Клем налил в поилку воды для лошади, мы сами зачерпнули по берестяной чарке.

— Не больно? — опять спросил Клем.

— Да с чего мне должно быть больно? — я уже начинаю злиться.

— На самом деле церковь не сияет. Сияние, которое ты видишь, могут увидеть только чувствительные к свету люди. Для меня — не сияет. Сияет сила, которую дают Создатель и светлые боги местам поклонения. И людям, служащим им. Силу эту видят только клирики, маги и… скверные. Проклятые, оскверненные, тёмные и их служки. Но тёмным сила эта неприятна. Она их опаляет, как огонь. Ты не чувствуешь боли?

— Нет. Просто удивился, что так начищена маковка — до блеска.

— Уже лучше. Нет в тебе скверны. А дар есть. Ты можешь стать клириком или магом.

— Круто. А оно мне надо?

— Тебе решать, — Клем отвёл глаза.

— И как долго становиться этими экстрасенсами?

Клем поперхнулся. Покачал головой, справился, сказал хрипло:

— Ну, и клириков, и магов учат с детства. И к двадцати годам они что-то начинают уметь. Это лет десять — пятнадцать надо учиться. Для самых простых вещей. Потом — всю жизнь. Клирики учатся вообще пожизненно. Если не осквернятся.

— Уйти нельзя?

— Не слышал такого. Клирик — это навсегда.

Ага, рабство. Пожизненный найм.

— А маги?

— Магам никто не указ. С магами все носятся, как с сокровищами. Если у властителя какой-то земли не будет магов — не будет и земли. Войско без магов обречено. Да и как жить без магов? Вот у нас в граде — огненный маг. В бою хорош. Но молод и неопытен. Надолго не хватает. Для схватки, а не для битвы. И клирик — старик немощный. Потому так медленно прирастает надел нашего наместника. И земли бедны. И народу мало. Был бы маг земли, за рекой бы всё распахали. А был бы маг жизни — ещё лучше: и землю бы возродил, и болезни бы извёл. И потери бы сильно сократились. Огневики почти не умеют лечить.

— Десять — пятнадцать лет? У меня нет столько. Я уже давно полвека разменял, — сказал я. Ага, а ещё я уже умер и хожу тут, как тот лич — не мёртвый.

— Да? Ни за что бы не сказал, — удивился кузнец. — У вас все такие долгожители?

— Ну, не сказал бы. Средняя жизнь мужика — пятьдесят восемь лет. Дееспособность — ну, до шестидесяти пяти. Потом дряхлость. А тому личу, что мы завалили, как этот свет? Ну, сила светлых богов, что от церкви идёт.

— Развеет саму его суть. Смерть это для них. Я видел, как чистильщики упокаивают нежить. Помахал руками, призвал свет — падает обычным мертвяком. А если скелет поднятый — на косточки рассыпается. Лич бы ещё поборолся. Жутко силён был. Теперь я понимаю, как ты его уничтожил.

— Да, мне бы ещё понять, как. Честно тебе скажу, знал бы, что это за тварь — бежал бы впереди своего визга.

Клем расхохотался:

— Ну, слава Создателю! Я думал, ты из этих, из идейных. Смертников. А ты, оказывается, нормальный. Разумный. Теперь многое стало понятнее. Уничтожать скверну не полезешь?

— Упаси, как ты говоришь, Создатель! Набегался я, навоевался. Покоя хочу. Простой жизни.

— А-а-а! — откинулся назад Клем. — Ну, покоя обещать не могу. Это к чистильщику. Он тебе покой даст. И телегу дров — для очищения. А вот простой жизни — сколько угодно. Жизнь простого городского кузнеца подойдёт?

— Подойдёт, простой городской кузнец. А ещё лучше — простого подмастерья простого городского кузнеца.

Клем опять рассмеялся и хлопнул меня по плечу. Я его. Так, что он пошатнулся. Он — в ответ, я пошатнулся. Рассмеялись оба.

— Ну, добро пожаловать, Андр, в город светлого наместника Виламедиала.

— И как же сей светлый город называется?

— Да так и называется — Медные Вилы. Медвил.

Глава 7

Старичок, в когда-то белой сутане, с такой же серой бородой, подслеповато щурясь, читал молитву над кучкой металлолома, брызгая на неё и на нас святой водой — венчиком. С удивлением и лёгким страхом, я видел, как некоторые железки иногда курились дымком, который тут же развеивался. Видя это, старичок усиливал напор своего священнодейства. От него исходил свет, как от того старого гопстопника. Только от гопстопника мощный, слепящий, а от деда — как от подсевшего фонарика.

Когда он закончил, поводил руками над металлоломом, поколдовал над нами, устало сказал:

— Всё, тьмы не чую. С тебя, Клем, ещё один подсвечник.

— Да, святой отец! Только у меня бронзы пока нет. Меди тоже. Но как только будет металл — скую.

Старичок вздохнул:

— Не для себя уже стараюсь. Для следующего ученика света.

Раскланялись, собрали свои вещи, пошли. К знахарке.

— Совсем старый стал чистильщик. Хорошо, следующий будет — молоденький. Плохо, что неопытный. Скорее всего, прямо со школы пришлют. Хорошо хоть, не будет повёрнут на сжигании людей.

