, что чуть все веснушки не отвалились.

Гридень тем временем разглядывал непривычно лёгкие камышовые стрелы. Хмыкал, трогая наконечники из рыбьей кости.

— Такой ерундой кольчугу не пробьёшь.

— А где ты видел гуся в кольчуге? — заулыбался болотник. — Железные наконечники тоже имеются. Только дорогие они, Хозяин для особого случая выдаёт. Вот когда мы с князем Дмитрием ваш Добриш от татарвы отбивали, так мне целых пять штук досталось. Я двух до смерти приложил, а уж потом обычными пулял, костяными.

— Ты в штурме Добриша участвовал? — уважительно спросил дружинник.

— А как же! Мне тогда тринадцать лет минуло, воин уже. А потом в булгарскую землю ходили, Субэдэя монгольского били. Сам дядя Хорь нас в бой водил, — похвастался сарашонок.

Дружинник вздохнул завистливо.

Над болотом разнеслись странные курлыкающие звуки: три, после паузы — два, и потом подряд, без счёта.

— Пошли, — сарашонок поднялся, отряхнул портки, — зовут. Князь Дмитрий сома бить отплывает. Грести придётся, Воробей.

Горожанин кивнул. Потом спохватился:

— Откуда прозвище моё знаешь? Я же не назывался тебе.

— Так рожок всё сказал, — усмехнулся болотник, — твой десятник тебе привет передал, а наш трубач выдудел.

Воробей торопливо натянул болотоступы и поплёлся вслед за резвым сарашонком, удивлённо качая головой.

Всё-таки странные они, эти болотники. По-лягушачьему могут, простым рожком целую историю выдувают. И никто сарашам не указ, даже сам Дмитрий им — друг, а не князь.

* * *

Челн скользил неслышно, деликатно раздвигая зелёную ряску. Был он новодельный: не долблёный, а собранный из тонких смолёных досок. Сам добришский князь уговорил булгарских купцов подарить лёгкий кораблик, за что сараши Дмитрия очень хвалили. Такой-то гораздо сподручнее перетаскивать из болота в речную протоку, коли понадобится.

Хозяин сарашей, сморщенный и тёмный, как старый гриб, поглядел вверх. Сказал:

— Не к добру эта птица. На месте висит, будто гвоздём приколоченная.

— Добычу высматривает, — предположил Дмитрий, — зайчишке какому-то сегодня не повезёт.

— Такой огромный орёл и барана утащит. Только он нынче не за зверем охотится, а за душой. Тяжела душа: видать, крови много на ней. Потому самого большого послали. И когти, что персидские ножи: длинные, кривые. А то выскользнет добыча, землю пробьёт да в такое место провалится, о каком и думать страшно.

— А кто послал-то? — подначил Дмитрий.

— А как тебе нравится, так и называй, — пожал плечами хозяин, — имён у него много, ни на одно не обижается. Твой побратим Азамат его Всемилостивым называет, попы ваши — по-иному. Но, думаю, нынче прозвание Тенгри ему самое подходящее.

— Откуда знаешь?

— Не знаю. Чувствую.

Князь положил руку на наборный пояс — звякнул металл.

— Покажи, — попросил хозяин.

— Да что ему будет? — усмехнулся Ярилов. — Железяка и есть. Хожу с украшением, как девка какая.