А. Дж. Риддл

Ген Атлантиды

Посвящается Анне

Роман является вымыслом, не считая тех мест, где все взаправду.

Пролог

Исследовательское судно «Ледопад»

Атлантический океан

В 88 милях от побережья Антарктиды

Опершись о фальшборт, Карл Зелиг поглядел в бинокль на массивный айсберг. Отколовшись, рухнул в море очередной кусок льда, открыв взору еще один фрагмент длинного черного объекта, выглядевшего почти как… подводная лодка. Вот только откуда здесь взяться подводной лодке?

— Эй, Стив, иди, погляди-ка на это.

Стив Купер, друг Карла со старших классов, отвязал буек и присоединился к Карлу на другом борту. Взяв бинокль, быстро оглядел айсберг и вдруг оцепенел.

— Ничего себе. Что это? Подлодка?

— Возможно.

— А что это под ней?

Карл перехватил у него бинокль.

— Под ней… — Он опустил взгляд к участку под субмариной.

Там было что-то еще. Подлодка — если это подлодка — торчала из другого металлического объекта — серого и куда большего. В отличие от судна серый объект не отражал света; он выглядел скорее как волны, этаким мерцанием у самого горизонта над раскаленным шоссе или длинным отрезком пустыни. Впрочем, жарой здесь и не пахло — во всяком случае, лед вокруг него не таял. Над самой конструкцией Карл разглядел на субмарине какие-то надписи: U-977 и Kriegsmarine [Кригсмарине (нем. Kriegsmarine) — военно-морской флот; официальное название германских военно-морских сил в эпоху Третьего рейха.]. Фашистская подлодка. Торчащая из… какой-то конструкции.

Карл опустил бинокль к боку.

— Поднимай Наоми и приготовься причалить к лодке. Надо ее осмотреть.

Стив устремился на нижнюю палубу, и Карл услышал, как он будит Наоми, спящую в одной из двух тесных каюток судна. Корпоративный спонсор Карла настоял, чтобы тот взял с собой Наоми. Карл кивнул на совещании, понадеявшись, что она не будет путаться под ногами. И не был разочарован. Когда они выходили в море пять недель назад в Кейптауне, что в Южной Африке, Наоми принесла на борт две смены одежды, три любовных романа и столько водки, что хватило бы прикончить целую армию русских. С той поры они ее почти и не видели. Должно быть, ей тут жутко скучно, подумал Карл. Для него же это главный шанс жизни.

Подняв бинокль, он снова поглядел на массивный кусок льда, отколовшийся от антарктического ледника почти месяц назад. Без малого девяносто процентов айсберга находится под водой, но площадь поверхности все равно достигает сорока семи квадратных миль — в полтора раза больше Манхэттена.

Докторская диссертация Карла посвящена влиянию новообразовавшихся айсбергов на глобальные морские течения по мере таяния. Последние четыре недели они со Стивом запускали вокруг ледяной горы высокотехнологичные буйки, замеряющие температуру и соленость воды, а также периодически снимали сонаром видоизменяющуюся форму айсберга с целью больше узнать о том, как те разрушаются, покинув Антарктику. Последняя содержит девяносто процентов мирового льда, и если он растает в ближайшие пару столетий, это радикально преобразит планету. Карл надеялся, что его исследования прольют свет на то, как именно.

Он позвонил Стиву в ту же минуту, когда узнал, что его исследования профинансируют. «Ты должен пойти со мной… Нет, поверь мне». Стив неохотно согласился; но затем, к восторгу Карла, его старый друг проникся интересом к экспедиции, делая с ним вместе замеры днем и каждый вечер обсуждая предварительные результаты. До путешествия академическая карьера Стива апатично дрейфовала — как айсберг, который они преследуют, — пока он перепархивал от одной темы диссертации к другой. Карл и остальные их друзья уже начали опасаться, что он вообще забросит докторантуру.

Данные исследований оказались интригующими, а теперь они нашли кое-что еще, нечто замечательное. Появятся заголовки. Но что они будут гласить? «В Антарктике найдена субмарина нацистов»? Не так уж невообразимо.

Карл знал, что нацисты были одержимы Антарктидой. В 1938-м и 1939-м они засылали туда экспедиции и даже объявили часть этого континента новой германской провинцией Нойшвабеланд. Во время Второй мировой войны нескольких фашистских субмарин недосчитались, и сведений об их затоплении не поступало. Адепты теорий заговоров утверждали, что одна нацистская подлодка покинула Германию как раз накануне падения Третьего рейха, увозя верхушку нацистского руководства и всю сокровищницу, включая и награбленные бесценные артефакты, и совершенно секретные технологии.

