Василий Сахаров

Солдат

Пролог

Северный Кавказ. Станица Зольская

05.05.2060

Патронов оставалось два рожка, гранат нет, поддержки нет, тяжёлое вооружение ещё в прошлых боях потеряли, и, похоже, нашему славному гвардейскому батальону приходит полный пиндык. Сейчас «индейцы» перекурят, анаша их торкнет, они насваем сверху закинутся, подтянут миномёты, накроют нас огнём, а потом пройдут поверх наших окопов и добьют выживших.

Мля, говорил мне поселковый староста, сиди в родном лесу и не вылезай в большой мир, так нет же, на романтику и приключения меня, долбоноса лесного, потянуло, сбежал из родного села и в армию ушёл. Тогда мне казалось, что всё замечательно, в один из лучших отрядов во всём нашем государстве попал. Да уж, теперь-то я понимаю, что «попал» реально.

Из блиндажа до меня донёсся рёв комбата, полковника Ерёменко, который в очередной раз по рации общался со штабом нашего экспедиционного корпуса:

— Пидоры! Суки! Попомните моё слово, если я выживу, лично вас, тварей, кончу! Ушлёпки! — На некоторое время его голос стих, но ненадолго. — Чего ты меня лечишь, ге-не-рал сраный? Какая на хер позиция, какие фланги? Я тебе нормальным русским языком говорю, что ни справа, ни слева, на несколько километров вокруг никого нет, и мы здесь одни остались. Ты нас подставил, скотина! Да пошёл ты, мудак!

Ерёменко, как никто похожий на медведя, огромный, здоровый мужик под два метра ростом, всклокоченный, в незастёгнутой разгрузке, с АКМом в правой руке, вылетел из блиндажа и присел на пустой ящик рядом с входом.

— Козлы! — выдохнул он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Ненавижу! — После этих слов комбат достал из нарукавного кармашка камка смятую пачку сигарет без фильтра, вынул одну скомканную белую бумажную палочку и обратился ко мне: — Саня, дай прикурить.

Приподнявшись, я перекинул ему коробок спичек и спросил:

— Что, Иваныч, плохо наше дело? — Я был фамильярен с полковником, но сейчас это не играло никакой роли.

Полковник прикурил, затянулся во всю мощь своих сильных лёгких, с наслаждением выдохнул и ответил:

— Да, Санёк, дела наши не слишком хороши, но мы ведь — гвардия и, значит, будем стоять насмерть, чтоб им всем пусто было. Ты как, готов к подвигу?

— Ага, — ответил я, а что я ещё мог сказать?

— Вот и правильно, — вновь затягиваясь сигареткой, философски заметил Ерёменко. — Пройдись по окопам, сержант, посмотри, сколько наших бойцов в живых осталось.

— Это я и так знаю, после крайней атаки считал — сорок два солдата и два сержанта.

— А кто второй сержант?

— Исмаил-ага.

Ерёменко швырнул бычок в стенку траншеи, и он, ударившись о земляной откос, сыпанул искрами и упал ему под ноги. Комбат тоскливо вздохнул и сказал:

— Получается, Сашко, что ты теперь мой зам.

— Это так важно, командир?

— Командная цепь всегда важна. — Он приподнялся, выглянул из нашего укрытия и добавил: — Всё, сержант, «индейцы» миномёты на высотку вытягивают, и у нас осталось десять минут.

— Десять минут, — я в задумчивости посмотрел на небо, — это неплохо.

Комбат прикурил ещё одну сигаретку, сплюнул с губы прилипший табак и вслед за мной задумчиво посмотрел на синее небо, которому было безразлично, сдохнем мы сегодня здесь или останемся жить. Затянувшись, он спросил:

— Что думаешь, сержант, есть там наверху кто-то, кто примет наши души в некий рай?

— Без понятия, Иваныч, никогда всерьёз не размышлял над этой темой.

— Ну да, конечно, ты молодой ещё. — Он усмехнулся и спросил: — А помнишь, как ты к нам попал?

— Помню, — улыбка растянула мои пересохшие губы, — такое надолго запоминается.

— Хорошее время было.

