— Ого! Сколько ж ты бабла вбухал в это все? И зачем?

— Знаешь, они мне как друзья. Настоящие. А друзья и лавэ — это, мля, как это, — Федя неожиданно посерьезнел, мучительно вспоминая цитату, — как гений и злодейство, во! Ник, ты ломовой музыкант! Да и мужик что надо. Выбирай любую!

— Подругу отдашь?

— Они же тут как в золотой клетке… А ты возьмешь — она же на сцене будет!

— Спасибо, Федя! — Ник не был падок на халяву, но его растрогала искренность провинциального коллекционера. Он медленно пошел мимо впечатляющего ряда торчащих, как стволы деревьев вдоль дороги, гитарных грифов. — Да у тебя тут круче, чем у папаши Фендера на фабрике!

Федя, услышав такой комплимент, снова смущенно заулыбался.

Ник прикоснулся к нескольким декам и даже снял было один интересный инструмент с кронштейна. Вдруг взгляд его наткнулся на затертый, выцветший кофр. Он, как грязная тряпка в зале дорогого ресторана, совершенно выбивался из общей картины.

— Федь, а это что?

— Ой… Не знаю. Похоже, Серега вчера притащил. Это помощник мой, он все подряд сюда волочет, а я и не видал еще.

Ник наклонился и взялся за ободранную ручку. Кофр был непривычно тяжелым и влажным, будто его только что вытащили из подвала. От него пованивало гнилой тканью, дымом и паленой проводкой. «Знакомый запашок!» — он вдруг подумал, что так пахло в тесной каптерке, где они репетировали со школьными приятелями, и подавил острый приступ ностальгии шуткой:

— А вдруг там пулемет? А ты и не в курсе?

Ник положил футляр на пол и открыл его. Ни пулемета, ни какого-либо иного оружия там, конечно, не оказалось. Но то, что он увидел внутри, поразило его не меньше. На полусгнившей зеленой подкладке лежала старая ободранная гитара. Полуспущенные струны бессильно распластались по затертому грифу, звукосниматель был почти оторван и болтался на одном креплении.

Ник узнал этот инструмент сразу, с первого взгляда — это был его собственный «Орфей», потерянный им уже очень давно. Он схватил гитару и нежно погладил ободранный в двух местах логотип и здоровенную вмятину на корпусе. «Орфей» пострадал на очередных танцах много лет назад, когда какой-то совершенно пьяный человек швырнул в Ника пустую бутылку из-под портвейна. По счастливой случайности снаряд не попал в цель. С тех пор он стал гораздо внимательнее приглядываться к беснующейся публике…

Ник попытался настроить гитару, воткнув в нее шнур усилителя. Раздался мерзкий скрежет и скрип, перемежающийся щелчками, но звук так и не появился. У Ника что-то кольнуло в груди, словно в руках его был не обычный кусок дерева с железками, а что-то живое. «Болеет моя гитарка… А сколько лет прошло?» Перед глазами, как на пленке диафильма, возникли картинки прошлого — репетиции, концерты, подвальная студия на Новослободской. Он вспомнил, как на первом своем выступлении с новеньким «Орфеем» в руках, еще в школе, выскочил на сцену, приняв картинную позу перед микрофоном, ударил по струнам, и ничего не случилось! Оказалось, что Ник от волнения забыл включить усилитель; пришлось сделать вид, что так было задумано, и еще с минуту картинно помахать руками. С тех пор у него вошло в привычку проверять все подключения по три раза. Когда же группа стала много концертировать и за аппаратуру стали отвечать техники, Ник не выходил на сцену без традиционного вопроса: «Работаем?»

Дерево грифа честно и трогательно пахло «Беломором»…

— Федя, спасибо тебе! Я эту беру, — Ник решительно подхватил кофр и решительно направился к выходу.

— Да что ты, брателло! Возьми эту, она круче!

— Нет. Ты даже не представляешь, как ты мне помог.

Ник, совершенно протрезвев, срочно распрощался с замечательным коллекционером и попросил отвезти его в гостиницу. Запершись в номере, он с вновь обретенной гитарой в руках еще долго сидел и пил в одиночестве виски, которым его снабдил заботливый Федя, а потом, не раздеваясь, задремал с «Орфеем» на коленях.

…Ему показалось, что прошло всего несколько минут. Было холодно, влажная кожа ощутила сквозняк. «Наверное, открылось окно», — подумал Ник и разлепил глаза. Оказалось, что он стоит перед небольшой деревянной дверью, обитой старым коричневым дерматином. Его затертая поверхность лопнула во многих местах, и оттуда грязными пучками выступала некогда белоснежная вата. «Похоже на нашу репетиционную комнатушку в школе», — успел подумать он. Из-за двери раздавались еле слышные звуки, настолько тихие, что Ник даже не мог разобрать, что это — музыка или какой-то посторонний шум. Дверная ручка была, по всей видимости, оторвана и заново наспех прикручена одиноким ржавым шурупом. Обивочные гвозди с кривыми ножками напоминали старые подосиновики в осеннем лесу. «Грибы? Может, это те самые, питерские?» — Ник вспомнил, что музыканты Ленинградского рок-клуба рассказывали ему про особый грибной кайф и даже предлагали попробовать.