В глубине сознания Карла всплыла новая мысль: а вознаграждение? Если на борту этой подлодки есть нацистские сокровища, они стоят громадных денег. Ему больше никогда не придется тревожиться о финансировании своих исследований.

Непосредственной проблемой стала попытка причалить судно к айсбергу. Море было неспокойным, и потребовалось три захода, но в конце концов они ухитрились причалить в паре миль от подлодки и странной конструкции под ней.

Закутавшись потеплее, Карл и Стив надели альпинистское снаряжение. Карл отдал Наоми ряд основных указаний, в двух словах сводившихся к «ничего не трогай», а затем они со Стивом спустились на лед у борта и тронулись в путь.

За следующие сорок пять минут ни один из них не обмолвился ни словом, с трудом пробираясь по голой ледяной горе. Дальше от края лед был очень неровным, и продвижение замедлилось — у Стива сильнее, чем у Карла.

— Надо поднажать, Стив.

Тот попытался нагнать его.

— Извини. За месяц на борту я совсем потерял форму.

Карл бросил взгляд на солнце. Когда оно сядет, температура начнет стремительно понижаться, и они могут замерзнуть насмерть. Дни здесь долгие. Солнце встает в 2.30 дня и заходит после 10 вечера, но в запасе у них всего два-три часа. Карл еще чуть прибавил шагу.

За спиной у себя он слышал шарканье снегоступов Стива, отчаянно старавшегося нагнать друга. От льда доносились странные звуки: сначала низкий гул, затем дробный перестук, словно лед атакует целая тысяча дятлов. Остановившись, Карл прислушался. Обернулся к Стиву, и они встретились глазами в тот самый миг, когда паутина тоненьких трещин разбежалась по льду прямо под ногами у Стива. Тот в ужасе поглядел вниз, а потом во весь дух ринулся к Карлу и нетронутому льду.

Карлу эта сцена показалась какой-то сюрреалистической, разворачивающейся чуть ли не в замедленном воспроизведении. Почувствовал, что бежит к другу, на ходу срывая с пояса веревку и бросая ему. Стив поймал веревку за долю секунды до того, как в воздухе раскатился громкий треск и лед под ногами у него рухнул, образуя гигантскую расселину.

Веревка рывком натянулась, сдернув Карла с ног и крепко шлепнув животом на лед. Так он последует в ледяную пропасть прямиком за Стивом. Карл мучительно пытался встать на ноги, но тяга от веревки была чересчур сильна. Он ослабил хватку, веревка заскользила между ладоней, и движение вперед замедлилось. Выставил ноги перед собой, и надетые на ботинки «кошки» впились в лед, швырнув осколки льда ему в лицо, но зато остановив скольжение. Карл сжал веревку, натянувшуюся, издавая странный вибрирующий звук, будто контрабас.

— Стив! Держись! Я тебя вытащу…

— Не надо! — крикнул в ответ Стив.

— Что?! Ты с ума…

— Тут внизу что-то есть. Опусти меня, только медленно.

Карл мгновение поразмыслил.

— Что это?

— Смахивает на тоннель или пещеру. В нем серый металл. Какой-то размытый.

— Ладно, держись. Сейчас немного отпущу… — Карл вытравил футов десять веревки и, не услышав отклика Стива, еще футов десять.

— Стоп! — крикнул Стив.

Карл почувствовал рывки веревки. Может, он раскачивается? Веревка ослабла.

— Я внутри! — сообщил Стив.

— Что это?

— Толком не знаю. — Голос друга звучал приглушенно.

Ползком подобравшись к краю расщелины, Карл выглянул.

Стив высунул голову из устья пещеры.

— По-моему, это какой-то собор. Громадный. На стенах письмена. Символы… Ничего подобного я еще не видел. Пойду огляжусь.