Ответить Ерёменко я не успел, так как нам стало не до разговоров. В воздухе противно завыли мины, мы спрятались в блиндаж, а смертоносный груз, посылаемый «индейцами», падал на наши позиции и перепахивал землю. В блиндаже нас сидело трое: комбат, связист Костик Свиридов и я. Мы надеялись, что сможем переждать время огневого налёта в укрытии, а после этого принять бой с «индейцами» и ещё какое-то время подёргаться, но надежды наши не оправдались. В хлипкие перекрытия блиндажа сверху ударила начинённая взрывчаткой мина, и последнее, что я почувствовал в тот день, была непомерная тяжесть земли, обрушившейся на мою спину.

Глава 1

Кубанская Конфедерация. Посёлок Лесной

16.11.2056

Бежал я долго, и лёгкие уже отказывались прогонять через себя воздух, лицо было исцарапано ветками, а полушубок измазан в болотной грязи и изорван сразу в нескольких местах. Хотелось упасть на покрытую первым снежком землю, ухватить прохладу в ладони, размазать эту смесь по лицу и хотя бы таким способом остудить его, горящее от прилившей к щекам крови. Нет, останавливаться было нельзя, и, превозмогая усталость, пересиливая слабость тела, я заставлял себя переставлять ноги и бежать.

Позавчера мне исполнилось семнадцать лет, и, по меркам родного государства, я стал совершеннолетним. Празднование этого события у меня, сироты, пять лет назад оставшегося без родителей и проживающего на попечении общины, в батраках у старосты, выглядело вполне обычно: распитие самогона на конюшне с товарищами, такими же, как и я, временно подневольными работягами, и здоровый сон. В общем, день как день и прошёл он вполне предсказуемо. Мой последний день в родном посёлке Лесном, который расположился в лесах неподалёку от хребта Пшаф с одной стороны и городом Горячий Ключ с другой.

Ситуация вышла из-под контроля около полуночи, когда ко мне в каморку проникла Верка, младшая дочка старосты, крепкая двадцатилетняя деваха, весьма разгульного образа жизни, которую батя никак не мог пристроить замуж. Не сказать, чтоб она была страшненькая или имела какой-то физический недостаток, врать не буду. На вид Верка вполне нормальная и довольно симпатичная девушка, вот только мужиков любила сверх всякой меры, и, наверное, не было в нашем посёлке такого представителя сильного пола, с которым развесёлая Старостина дочка не провела бы ночь. Хм, видать, пришла и моя очередь.

Не зажигая восковой свечи, стоящей в изголовье моего топчанчика, Верка скинула с себя шерстяное платье и залезла ко мне под одеяло. Тело её было жарким, хотелось обхватить его руками и мять, прикасаться ладонями ко всем манящим выпуклостям, но было как-то боязно. Впрочем, девушка полностью взяла инициативу на себя, и у нас всё сладилось очень даже удачно, три раза подряд.

Уснули мы в обнимку, а когда рано утром я проснулся, то обнаружил, что надо мной нависают четыре бородатых лица. Одно лицо принадлежало старосте Никите, крепкому дяде с мощными кулаками, местному корольку, а три других — его амбалистым сыновьям: Семёну, Игнату и Петру.

— Вставай, зятёк. — Староста ласково, как родному, улыбнулся мне, обнажив жёлтые прокуренные зубы.

Мне стало не по себе от таких слов, и я оглянулся на Верку, которая показала из-под одеяла свою сонную растрёпанную мордашку и недоуменно разглядывала отца с братьями.

— Чего это, сразу зять? — попробовал я отмазаться. — Дядя Никита, что за дела? Ты ведь знаешь, я теперь свободен и сам определяю, что мне делать и куда идти? Какой зятёк? Ничего не знаю.

— Ах ты, курвец, — улыбка не только не покинула лицо старосты, но стала ещё шире, — мою девочку, цветок нераспустившийся, совратил, а теперь в кусты? Нехорошо так поступать, Сашко, неправильно. Придётся тебе жениться на моей дочке. Ты не переживай, свадьбу в три дня сыграем, дом вам выделю, хозяйство какое-никакое, коровку, свинок, и станешь ты справным крестьянином, честным жителем Лесного.