Один такой экземпляр оказался прямо перед носом Ника: рубчатая поверхность его желтоватой широкой шляпки покрыта мелким узором разбегающихся в стороны лучей. В самом ее центре Ник разглядел крохотный треугольник с какой-то точкой внутри. Ему даже показалось, что треугольник вращается, подрагивая, словно дожаривающаяся яичница на сковородке.

Этот рисунок он уже видел раньше, только никак не мог вспомнить где. «Странно. Вроде бы обычный гвоздь», — подумал он, усиленно напрягая память. «Стоп! Это же „Всевидящее око“! Масонский знак. Что он тут делает?» Неожиданно треугольник увеличился в размерах, приблизившись к лицу Ника, а точка внутри превратилась в глаз, который немедленно и нагло подмигнул ему, как бы приглашая войти. Испугавшись, он резко дернул ручку двери на себя, она легко оторвалась и осталась в его ладони. Детали замка невпопад, точно вываливающиеся из кукурузника трусоватые парашютисты, посыпались на пол.

Ник машинально поднял руку. По драному линолеуму медленно катился здоровенный патрон, а вместо бесполезной железяки в его руке удобно устроился приличных размеров револьвер. «Smith & Wesson 625» — неожиданно хладнокровно отметил про себя Ник. Он стрелял из этого оружия в маленьком тире в Нэшвилле, во время поездки в Штаты к двоюродному дяде (тогда он потратил на обучение азам стрельбы целых два дня, даже пропустив ради этого мастер-класс знаменитого гитариста Винса Гилла).

Ник шагнул в приоткрывшуюся дверь и оказался в маленькой прямоугольной комнате, слабо освещенной тусклой лампочкой без плафона, болтающейся на проводе над продавленным диванчиком в дальнем углу. Посередине комнаты стоял видавший виды черно-белый телевизор на ножках, по экрану которого пробегали сетчатые волны. «О! Похож на наш „Старт“!» Школьный завхоз как-то притащил его на вечное хранение и немедленно забыл об этом. Во время ранних воскресных репетиций Ник и его команда иногда для смеха включали телек, чтобы покуражиться над «Утренней почтой» и Лещенко с «Самоцветами». Осмотревшись, он увидел, что действительно оказался в школьной подсобке, где регулярно музицировала их группа. «А где же инструменты? Слева всегда стояли барабаны, в углу — два старых усилителя, две колонки… где это все?» Ник сделал шаг к телевизору, на экране возникли еле заметные очертания каких-то фигур, раздался сильный треск, сквозь который слабеньким кашлем проступала музыка.

В каморке, что за актовым залом,
Репетировал школьный ансамбль.
Вокально-инструментальный
Под названием «Молодость»…

Сквозь противный нарастающий скрежет он сумел понять, что это не просто шум, а известная песня Чижа. Чиж довольно продолжительное время был кумиром Ника, он выучил весь его репертуар и тайно от всех завидовал умению старшего коллеги мастерски соединять русские народные интонации с блюзом.

Взгляд Ника упал на лист ватмана с выцветшими карандашными рисунками и полуотклеившимися фотографиями. «Стенгазета?» — догадался он. Металлические кнопки, которыми лист крепился к стене, почему-то шевелились, как блестящие гитарные колки. Шум становился все явственней. Нику даже показалось, что кнопки-колки танцуют точно в такт музыке. Изображения на ватмане тоже вели себя необычно — все время меняли цвет и очертания, превращаясь в грязные пятна, произвольно скользящие по шершавой поверхности.

В комнате стало душно. Рукоятка револьвера в правой руке стала мокрой от пота. Ник хорошо помнил бойкий американский курс практической стрельбы, построенный на культе уважительного отношения к оружию, поэтому бросить револьвер на пол он не смог. Тем временем с каждым куплетом мощность звука нарастала. Это было совершенно необъяснимо, так как в комнатушке не было никакой звукоусиливающей аппаратуры, кроме маломощных динамиков «Старта».

Ударник, соло, ритм и бас,
И, конечно, «Ионика».
Руководитель был учителем пения,
Он умел играть на баяне…

Дикий скрежет и помехи раздражали Ника, да и пение неизвестных артистов ему не нравилось. Нет, вокал вполне себе соответствовал, да и сыграно все было вроде бы неплохо. Но казалось, будто солист пел на иностранном языке, абсолютно без акцента, но совершенно не понимая смысла текста. Ник поморщился и подошел к телевизору, но кнопки громкости не обнаружил. На этом странном ящике не было вообще ни одной ручки или клавиши!