— Стив, не…

Стив снова скрылся. Прошло несколько минут. Неужели снова легкая вибрация? Карл насторожил уши. Ничего не услышал, но ощутил вибрацию всем телом. Теперь лед пульсировал быстрее. Встав, Карл сделал шаг от края. Лед позади него растрескался, а затем трещины появились повсюду — и начали стремительно распространяться. Он очертя голову устремился к расширяющейся расселине. Прыгнул — и не долетел до той стороны самую малость. Вцепившись ладонями в закраину, он долгую секунду болтался над пропастью. Вибрации льда становились интенсивнее с каждой секундой. Карл видел, как лед вокруг него крошится и падает, а потом осколок, державший его, откололся и Карл рухнул в бездну.

На судне Наоми смотрела, как солнце заходит за айсберг. Взяв спутниковый телефон, она набрала номер, который ей дали.

— Вы сказали звонить, если мы найдем что-нибудь интересное.

— Ничего не говорите. Не кладите трубку. Мы определим ваше местоположение за пару минут. Мы к вам прибудем.

Пристроив телефон на столе, она вернулась к плите и продолжила помешивать бобы в кастрюле.

Человек на другом конце спутниковой линии поднял голову, когда на экране вспыхнули координаты GPS. Скопировал местоположение в буфер и провел поиск по базе данных разведывательных спутников — не найдется ли ведущий наблюдение в данный момент. Один положительный результат.

Человек открыл поток и пропанорамировал картинку до центра айсберга, где обнаружились темные пятна. Несколько раз он делал наезд, и когда изображение навелось на резкость, он, выронив чашку с кофе на пол, вылетел из кабинета, опрометью ринувшись по коридору в кабинет директора. Ворвался туда, прервав седовласого человека, стоя говорившего что-то, подняв обе руки кверху.

— Мы его нашли!

Часть I

Джакарта в огне

Глава 1

Центр исследования аутизма (ЦИА)

Джакарта, Индонезия

Наши дни

Доктор Кейт Уорнер проснулась с ужасающим чувством: в комнате кто-то есть. Она пыталась открыть глаза, но не могла. Голова кружилась, словно ее накачали наркотиками. Воздух пропах плесенью… подземельем. Кейт слегка повернулась, и ее прошила боль. Кровать под ней оказалась твердой — наверное, кушетка; уж наверняка не кровать в ее кондоминиуме на девятнадцатом этаже в центре Джакарты. Где я?

Она услышала очередной тихий шаг, словно в теннисных туфлях по ковру.

— Кейт, — шепнул мужчина, проверяя, не пробудилась ли она.

Ей удалось чуточку приоткрыть глаза. Над ней сквозь металлические жалюзи, прикрывающие низкие широкие окна, пробивались лучи солнца. Стробоскопический свет в углу каждые пару секунд озарял комнату, будто вспышка камеры, неустанно делающей фотоснимки.

Сделав глубокий вдох, Кейт быстро села, впервые увидев этого мужчину. Он шарахнулся, выронив что-то, зазвеневшее на полу, расплескивая по полу коричневую жидкость.

Это оказался Бен Адельсон, ее лаборант.

— Господи, Кейт. Прошу прощения. Я думал… если ты пришла в себя, то можешь захотеть кофе. — Он наклонился, чтобы собрать осколки разбитой кофейной чашки, и когда пригляделся к Кейт повнимательнее, заметил: — Без обид, Кейт, но вид у тебя ужасный. — Посмотрел на нее долгим взглядом. — Пожалуйста, объясни мне, что происходит.

Доктор Уорнер протерла глаза, и голова вроде бы чуточку прояснилась, как только она сообразила, где находится. В последние пять суток она трудилась в лаборатории день и ночь, практически безостановочно с тех самых пор, когда позвонил спонсор ее исследований: выдай результаты сейчас же, хоть какие, или финансирование прекратится. На сей раз никаких отговорок. Никому из своего штата исследователей аутизма она не обмолвилась об этом и словом. Нет причин их тревожить. Она либо добьется каких-то результатов и можно будет продолжить, либо не добьется и они отправятся по домам.

— Кофе — это было бы замечательно, Бен. Спасибо.

Выбравшись из фургона, мужчина натянул на лицо черную маску.

— Внутри пользуйся ножом. Стрельба привлечет внимание.

Кивнув, его помощница тоже натянула маску.

Мужчина протянул облаченную в перчатку руку к двери, но заколебался.

— Ты уверена, что сигнализация отключена?

— Ага. Ну, я перерезала наружную линию, но внутри она, наверное, сработает.

— Что? — Он покачал головой. — Господи, да они могут сразу же и позвонить… Давай поторопимся.

И, распахнув дверь, ринулся внутрь.