— А если я не соглашусь?

— Тогда назовём тебя насильником и кастрируем, всё по закону.

— Папаня, — вклинилась в разговор Верка, — а чего это вы здесь? — Она, как сытая кошка, потянулась всем своим дебелым телом, и её горячее бедро коснулось моего.

— Да вот, доча, замуж за Сашку Грамотея тебя выдать хочу. Ты не против?

Верка повернулась ко мне, окинула оценивающим взглядом и своими словами подписала мой приговор:

— Нет, не против, справный мужик и мужем хорошим будет. Молод, правда, конечно, но это ещё и лучше.

— Ну, — староста встал с табуретки, на которой сидел, — раз все согласны, счастья и любви вам, дети. Благословляю вас. Совет и любовь, как говорится.

Никита и его сыновья покинули мою комнатку, а я задумался. Да, хитёр староста, одним махом два дела делает: дочку беспутную пристраивает и меня, единственного грамотного человека из молодёжи, кто в посёлке живёт, на землю сажает. Зря я с ним на прошлой неделе разговор завёл, что в город уйти хочу, ой, зря. Оно-то, конечно, жениться я не против, и хозяйство завести, и дом, и детишки чтоб были, психология деревенская во мне крепкие корни пустила, но в семнадцать лет о свадьбе думать рановато, и не с Веркой мне моё будущее виделось.

Тем временем дочка старосты потянулась ко мне, поцеловала в губы и, склонив голову на мою грудь, сказала:

— Ты не подумай, Сашка, я тебе верная буду. Ты только будь со мной всегда и ублажай почаще.

— Верунчик. — Приподнявшись, я взглянул на девушку и спросил: — О чём ты говоришь? Ты мне не нужна, вот и весь сказ.

— Куда ты денешься, дурашка. — Её руки шаловливо заскользили по моему обнажённому телу. — Сбежать ведь всё одно не выйдет, а папаня — он такой, сказал, что кастрирует, значит, так и сделает. Ведь нам хорошо было ночью, правда?

— Хорошо-то хорошо, ты баба горячая, спору нет, но мне здесь не место, да и подло это — подставлять меня так.

— Жизнь такова, Сашенька, а ты ничего изменить не сможешь, так что покорись и прими всё как есть.

— Ну ладно, — решил я схитрить, — раз уж дело так повернулось, пойду нам дом присматривать.

— Подожди, не спеши, — Вера обхватила меня руками и навалилась сверху, — давай ещё разок.

В общем, пришлось ублажить ненасытную деваху ещё разок и только после этого выходить на двор. Здесь меня уже ждали мои вчерашние собутыльники, которые, вот же сволочи, прекрасно знали, что со мной должно было произойти, и от души были этому рады. Понимаю их: перекинули стрелы на меня и от Верки, с которой неоднократно на сеновале валялись, на некоторое время избавились.

— Поздравляю! — Первым ко мне подлетел Ефим, небольшого росточка мужичок, должник Никиты. — Теперь ты, Сашка, большой человек в посёлке — будешь зять самого старосты.

— Пошёл ты, — толкнул я его в грудь. — Чего не предупредил?

— Успокойся. — Хлопнув меня по плечу, рядом нарисовался Шкаф, каторжник, присланный в посёлок на исправление как рабочая сила, под ответственность общины. — Староста не велел тебя предупреждать, а против его слова в посёлке никто не пойдёт, так что без обид, Грамотей.

— Ладно, — согласился я и направился со двора.

— Саня, — окликнул меня Шкаф, — не дури, Никита всех мужиков предупредил, что ты сбежать можешь, а кто тебя упустит, тот неприятностей огребёт.

— Да-да, — вторил ему Сивый, ещё один работник старосты, занимающийся ремонтом ворот, — а кому-то из нас придётся на Верке жениться. Ты пойми, Санёк, нам этого не надо, долги отработаем и по своим дворам разойдёмся. Нам проблемы с Никитой не нужны.

