Сараш молча схватил Дмитрия за запястье, оглядел браслет древней работы из переплетённых бронзовых змей. Кивнул довольно:

— Хорош подарок змея Курата. От хроналексов тебя бережёт. Пока на тебе — Стерегущие Время тебя своим колдовством не найдут, не увидят. Если что случится — позеленеет. Носи всегда, не снимая.

Князь потянулся, хрустя косточками. Улыбнулся:

— Хорошо тут у вас. Тихо. И просителей не видать, и бояре в ухо не ноют про обиды.

— Хлопотно, княже?

— И хлопотно, и тошно. То скотина дохнет, то мытарь проворуется. Дожди невовремя — жито гниёт; сушь — жито горит. А то пожары. Две деревеньки спалило, а чем выручать? Сколько в казну ни тащу, глядь — опять пуста.

— Да уж, — усмехнулся сараш, — а ты думал, князья — они только сабелькой помахивают да ворога побеждают?

— Ничего я не думал. Сам знаешь: я в правители не рвался, так уж судьба легла.

— Враньё это всё про судьбу, — назидательно сказал старик, — давно жили в жаркой земле у синего моря люди-ахеяне. Так они выдумали себе трёх старух, будто те нить жизни прядут. Именем рыбьим ещё их обозвали. Сайрами, что ли. Или мойвами?

— Мойрами, — сказал Дмитрий, едва сдерживая улыбку.

— Во! Точно. Да всё равно ерунда это. Человек сам себе судьбу творит: хлипкую, как паутинка, либо прочную, что тетива.

— Или как канат.

— Верно, — кивнул Хозяин, — Канат — это имя такое у кыпчаков, означает «надёжный».

— И откуда вы, сараши, всё знаете, — в какой уже раз удивился Дмитрий, — грамоте не обучены, книг в жизни не видали. У вас и письменности-то нет.

— А зачем нам грамота? Всё, что было сказано или подумано, или будет размыслено, без разницы — всё узнать можно. Просто надо знать, как.

На берегу появился болотник. Замахал руками, показывая направление.

— Ладно, заболтались мы, — сказал Хозяин, — попробуй острогу, по руке ли?

Князь поднялся, упёрся ногами в борта лодки. Взвесил толстое древко в четыре локтя длиной, с зазубренным трезубцем на конце. Остался довольным. Кивнул молчаливым гребцам:

— Осторожнее теперь. Вёслами не хлопайте, спугнёте.

— Не спугнут, — вмешался сараш, — он нынче наелся, сытый да сонный. Хоть кукарекай — и усом не поведёт, из омута своего не выберется. Жена его икру отметала да уплыла, а он гнездо стережёт.

— И как выманим?

— Есть способ, — подмигнул Хозяин, — сом — животина страшно любопытная. Только бей сразу, второй попытки не будет. Он здоровенный, пудов на десять. Давеча козлёнок на водопой пришёл — только его и видели. Утащил и сожрал.

Князь переместился на нос. Поднял обеими руками тяжёлое орудие и стал вглядываться в прозрачную воду, где неспешно шевелились длинные водоросли — будто водяной бороду полоскал.

Сараш достал деревянную штуку хитрой формы — квок. Хитрым движением шлёпнул по воде: раздался странный звук. Ещё раз, и ещё.

— Сейчас явится выяснять, что за странное чудище в его владения заплыло да так неуважительно тявкает.

Князь увидел тёмный силуэт — будто толстое бревно всплывает к поверхности — и занёс острогу.

* * *

Тихо потрескивал костёр, пылая невидным в солнечным свете пламенем. Бурлила вода, неспешно крутились куски белого сомовьего мяса. В сторонке парни суетились у огромной туши речного царя, отрубали топорами жирные пласты для коптильни.

Хозяин сарашей подошёл к котлу с готовящейся ухой. Вытащил из рукава связку сухих трав, пошептал над ней, бросил в варево.

Вкусно запахло пряным. Князь сглотнул слюну:

— Долго ли ещё?

— Что, проголодался? — усмехнулся сараш. — Ясное дело, натруженное тело подмоги хочет. Ловко ты его, с первого раза, молодец.

— Это ребятишки твои молодцы. Не выволокли бы на берег — ушёл бы. Здоровенный, чертяка.

— Главное — первый удар верной рукой. Ну, добычу положено отметить. Чтобы и впредь везло. Выпей, княже.

Дмитрий принял глиняную плошку. Вдохнул крепкий можжевеловый аромат, глотнул: ободрало глотку тёплым огнём, кровь побежала веселее.

— Крепка, — сказал севшим голосом и с удовольствием допил.

Смотрел на задумчивую речушку, на колышущиеся едва камыши. Констатировал:

— Хорошо… А охоту я не люблю. Суета эта, загонщики, бояре с челядью. Морды красные, жадные. Только и ждут, что рогатина сломается, что медведь одолеет, а не я. Да и жалко его, мишку. Как на задние лапы встанет — чистый человек.

— Не твоё это.

— Смертоубийство для развлечения — не моё. Рыбалка — она честнее. Вот так, острогой: одного взяли — и достаточно. А не сетью поперёк речки, всю рыбу подряд выгребать.

— Я говорю — всё не твое, — задумчиво сказал Хозяин, — и охота, и бояре, и время не твоё. Скучаешь по своему времени, княже?

