Глава седьмая
Сборы
С нескрываемым удивлением взирали новгородцы на глашатая, разъезжавшего верхом на коне по улицам города и зычным голосом провозглашавшего:
— Эй, молодцы удалые, знатные и простые! Кто с Богом не в ладу иль с совестью своей, ступайте на двор к Василию Буслаеву, вступайте в его дружину. Изготовляется Василий, сын Буслаевич, идти с крестовой ратью до Иерусалима, чтобы поклониться Гробу Господню и кровь за веру Христову пролить в сечах с иноверцами. Кто желает отпущение грехов получить, пусть идет в дружину Василия Буслаева один иль с другом. Всем простятся их прошлые прегрешения!
Проехал глашатай по всей Торговой стороне, затем повернул коня на Софийскую сторону. За ним стайкой бежали любопытные мальчишки.
Люди повсюду переговаривались между собой:
— Опять что-то Васька Буслаев задумал!
— О душе вдруг вспомнил. К чему бы это?
— Да нехристей пограбить хочет. Вот и весь сказ!
— Золотишком разжиться вознамерился Васька, а заодно и отпущение грехов получить. Хитер!
Однако народ в эти дни иная забота занимала. Вот-вот должен был сын Юрия Долгорукого в Новгород пожаловать. А это означало открытый вызов великому киевскому князю, который прочил на новгородский стол своего племянника взамен бежавшего брата. В воздухе пахло войной.
Василий нетерпеливо расхаживал по широкому двору, поглядывая на распахнутые настежь ворота, поджидал охотников до крестового похода. Солнце уже катилось к полудню, но пока еще никто не пожаловал на двор Василия.
На ступеньках крыльца сидели побратимы и с ними Анфиска.
Служанка тянула Домаша за рукав рубахи:
— Что у тебя за отчество такое — Осинович? Под осиной родился, что ли? Иль отца твоего Осином звали?
— Родителей своих я не помню, — отвечал Домаш. — Добрые люди нашли меня в корзине, висевшей на осиновом колу на окраине деревни. Вот и дали мне отчество Осинович.
— Уж лучше Осинович, чем какой-нибудь Подзашибович, — усмехнулся Фома. — Знавал я одного такого смолокура в Белоозере.
— А у меня дружок был, так его звали Сикст Крысантьевич, — сказал Костя.
Анфиска засмеялась.
Хотел было и Потаня что-то добавить, но осекся на полуслове, увидев, что во двор вошел детина в косую сажень в плечах. Был он с котомкой, в лаптях и полинялой ветхой рубахе. Шагал неуверенно, будто с повинной шел.
Василий с дружелюбной улыбкой шагнул ему навстречу.
— Здесь ли в святую дружину принимают? — спросил детина.
— Здесь, друже, — ответил Василий.
— А ты кто будешь?
— Василий Буслаев. А тебя как звать?
— Пересмета.
Василий стал знакомить Пересмету со своими друзьями, после чего с довольным видом потер руки:
— Ну вот, нашего полку прибыло!
— А девица тоже в дружине? — Пересмета ткнул пальцем в Анфиску, прислонившуюся к перилам крыльца.
За Василия ответил Потаня:
— Грешницам к нам в дружину путь тоже открыт.
Фома хихикнул.
Анфиска смутилась и убежала в дом.
— Это правильно, — с серьезным лицом промолвил Пересмета. — Грешница в крестовой рати не только от грехов избавиться сможет, но и мужа себе найти.
— Мудро подмечено, — заметил Потаня.
Вскоре во дворе появились еще двое желающих вступить в дружину, оба были хорошо известны Василию.
— Что, Викула, и тебя грехи к земле тянут? — усмехнулся Василий. — Ну а тебе-то, Ян, черти в аду давно кипящий котел приготовили. Доброго вам здоровья!
— И вам того же! — промолвил Ян. — Возьмете нас к себе?
— Без вас мы никуда! — сказал Фома и подмигнул Потане. — Без вас у нас никакое дело не заладится.
Затем пришли братья Сбродовичи, близнецы Савва и Пинна. Тоже давние дружки Василия.
За ними следом гурьбой пожаловали и прочие ушкуйники, ходившие с Василием к Хвалынскому морю. Подумали молодцы, что это для отвода глаз Василием про отпущение грехов слушок пущен, на деле же Василий решил сарацинским золотом мошну набить.
Взошел Василий на крыльцо и в короткой речи растолковал собравшимся, что он и впрямь за отпущением грехов в поход собрался. О злате и речи не может быть! Кто желает обогатиться, пусть сразу уходит.
Зашумели молодцы, заспорили между собой:
— Стоит ли головой рисковать ради отпущения грехов?
— Старые грехи простятся, а как новых избежать?
Василий поднял руку, призывая к тишине:
— Никого уговаривать не стану, ибо это дело совести каждого. Верно сказано: грехи можно и в монастыре замолить, неча ради этого за тридевять земель топать. Поэтому думайте три дня, кто надумает в дружину мою вступить, пусть опять сюда приходит. Вместе дадим обет в Софийском соборе — и в дорогу. Господь укажет нам верный путь!
Среди своих ушкуйников Василий заметил дружинника Худиона. Тот не кричал, не спорил, стоял смирно в сторонке.
«Уж не соглядатай ли?» — промелькнуло в голове у Василия.
Но оказалось, и Худион собрался идти в Святую землю.
— Да велики ли у тебя грехи? — улыбнулся Василий, выслушав дружинника.
— Велики-невелики, а есть, — сказал Худион. — Через три дня снова сюда приду.