Я направился осматривать новенькие деревянные дома, построенные этим летом и стоящие неподалеку от подворья старосты. Про то, как я стал женихом, уже весь посёлок знал. Кто-то улыбался, кто-то посмеивался, а пара молодых девчат, с которыми я только по осени после танцев целовался, печально улыбнулись и, не перекинувшись даже словом, прошли мимо. Вот так вот, ещё вчера Сашка Мечников по прозвищу Грамотей, крепкий статный блондин с серыми глазами, которого природа силой не обделила, был для них желанной партией, а сегодня — всё, запретный плод и чужой жених. Эх, пропади всё пропадом, надо бежать, больше ничего на ум не приходит. Староста думает, что подловил меня, что нет у меня бумаги, личность удостоверяющей, но это не так, в подкладе моего полушубка было зашито свидетельство о рождении, заверенное не абы где, а в городской управе. Так что дело остаётся за малым — добраться до города.

Прохаживаясь по домам, я делал вид, что осматриваю их, готовлюсь к будущему заселению, а сам смотрел в сторону леса, который начинался сразу же за посёлком. К полудню вернулся на подворье старосты, плотно пообедал и обсудил с будущим тестем приданое, которое он давал за Веркой. Надо сказать, по меркам Лесного, приданое было хорошим: стельная корова, три поросёнка, кролики, корма, мебель, одежда и бельё. Некоторые местные парни были бы этому только рады, но я уже определился в своём жизненном пути и, после разговора с Никитой, вновь направился в посёлок. Ещё раз прошёлся по дворам новостроек, улучил момент, когда меня никто не видел, и юркнул к поселковому тыну. Своротив хлипкое подгнившее брёвнышко, пролез через дыру, немного пробежался по зарослям можжевельника и оказался в лесу.

Чередуя бег и шаг, налегке, направился на юго-восток, в сторону Горячего Ключа, ближайшего городка и нашего районного центра, в котором я мог найти своё спасение. Переходя с горки на горку и не выходя на дорогу, охотничьими тропами, не останавливаясь ни на минуту, я шагал к заветной цивилизации. К вечеру переправился через речку Малый Дыш и остановился на ночёвку. Несколько часов вздремнул у костерка и, проснувшись, до самого утра мечтал о своём будущем и месте, какое я займу в городском обществе. Понимал, что планы мои далеки от реальности, но они отвлекали меня от мыслей о сыновьях старосты, которые наверняка уже вышли из посёлка с собаками-ищейками на поводках и идут за мной вслед.

Что я знал о том мире, в котором был всего пару раз и который был моей мечтой всю сознательную жизнь? Несмотря на множество прочитанных книг и газет, хранившихся у старосты после смерти моих родителей, не так уж и много. В 2013 году некий американский учёный, смесь гота и анархиста, раздобыл споры чёрной оспы и создал чрезвычайно агрессивный боевой вирус, который распылил над Нью-Йорком с вертолёта. С этого города и началось его победное шествие по Земле. За три года население планеты сократилось в пятьдесят раз. Вирус выкосил всех, кто не смог от него уберечься, и сгинул, как его и не бывало, и только миллионы гниющих на улицах городов трупов были памятью о его работе. Может быть, вирус исчез окончательно, знающие люди говорили, что такое возможно, если он был запрограммирован на какой-то определённый срок жизни, а может быть, он затаился до поры до времени в недрах земли и развалинах городов. Никто этого не знал, а по большому счёту и знать не хотел. Выжили только люди с хорошим иммунитетом и те, кто отсиделся в подземных бункерах. Это время было названо Тремя Чёрными Годами.

После Чёрного Трёхлетия наступила Эпоха Хаоса. Выжившие после эпидемии люди, потеряв правительства, наплевав на закон и общепринятые нормы морали, начали бороться за выживание по принципу: убей ближнего своего, пока тебя не убил дальний. Двадцать лет с краткими перерывами продолжалась кровавая вакханалия, в которой было сделано многое из того, что не должно было случиться в обычной жизни. Стартовали ядерные боеголовки, посланные умирающими в подземных бункерах от болезней и голода офицерами, желающими хоть так напомнить миру о своём существовании, взрывались химзаводы, протекали ядерные реакторы, которые некому было обслуживать, а гидродинамический напор рек и озёр сносил плотины. Многие доселе плотно заселённые области обезлюдели, скрылись под водой, были заражены радиоактивными осадками, антисанитария и война за ресурсы выкашивали род людской без всякой жалости, но и эта эпоха закончилась.

