— Что за звери это сделали? — воскликнул один из бойцов.

— Люди, — ответил Зуб и повторил: — Люди, что хуже Тварей.

— Тол, — обратился Серый к магу разума, — посмотри, кто их так. И это… ты умеешь блокировать боль?

Наконец прискакала Синька, прямо на ходу спрыгивая с коня, ловко, акробатически, гася скорость. Сказалось прошлое бродячей артистки. Сразу бросилась к телам, распихивая всех на своем пути, крича:

— Не лезьте к ним! Со своими блокировками! Топорная работа! Будет как с этим! — она мотнула головой в сторону Серого.

Она полыхнула аурой Силы так, что даже Белый увидел, являясь полным бездарем. Мать Белого была магом стихий с талантом к воде, отец — без дара. Белый родился — в отца. И внешностью, и характером, и отсутствием дара.

Бойцы и маги — почтительно расступились, издали наблюдая за работой Синьки.

Только теперь прибыли первые повозки и сестры Милосердия. Поспешили помогать девушке, но Жалея остановила их:

— Не мешайте! Впервые вижу такую Силу Жизни! — восхищенно воскликнула Матерь Милосердия.

И только когда девушка бессильно откинулась на руки брата, сестры Милосердия бросились к телам с тонкой розовой кожицей, гремя горшками с мазями и разматывая полотнища для обертываний.

— Когда ты успела так продвинуться в даре? — спросил Белый девушку.

— Ольга передала свой дар, — тихо ответила девушка, не открывая глаз. Она тяжело дышала, капли пота сбегали по ее лицу, волосы прилипли ко лбу.

— Ольга? — прорычал Белый придушенно. — А сама о…? — Конец фразы Белого потонул в горловом булькающем звуке.

— Она ушла в Храм Матери и развеяла себя в Стихии Жизни, — тихо ответила Синеглазка.

Белый резко вздохнул, откинув голову, да так, надутый, и поспешил к коню. Вскочил в седло, пришпорил.

Девушка открыла глаза и смотрела ему вслед. Увидев ее взгляд, Корень пихнул сестру, смотря на нее гневно. За что получил не менее гневный взгляд. Корень, резко и грубо, усадил девушку со своих рук на землю и тоже поспешил прочь.

Девушка осмотрелась вокруг, выискивая взглядом кого-то, но не нашла. Вздохнула, легко поднялась, стала ладошками бить по подолу, сбивая пыль. На нее уже никто не обращал внимания. Сестры хлопотали вокруг пострадавших, артисты и крестоносцы обустраивали лагерь. С десяток крестоносцев, с щитами и топорами стояли вокруг, спиной к отряду, с тревогой вглядываясь в мрачные ландшафты Пустоши.

Прискакал Стрелок — так, для всех — непонятно, звучало имя этого бойца Звезды. Пятый, верный традиции Старика, опять назвался новым именем. О том, что он — Пятый, знал только Белый. О том, что он — Брус Чан, — только часть артистов. Для остальных он — Стрелок. Из присутствующих истинное значение и перевод слов «Стрелок» и «Гадкий Утенок» знали только Белый и сам Пятый. Использовать язык Старых было не только весело, но и — полезно. Потому как звучал он приблизительно схоже, имея мало несовпадающих звуков, но хорошо скрывал смыслы.

Стрелка встречали. Он помотал головой отрицательно, кивнув магу разума вопросительно. Тол также покрутил головой, разведя руками. Стрелок поискал глазами командира, не нашел, зато попался в захват цепких пальцев Синьки.

— Что ты, сестренка? — спросил ее Пятый.

— Серый. Он спросил про Ольгу. И как девка какая — психанул. Почему? — Синька, спрашивая, все сильнее сжимала пальцы на локте собеседника.

Стрелок осмотрелся.

— Вечером расскажу.

— Сейчас!

— Отстань, дева! — возмутился Стрелок, попытавшись выкрутить руку из цепких пальцев девушки.

— Сейчас!

— Он считает себя виноватым в этом! Ты! Тут — уши! Пусти! Бешеная лиса! — наконец Стрелку удалось вырвать свою руку, и он поспешил по следам Белого.

Стрелок быстро нашел командира — он не слишком далеко ускакал. Все же контроль эмоций был у него второй натурой. Потому он быстро возвращался к взвешенному состоянию.

— Будешь драться? — крикнул Брус.

— На кой ты мне нужен, балаболка? Давай, признавайся, как ты так опростоволосился и никого не догнал, — махнул рукой Белый.

— От тебя гоняясь, коня утомил.

— А не затеяли бы эту дурость — не успели бы спасти этих бедолаг. Что хоть увидел?

— Черные какие-то. Не темные, от грязи, одежды, а крашенные черным. Как у Черного Братства или крестоносцев. Все. Как думаешь, они одни были? Или теперь своим о нас сообщили?

— Никак не думаю. А дозор усиленный выставлять. Завтра бедолагам этим Синька еще поможет, как Силу восстановит, можно будет Толу с ними потолковать. Поехали обратно.

— Буянить не будешь?

— Нет от этого пользы.

