— Такую прекрасную модель трудно снять неудачно, — произносит отец.

Я подхожу, чтобы поглядеть на свою любимую фотографию: пакистанские девочки в школьной форме стоят перед обшарпанным зданием.

— Вот где действительно прекрасная натура, — говорю я, оборачиваясь. — Тебе, наверное, не хватает всего этого…

— Бесконечных командировок? — фыркает папа. — Это было сплошным мучением.

Когда он возится в своей лаборатории, его движения легки и красивы. Можно подумать, что нет ничего проще, чем делать и проявлять такие потрясающие снимки. Но я-то знаю правду: если бы он не был трудягой, не стал бы одним из самых востребованных фотографов в мире. На лице у меня написано: «Брось! Ты же знаешь, что я все равно не поверю!» Папа это замечает и, кивнув на фотографию, перед которой я стою, продолжает гнуть свое:

— Я серьезно. Там, в Пакистане, у меня украли багаж, и я целую неделю ходил в одном и том же. Ночевал у своего гида на полу — без матраса, без одеяла. От холода не мог заснуть. Просто лежал и ждал, когда встанет солнце.

Что бы он ни говорил, я вижу, как светятся его глаза. Естественно, он скучает по той жизни. Любой на его месте скучал бы. Я бы все отдала, чтобы иметь возможность поехать куда захочу и увидеть то, чего на самом деле никогда не увижу. А хуже всего, что и папа из-за меня вынужден отказываться от своей мечты.

— Мне гораздо больше нравится ночью спать в собственной постели, а днем учить молодых паршивцев не бояться грязи.

— Ну ты и врун!

Папа смотрит на меня так, будто маска никогда не унывающего оптимиста, которую он носит ради меня, вот-вот спадет. Но нет, он вовремя берет себя в руки. Да уж, открывать эту банку с червями не имеет смысла, ничего хорошего оттуда не выудишь, и все-таки я хочу когда-нибудь открыто поговорить с папой о том, как моя ПК изменила почти все в нашей жизни. И не в лучшую сторону.

— Что-то случилось? — спрашивает он.

Я делаю глубокий вздох и быстро все выкладываю. Чем труднее ему будет вставить слово, тем меньше вероятность, что он скажет «нет». Мой вопрос: «Я тут подумала… Не отпустишь ли ты меня на станцию опробовать мой выпускной подарок?» — прозвучал так: «Ятутподумаланеотпустишьлитыменянастанциюопробоватьмойвыпускнойподарок?» В заключение я прибавила широкую улыбку, которая означала: «Я уже не школьница, я самостоятельна и уверена в себе. Вполне могу сама пройти полмили до станции, чтобы сыграть несколько песен для тех, кто задержался на работе. Может, и народу совсем не будет, разве что Фред, которого ты знаешь с детства. Поэтому не беспокойся за меня, все будет хорошо, обещаю. Только, пожалуйста, не говори, что тоже пойдешь!»

Папино лицо опадает, как испорченное суфле. Он постукивает пальцем по часам. Видимо, мы с ним за последние годы слишком много пересмотрели ужастиков и это не обошлось без последствий для его психики. Уж и не знаю, какие такие страшные опасности он себе воображает, но вообще-то у нас в городишке преступность почти нулевая. Со мной ничего не может случиться, но папа не хочет этого признавать и ищет какой-нибудь предлог, чтобы отказать мне.

— Уже десять. Может, Морган составит тебе компанию? Или поиграешь здесь, для меня?

Выступать перед своим самым большим фанатом — это, конечно, здорово. Какую бы песню я ни спела, реакция одна и та же: «В жизни ничего подобного не слышал!» Или: «Первая строчка хит-парада!» Но мне хочется иметь больше одного слушателя, и желательно, чтобы аудитория не была заранее убеждена в том, что я новая Тейлор Свифт, только намного лучше. А еще я, честно говоря, с удовольствием отдохнула бы от дома и от самого папы, хотя понимаю, на какие жертвы он ради меня идет, и ценю это. Я люблю его так же сильно, как он меня. Просто жить в четырех стенах тяжело, и мне надо снять напряжение.

ПК научила меня быть терпеливой, и я знаю, что идти напролом нельзя: с папой эта тактика не прокатит. Зато на него действуют хорошо продуманные логические аргументы.

— Морган сейчас с родителями, — отвечаю я таким милым тоном, на какой только способна. — Играть для тебя я обожаю, но мне же надо расширять аудиторию! А то на моей страничке всего три «лайка»: твой, доктора Флеминг и Морган. Пора и еще кому-нибудь меня увидеть. И это ведь не по-американски — отказывать человеку, окончившему школу, в свободе передвижения!

Отец молчит. Колеблется. Сейчас возьмет ключи и скажет, что только довезет меня до станции. А потом начнется: «Ну дай я послушаю всего одну песню…» Так он и будет торчать все время рядом. Нужно как-то предотвратить такое развитие событий.