Дмитрий ответил не сразу:

— Нет. Там гнусных рож и обмана гораздо больше.

— Значит, другое гнетёт.

— Понимаешь, бессилие моё всю душу выело. Я ведь сразу после того, как мы с булгарами четыре года тому монголов обратно в степь загнали, по князьям поехал. Объяснял, уговаривал: вернутся враги, да сильнее будут вдесятеро. Объединяться надо, с междоусобицами завязывать, готовиться. Булгары гораздо умнее нас. Побратим мой, Азамат, со своим куренем на службу к ним ушёл, откочевал на булгарскую границу. Так рассказывал: по всем южным рубежам земляные валы насыпают, засеки делают, крепости ставят. По Уралу, Кондурче, по Белой реке. Готовятся, словом. А мы, как всегда: авось пронесёт. Не пронесёт. Не послушали меня князья. Черниговский сразу взвился: мол, Дмитрий Добришский за Владимир хлопочет, под его руку всех исподволь подмять мыслит. Не бывать тому, чтобы один князь всей Русью владел, у каждого — своя гордость, свой интерес. Рязанцы — те давно сами ничего не решают. Считай, часть Суздальской земли. А сам Юрий Всеволодович, великий князь Владимирский, меня в другом подозревает: мол, я на эмира стараюсь. Юрий-то давно с булгарами соперничает, спорит за торговые пути. Звон золота ему все иные звуки заглушил. Не слышит набата.

Хозяин сарашей слушал внимательно, сочувственно кивал.

— Ладно, что это я, — спохватился Дмитрий, — отдыхаем же, а я — о делах. Всё, не хочу больше.

Откинулся на подстеленный дружинником лапник, посмотрел в небо. Заметил:

— Так и не улетел орёл-то. Не выглядел добычу. Неужели все зайцы в полях кончились?

— Говорю же: не за зверем он охотится. Другого ждёт, — сказал Хозяин.

— Жарко сегодня, — Дмитрий сел, вытер пот с лица, — пойду, искупаюсь.

Стянул рубаху тонкого фряжского полотна, скинул сапоги и портки. Пошёл к воде. Попробовал воду ногой: у берега она была нагретая. Вдохнул, набирая воздух, и прыгнул: прохлада смыла пот с разгоряченного тела и надоевшие заботы с души.

Вынырнул, в пять гребков одолел узкую протоку, вернулся на середину.

На берегу стоял гридень Воробей, смотрел внимательно за князем, готовый в любой миг броситься на помощь, если понадобится.

Сарашата позвали Хозяина: что-то у них не ладилось с коптильней. Старик ушёл, ворча.

Дмитрий лежал на спине, едва шевеля руками. Было легко, как в детстве: чистое небо (чёрный крестик орла Димка старался не видеть), тихая река, пустая до звона голова. Ни грозных монголов, ни списка закупок для ремонта городской стены. Только вкусные запахи с берега да дробь дятла в ближнем сосняке. Будто на выезде дедушкиной университетской компании на Ладогу, под Петербургом. Хорошо…

Сильный всплеск вернул к настоящему, заставил биться сердце. Дмитрий открыл глаза: чёрный орёл падал вниз, обречённо сложив крылья.

Поднял голову: гридень лежал в прибрежной воде, из спины торчала оперённая стрела.

И — тихо. Только тишина эта перестала быть безопасной.

Нырнул беззвучно. Плыл, пока ноги не нащупали глинистое дно. Пошёл к берегу, напряжённо вслушиваясь в шелест камышей. Наклонился над телом дружинника, потрогал древко. Глубоко стрела вошла, в самое сердце.

Уловил боковым зрение какое-то движение, распрямился — и захрипел.

Шею обожгла колючая петля аркана, затянулась так, что померк свет.

Август 1227 г., Тангутское царство

Вошла в шатёр, не глядя на согнутые спины свиты. Села на богатый трон, украшенный цзинскими мастерами — весь в золочёных драконах, с боковыми столбиками в виде замерших перед прыжком львов. Слишком просторно на сиденье одной: трон предназначался для двоих, великого хана и его старшей жены. Одиноко на таком…

К этим глазам, подобным звёздам, стремился вернуться Тэмуджин из походов. Запах этих волос мечтал вдохнуть, замерзая в зимней степи. И возвращался. И вдыхал…

Четырёх сыновей породили эти бёдра. Уже не заструится горячая кровь по жилам, не забьётся сердце, не наполнится тихой нежностью и благодарностью за полвека любви.

Ушёл. Опять ушёл в дальний поход, даже не обернувшись в седле. И не вернётся больше: будет ждать у огня в небесной юрте, согревая для неё ложе. Как она когда-то согревала, прислушиваясь: не зазвучат ли копыта его коня в ночи?

Жди меня, Тэмуджин. Я скоро приду. Только управлюсь с делами здесь, чтобы оставить в порядке тобой построенный дом. Жди меня, свою маленькую Бортэ — цэцэг, свой цветок…

Всё так же глядя поверх голов, сказала твёрдо:

— Никто не должен знать о случившемся, пока мы не возьмём Чжунсин и не приведём тангутов к покорности. Кто посмеет говорить о смерти хана за стенами этого шатра — лишится языка вместе с головой. Нукеры, вы слышите меня? Пусть ваши мечи не знают пощады к болтунам.