— Откуда знаешь?

— Ну, он же сказал — ученик света, а не чистоты. Эти служители чистоты — совсем помешанные на поиске скверны в людях. Светляки — другие. И лечить умеют. Они скверну норовят изгнать, а не избавить душу от тела и запустить её пламенем на очищение и перерождение.

— Вот как? И почему такая меж ними разница?

— Готовят их в разных школах. Школа света на юге, а школа чистоты — в столице. Чистильщикам больше приходится с людьми работать, а светлякам — с тварями скверны. Но и те, и другие — клирики.

— Совсем я запутался, — признался я.

Кузнец рассмеялся:

— Если будешь так же удачлив, как был эти дни, не придётся распутываться. А вот мы и пришли. Зайдёшь?

— А что бы и нет? Любопытно.

Лошадку привязали к коновязи, зашли в лавку знахарки. Клем был первый. Знахарка кинулась ему на шею, расцеловала. Ого!

— Ой! Кто это с тобой? — отпрянула женщина, смущенно поправляя платок.

— Это Андр, мой родственник с севера. Поживет у меня. Прошу любить и жаловать. Он брат мне. По деду. Андр, это Спасёна. Знахарка. Ведает травки, отвары, заговоры. Зелья разные.

— Очень приятно познакомиться с такой красавицей и умницей, — говорю я.

Ох, как мы умеем изобразить смущение! А как мы глазки строим! Клем посмотрел на меня, на неё, фыркнул:

— Спасён, я тебе травок привёз, погляди, есть что годное?

— А? Травки? Откуда? — повернулась девушка к Клему.

— У Зелёной башни собрал.

Спасёна всплеснула руками:

— Погубишь себя! — Тут же глаза её разгорелись: — Покажи!

Клем потряс узелком. Спасёна схватила его за руку и потащила по лестнице наверх, в номера.

— Посмотри пока тут, — крикнул мне Клем.

Через несколько минут, услышав характерные звуки, я ухмыльнулся и прервал осмотр полок с горшками, склянками и вязанками трав. Вышел на улицу, сел на порог. Многостаночник. Это я про кузнеца.

Когда услышал шаги по лестнице, зашёл обратно в лавку знахарки. Коротко глянул на довольные, раскрасневшиеся лица этой парочки.

— Ну, нашёл что интересное? — спросил Клем.

— Если бы я понимал. Я из всех зелий знаю только живую и мёртвую воду.

При этих моих словах личико знахарки показалось из-за плеча Клема, глаза заинтересованные.

— У вас нет? — спрашиваю.

Вдруг глаза её полыхнули обидой и злостью, ножки застучали по ступенькам, подол мелькнул и скрылся. Клем вздохнул:

— Ну, Андр! Зачем девушку обидел?

— Я не хотел. Простите! — крикнул я.

— Пошли, ладно.

Когда отошли на несколько метров, спросил:

— А на что она обиделась?

— Живую воду могут сделать только маги жизни. А её выгнали с первого же курса Университета.

Понятно. А я, получается, тыкнул её в самое больное. Недоучкой и неумехой назвал.

— Андр, она вообще-то славная. И сладкая. Ласковая. А так как знахарка, болячку не подцепишь. Да и привереда она. Кого попало не подпустит к себе.

— Рекомендуешь? — удивился я. — Не обидишься?

Клем поморщился. Но сказал:

— Не моя она, что мне обижаться? Андр, давай начистоту! Ты мужик видный. Один. Рано или поздно вопрос этот перед тобой встанет. Жену свою я делить ни с кем не хочу. К чужой жене ходить — тоже не советую. Мужья разные бывают. Обидится кто — тебе оно надо? Девка — тебя обженит. Я так понял, что не желаешь ты этого. А Спасёна одна. Под венец тебя тащить не будет. Детей у неё не будет, обделил её Создатель. Понимает, что такая она никому в жены не нужна. А жизнь своё просит. Вот и захожу к ней иногда. Помочь.

— Ромашка знает?

— Нет. Узнает — обижусь.

— Понял тебя. Спасибо.

— Не за что. Пока. Зря Сластёну обидел.

— Сластёну?

— Ну, это только для своих.

— И много «своих»?

— Тебе не всё равно? Не дом нужды — это точно. Она не девка продажная. За неё глотку сразу порвут. Её в городе уважают, и в обиду никто не даст. Мужа и отца нет. Всем миром и защищаем.

— И всем миром?..

— Осквернел? Многим она нравится, да не многие ей нравятся.

— Понял. Ай да умница эта красавица!

— Это у ней не отнять!

Баня! Как много в этом слове для сердца русского слилось, как много в нём отозвалось!

Первыми, конечно, мылись хозяева — Клем с Ромашкой. Румяная с пару Ромашка — ещё краше. Сам себе стукнул по… рукам. Не зарься на чужое! Похотун! Ну и что, что глазками стреляет? И волосы открыла. Я теперь член семьи. Признали за потомка родного брата прадеда Клема. Можно при мне ходить и простоволосой. И не совсем одетой — в одной сорочке. Нижнего белья тут или нет, или после бани… Да кто после бани себя в корсеты загоняет! Что за дичь? Да и живот уже приличный. Грудь — соответственно. Всё стало рельефным. Природой так предусмотрено.