Человек — существо стадное, и он не может долгое время быть без общества себе подобных. Люди стягивались в группы, племена, выбирали вождей, правителей, царей и диктаторов. Жизнь налаживалась, казалось, что возможно новое возрождение человечества, возвращение в Золотой Век, но снова, как и встарь, вставали проблемы политики и ресурсов. Каждое государственное и племенное образование, в том числе и Кубанская Конфедерация, в которой я родился и проживал, стремились расширить свои границы, стать сильнее соседей и отвоевать себе место под солнцем.

Конфедерация образовалась из содружества нескольких так называемых республик с центрами в Тихорецке, Кропоткине, Майкопе, Горячем Ключе, Новороссийске, Темрюке и Тимашевске. Столицей этого аморфного образования стал полностью разрушенный в Эпоху Хаоса краевой центр, город Краснодар, из которого объединёнными усилиями республиканских ополченцев и наёмников были выбиты остатки ослабленных голодом и болезнями банд. Прошло ещё двадцать лет, Кубанская Конфедерация подмяла под себя три четверти бывшего Краснодарского края и на данный момент стала островком спокойствия, к которому тянулись беженцы из других мест. Для кого-то это был рай на земле, место, где можно было почувствовать себя в безопасности, а для кого-то и жирный кусок, от которого хотелось отломить что-то для себя.

Кем бы хотел быть я? Чем могу быть полезен большому миру? По большому счёту, сейчас я никто и звать меня никак, обычный сельский парень, грамотный, физически крепкий, молодой и без вредных привычек. Первая моя мысль была пристроиться где-то в городской управе, хотя бы мелким писарем или делопроизводителем, но, хорошенько подумав, я пришёл к выводу, что, несмотря на всю мою начитанность, мне в этом направлении ничего не светит. Таких как я слишком много, а у меня ни связей, ни денег. Оставался только один путь — военный, так как ни к чему другому душа у меня не лежала. Как говорил покойный папа, мы, Мечниковы, только три дела можем делать хорошо: воевать за родину, людей грабить да в бумагах старых копаться. Что же, наверное, родитель мой покойный был прав. Теперь оставалось только благополучно добраться до города, найти военных, про которых среди поселковой молодёжи ходили легенды, и подписать контракт на службу в армии Кубанской Конфедерации.

Утром, чуть только развиднелось, я снова двинулся в путь и вот, когда я уже прошёл Золотую Гору и подходил к Заречью, незаселённым городским окраинам, позади себя услышал заполошный лай собак. Погоня была недалеко, и, перейдя недавно восстановленный мост через Псекупс, я рванулся в центр. Бежал так, как никогда до сего момента не бегал. На кону были мои яйца, и, думаю, каждый мужчина меня поймёт, они мне были чрезвычайно дороги. Староста — чёрт с ним — не хотел допустить потери своего авторитета, позиция его понятна, а вот у меня на кон была поставлена вся дальнейшая жизнь. Чья ставка больше? Думаю, что моя.

Добравшись до заселённых районов города и отдышавшись, я сразу же подошёл к ближайшему патрулю Народной Стражи. Стражники разглядывали меня с подозрением, но не трогали, так как на спине моего полушубка красовалась надпись «Посёлок Лесной», а значит, для них я был почти своим.

— Господин стражник, не подскажете, где я могу в армию записаться? — обратился я к старшему, серьёзному усатому мужчине средних лет с красной повязкой на рукаве серой шинели и коротким автоматом на груди.

Тот усмехнулся, провёл ладонью по усам и ответил:

— Два квартала прямо, на перекрёстке свернёшь налево и топай до конца, упрёшься в двухэтажное здание из красного кирпича, это и будет военный комиссариат. — Он выпростал из кармана шинели левую руку, посмотрел на часы и добавил: — Сейчас шестнадцать тридцать, вояки работают до семнадцати часов, так что поторопись.