— Там будет Фред, он за мной присмотрит, — продолжаю я. — К тому же, если тебе не хотелось, чтобы я играла, зачем ты подарил мне такую прекрасную гитару в таком роскошном футляре? Он как будто специально создан для четвертаков и долларовых бумажек, которые в него полетят!

Отец хмурится. Ясное дело: хочет меня защитить. Даже чуть перегибает со своей опекой. И я знаю, я понимаю почему. Тем не менее он иногда меня бесит. Терпеть не могу, когда на меня смотрят как на хрупкое существо, которое может упасть замертво, едва выйдет из дому. Слава богу, папа хочет, чтобы я была не только жива, но и счастлива, и потому надеюсь склонить чашу весов в свою пользу.

— Ну ладно, — сдается отец, — комендантский час переносится. Но в двенадцать…

— Спасибо! — взвизгиваю я, пока он не передумал. — Спасибо, спасибо! Ты лучший папа на свете! Спасибо!

Далее следует инструктаж. К этому я уже привыкла: отец перечисляет правила, которые я должна соблюдать во время своего сольного выхода в мир, а я с серьезным видом киваю, хотя и не слушаю. Нет необходимости, ведь папа всегда говорит одно и то же:

— Каждый час жду от тебя эсэмэску. Не пришлешь — я не просто Фреду позвоню, а приеду сам и такую сцену устрою! Весь город будет детям рассказывать, чтобы неповадно было по ночам гулять!

Я хватаю гитару и направляюсь к двери, пока мне на руку не нацепили маячок.

— Каждый час, Кэти! — кричит папа мне вслед.

Я оглядываюсь через плечо и широко улыбаюсь:

— Люблю тебя!

С этими словами я выхожу из дому. Легкие наполняются прохладным ночным воздухом. Я выдыхаю и, подняв голову, гляжу на звезды. Они подмигивают мне, как будто знают: должно произойти что-то волшебное. Папа смотрит на меня с порога:

— А я тебя люблю еще больше!

— Это невозможно! — отвечаю я и ускоряю шаг.

Глава 3

Фреда я нахожу там же, где и всегда, — в маленькой конторе за окошком билетной кассы. Он один из самых старых папиных друзей: старых и в смысле продолжительности знакомства, и в смысле возраста. Их родители жили по соседству, и Фреда иногда приглашали присмотреть за моим папой, когда тот был малышом.

— Эй, Фред! — кричу я и машу рукой перед стеклом.

Он поднимает голову. Копна седых волос серебрится в лунном свете.

— Выпускница! А я все думал, придешь ты сегодня или нет?

— Разве могу я разочаровать моих поклонников? — отвечаю я, указывая на пустую платформу.

Фред слышит эту шутку уже не первый год, но все равно смеется. Потом замечает мой потрясающий старый новый инструмент, так не похожий на прежнюю детскую гитарку, и его выразительное лицо буквально расплывается от восторга и удивления, превращаясь в смайлик с глазами-сердечками.

— Новая?

Я гордо киваю, поглаживая футляр. Потом выбираю место на платформе, прошу у самой яркой звезды, чтобы в этот вечер со мной наконец-то произошло какое-нибудь чудо, и, достав гитару, запеваю одну из своих новых песен — задушевную композицию, которая называется «В ожидании солнца». В это время с поезда сходят два усталых полусонных пассажира: парень, видимо пьяный, который чуть было не падает на меня, и женщина в красном, как сигнал светофора, брючном костюме. Эта точно трезвая. Торопливо проходит мимо, стараясь не смотреть в мою сторону.

Следующие полчаса станция пустует. А я все пою и играю, как будто у меня концерт в Карнеги-холле. Наконец к платформе подкатывает следующий поезд. Выходит девушка, которая, как мне кажется, может быть одной из многочисленных подружек Зои. С любопытством меня оглядев, она бросает в мой футляр полупустую пачку «Скиттлз».

— Большое спасибо! — кричу я ей вслед.

Она оборачивается и только слегка пожимает плечами, но сколько презрения ей удается выразить! Ну и плевать. Я не из тех, кто бросает начатое. Запеваю следующую песню собственного сочинения.

На лестнице появляется какой-то хипстер лет тридцати или старше, с бородой, как у дровосека. Жертвует мне несколько монеток. Этого недостаточно, чтобы оплатить парковку, но я, к счастью, пришла пешком. Папа говорит, я «еще не готова» сама водить машину. Неужели боится, что я сяду за руль и сразу помчусь навстречу закату? Не знаю, может, я и сбежала бы, как Рапунцель, да некуда. Поэтому ругаться с отцом из-за водительских прав смысла нет.

Я уже начинаю думать, что вечер выдался самый обыкновенный — такой, когда время еле ползет, — и вдруг замечаю маленького мальчика с ангельским личиком. Он тянет маму за руку, и оба останавливаются прямо передо мной. Ребенку явно пора спать, но моя песня его как будто заворожила. Он не шелохнувшись слушает ее до конца, а потом изо всех сил хлопает в ладошки.