Недолго шумела толпа на дворе у Василия Буслаева, вскоре разошлись молодцы по домам. Остались во дворе лишь двое. Пересмета и старичок с суковатой палкой в руке. Этим двоим идти было некуда.
— Все равно я намертво решил двигать в Святую землю, — сказал Василию Пересмета, — а посему дозволь у тебя остановиться. Работы я не боюсь, ночевать могу и на конюшне.
Василий велел Анфиске приодеть гостя и поселить его в одной светлице с побратимами.
Что делать со старичком, Василий не знал. Для начала пригласил его отобедать у себя в доме. За столом и разговорились.
— Как звать-величать тебя, дедушка? — спросил Василий.
— Прозвищ-то у меня много, — ответил дед, — но в крещении я наречен Пахомом.
— Неужто, дедуня, и ты в крестовый поход собрался? — полюбопытствовал Потаня.
— Собрался, милок.
— Не по силам тебе это, дедушка, — вставил Фома. — Годов-то, чай, много уже?
— Восьмой десяток ломаю.
— На печи бы сидел, чем куда-то идти, — сказал Домаш.
— Эх, соколики! — вздохнул старичок и вытянул вперед свои заскорузлые ладони. — Знали бы вы, сколько душ безвинных этими вот руками загублено. Разбойничал я всю свою жизнь, грабил и убивал. К старости занемог и оставил это дело. Построил дом, женился, детей заимел. Жил небедно. Токмо счастья все равно не было. Один за другим умерли детки мои, потом и супруга в мир иной отошла.
Понял я, что наказует меня Бог за грехи мои тяжкие, и решил искупить злодеяния свои благими делами. Добро награбленное монастырю пожаловал, дом беднякам подарил, коров и лошадей даром раздал всем желающим. Взял палку, котомку и отправился в Печерскую обитель.
Самому игумену во всем покаялся, просил позволения остаться при монастыре свой век доживать. Сжалился надо мной игумен, позволил с братией жить. Молился я денно и нощно ради спасения души своей, но все без толку. Чуть не каждую ночь бесы в келью мою стучались, дразнили меня, а в дни поминовения усопших души убиенных мною так толпой за мной и ходили.
Поседел я весь от страха. Надумал схоронить кости тех, кого без погребения в лесу лежать когда-то оставил. Хоть и стар я, но места, где разбойничал, помню хорошо.
Родом я из Ладоги. В тех краях и промышлял ножом да топориком. За три года кости шестнадцати человек я похоронил и кресты на могилах тех поставил. Ну, думаю, теперь-то сжалится надо мной Всевышний. Да не тут-то было! В Юрьевом монастыре, где я последнее время обретался, однажды на всенощной молитве было мне явление ангела небесного. Чуть не помер я от страха, когда он крылами надо мной захлопал. Опустился ангел на алтарь и молвит, что простятся мне на небе грехи мои, коль поклонюсь я Гробу Господню в граде Иерусалиме. Сказал и исчез, будто его и не бывало.
Василий и его побратимы сидели, как оглушенные громом. Вот так старичок божий одуванчик! Даже голодный Пересмета про еду забыл.
Первым в себя пришел Потаня:
— Не боишься, дедуня, что помрешь в дороге?
— Да я с превеликой охотой, потому как устал от такой жизни! — признался бывший злодей. — Тридцать три хвори я в себе ношу, а умереть никак не могу. Не дает мне Бог кончины за грехи мои. Страдаю я душой и телом хуже Каина! Не возьмете меня с собой — согрешите, ибо не по своей прихоти я в Святую землю напрашиваюсь, но по слову посланца Божия.
Побратимы переглянулись между собой, потом их взоры обратились к Василию.
— Коль так, дедуня, оставайся с нами, — сказал Василий. — Кто знает, может, и от тебя нам польза будет.
Прошло три дня.
На дворе у Василия опять шумит сборище с самого утра, но уже не столь многочисленное. Из тридцати друзей-ушкуйников только половина надумала послужить мечом Господу. Среди них, кроме четверки побратимов, оказались братья Сбродовичи, Викула Шорник, белобрысый Ян, боярские сыновья Лука и Моисей Доброславичи. Зачислены в дружину были Пересмета и дед Пахом. Пришел и Худион.
Торжественный молебен отслужил «христолюбивому русскому воинству» владыка новгородский под сводами Святой Софии. Присутствовали на службе и родственники Буслаевых дружинников. Амелфа Тимофеевна украдкой утирала слезы краем платка. Опасное дело затеял ее непоседливый сынок, хотя и славное. Заплаканными были глаза и у прочих женщин, пришедших в храм. Подле своей госпожи стояла Анфиска, которая украдкой молила Бога о том, чтобы заронил Вседержитель в сердце Василия хоть самую малую искорку любви к ней.
После молебна епископ окропил святой водой мечи и плащи Буслаевых дружинников с нашитыми на них красными крестами. Вся дружина Василия и он сам поклялись на святом распятии поклониться Гробу Господню и омыться в священной реке Иордан.
Выходя из храма, Василий заметил возле одной из колонн центрального нефа одинокую женскую фигуру в белой накидке. Он сразу узнал эти дивные синие очи!
— Здравствуй, Любава, — сказал Василий.
Молодица не ответила, пропуская идущих мимо людей, потом промолвила негромко:
— Здрав будь, Вася.
— Мужа поджидаешь, что ли? — спросил Василий. — Так нету его вроде в моей дружине.
— Тебя ожидаю, — опустив глаза, проговорила Любава.
Они вместе вышли из прохлады каменного собора на летний зной и не спеша направились к мосту через Волхов, но не ближним путем, каким двинулись друзья Василия, а дальней улицей.
Конец ознакомительного фрагмента