— Так и сразу не стоило.

— Пошел ты! Сам же меня вывел!

— Сам пошел! А что ты как живой мертвец? Как Бродяга свежий ходил — ни одной эмоции.

— Тоже мне, мозгоправ нашелся! Тебе до Старых…

— Слушай, говорят ты в единении их мир видел?

— Видел.

— Расскажи!

— Обязательно. Но — потом. Злой я на тебя, дитя скверны.

— Да пошел ты! Сам ты — скверный! Нет во мне скверны!

— Так я тебе и поверил, что Дед не научил тебя скрывать это.

— Ты мне зубы не заговаривай! Что видел?

— Представляешь, малыш…

— Сам — малыш! Козел седой!

— Не буду рассказывать. Ты и в Голливуде все видел.

— Давай, вей из меня теперь веревки! Вот уж у кого скверный характер, так это у тебя!

— Вот и договорились. Иди, делом займись, Диспетчер хренов! Проверь состояние оружия и запасов. Если такие мутные вещи начали происходить уже тут — могут возникнуть большие сложности с дозакупкой еды. Иди, иди! Успеем еще поболтать о том, чего уже нет и не будет. Теперь — не опоздаем. Уже.

— А я верю, что Дед выкрутился.

— И я бы очень хотел верить. Но, его мертвое тело попало к клирикам. Это…

Белый бросил фразу на языке стариков, означающую полный и окончательный крах всех надежд.

* * *

Эта ночь была малолунной и темной. А Белый так и не смог уснуть, терзаемый мыслями, воспоминаниями, подавляемыми чувствами, что ломали барьеры воли, прорывались, бурлили, подогреваемые юношеским максимализмом и гормональным бунтом.

Потому он видел, как Синька скользнула под навес к Пятому. Что они делали, не было видно. Ревнивое воображение юноши само все дорисовало. Да еще и брошенная Пятым фраза «Моя теперь она будет!» Где ж тут уснешь?!

Но с посеревшим востоком пришло и охлаждение кипящих мозгов и бурлящих чувств Белого. Встав лицом к рассвету, Белый прошептал:

— Делай, что должен!

Присказка Старого. Конец фразы каждый раз менялся, в зависимости от повода высказывания: от «…и получишь навозом по губам» до «…и будет тебе счастье», но начало всегда такое.

— Делай, что должен, и посмотрим, во что это выльется, — сам себе сказал Белый и пошел к своему коню.


В этот день Синька, как специально, постоянно попадалась на глаза. Белому надоело скрипеть зубами, и он, обогнав головной дозор из двух крестоносцев и мага воздуха, поехал впереди, но в пределах видимости отряда.

Одному Белому было проще. Проще справиться с самим собой. И не только Синька виновата. Вчера Пятый поднял вопрос про увиденное Белым в слиянии. Но мир стариков настолько был непривычным, а Белый — получил столько весьма сложных и непривычных знаний, что голова постоянно лопалась, не в силах освоить полученное. Потому Белохвост был предельно сосредоточен, на пределе силы воли удерживал свое сознание от погружения в безумие отчаяния. От боли. Телесной, душевной боли. Боли утрат. Боли невозможности исправить произошедшее. При этом имея чудовищно сильное желание вернуть ушедших.

Хотя Белый и прошел специальную подготовку Разумниками, в том числе и Вещим Олегом, Пересмешником, несмотря на все эти навыки контроля собственного разума, юноша справлялся сам с собой с крайним напряжением сил. Тем более, что часть сознания Белого была занята «освоением» огромного массива информации, что он получил от стариков в единении.

Метод изменения разума неодаренных к магии был очень сложен, рискован и чрезвычайно дорог. Но Наследнику императора это было нужно. Маги разума из любого полудурка могли сделать весьма шустро соображающего умника. Если полудурку хватит на это золота. Императору — хватало. Такое же изменение разума прошел и Ястреб. Может быть, поэтому и удалось Олегу слияние разумов, что головы всей пятерки были подготовлены магией разума. А тупой зверолюд Рекс был изменен странным артефактом Некроманта. Он полностью изменил Рекса, превратив тело и мозг гоба в тело и мозг Ястреба. Поэтому этих изменений и не могут засечь маги. Потому что это — не иллюзия, как все думают, а полная перестройка. Рекс стал Ястребом. Говорил, как он, думал, как он. Действовал, как он. Прыгнул под дыхание смерти, как сделал бы Ястреб, прикрывая соратника, без раздумий, чего злой, неуравновешенный, но трусоватый, гоб никогда бы не сделал.

И вот — опять. Белого опять скрутила судорога. Спазм боли сжал его тело. Боль пронзала все тело. В голове — как шестопер появлялся, разрывая мозги. Разряды молнии пробивали по костям, судорога сжимала все мышцы разом. Белый Хвост едва удержался на коне. Судорожно глотал воздух, когда приступ прошел. Проделал, уже привычно, комплекс дыхательных и медитативных упражнений. Отпустило. Несколько часов у него теперь есть. Лишь сильные боли будут простреливать дважды в час. А к вечеру опять скрутит.