Табличка над дверью гласила:

Центр исследования аутизма

Служебный вход

Бен вернулся со свежей чашкой кофе, и Кейт его поблагодарила. Он плюхнулся в кресло напротив ее стола.

— Эдак ты заработаешься до смерти. Я знаю, что последние четыре дня ты ночевала прямо здесь. А еще эта секретность — повыгоняла всех из лаборатории, громоздишь заметки, не говоришь о ЦИА-247… Это тревожит не только меня.

Кейт прихлебывала кофе. Джакарта — трудное местечко для проведения клинических исследований, но работа на острове Ява имеет свои светлые стороны. И кофе — одна из них.

Она не могла сказать Бену, что делает в лаборатории — во всяком случае пока. Это может обернуться пшиком, и более чем вероятно, что все они лишатся работы так или эдак. А привлекая его, Кейт лишь сделает его соучастником возможного преступления.

— А что это за стробоскоп? — кивнула она на мигающее приспособление в углу комнаты.

Бен бросил взгляд через плечо.

— Толком не знаю. По-моему, сигнализация…

— Пожар?

— Нет. По пути сюда я делал обход, это не пожар. Я как раз собирался провести тщательную проверку, когда заметил, что твоя дверь чуть приоткрыта. — Бен сунул руку в одну из дюжины картонных коробок, загромождающих кабинет Кейт, и перелистал несколько дипломов в рамках. — А почему ты их не повесила?

— Не вижу смысла.

Развешивать дипломы не в духе Кейт, и даже будь у нее такое желание — на кого они тут могут произвести впечатление? Кейт — единственный врач-исследователь, и весь научный персонал знает ее резюме. Они не принимают посетителей, и, кроме нее, кабинет видели только две дюжины членов штата, ухаживающие за детьми-аутистами, которые служат объектами проводимых исследований. Служащие просто подумают, что Стэнфорд и Джонс Хопкинс — это такие люди, быть может, давно почившие родственники, а дипломы — наверное, их свидетельства о рождении.

— Я бы их повесил, будь у меня степень доктора медицины из Джонса Хопкинса. — Бен аккуратно положил диплом обратно в коробку и принялся копаться в поисках других.

Кейт допила остатки кофе.

— Ага? — протянула пустую чашку. — Я бы уступила тебе его еще за чашечку кофе.

— Значит ли это, что теперь я могу тебе приказывать?

— Не увлекайся, — сказала Кейт вслед Бену, выходящему из комнаты.

Встав, она повернула твердый пластиковый стержень, управляющий жалюзи, которые открыли вид на забор из рабицы, опоясывающий здание, а за ним — на многолюдные улицы Джакарты. Утренний час пик был в самом разгаре. Автобусы и автомобили передвигались буквально ползком, а в тесных промежутках между ними мотоциклы петляли. Велосипеды и пешеходы заполняли каждый квадратный дюйм тротуаров. А она-то думала, что в Сан-Франциско жуткое уличное движение!

Дело не только в нем; Джакарта по-прежнему кажется Кейт ужасно чуждой. Она не чувствует себя дома. А может, никогда и не почувствует. Четыре года назад Кейт отправилась бы в любой уголок планеты, в любое место, только бы подальше от Сан-Франциско. Мартин Грей, ее приемный отец, сказал: «Джакарта была бы замечательным местом для продолжения твоих исследований… и… чтобы начать с чистого листа». Еще он говорил какие-то слова, дескать, время лечит любые раны. Но сейчас время у нее на исходе.

Она обернулась обратно к столу и начала убирать фотографии, которые вынул Бен. Выцветший снимок большого танцевального зала с паркетными полами заставил ее задержаться. Как это он затесался среди ее рабочих материалов? Это единственное сохранившееся у нее фото дома в Западном Берлине неподалеку от Тиргартенштрассе, где прошло ее детство. Кейт уже с трудом представляла массивный трехэтажный особняк. В ее памяти он воспринимался скорее как иностранное посольство или роскошное поместье иной эпохи. Замок. Пустующий замок. Мать Кейт умерла при родах, а отец, хотя и был любящим и заботливым, дома бывал редко. Кейт пыталась увидеть его мысленным взором, но не могла. Всплыло лишь смутное воспоминание о холодном декабрьском дне, когда он взял ее на прогулку. Она помнила ощущение своей крохотной ладошки в его ладони, помнила, насколько безопасно себя чувствовала. Они прошагали всю Тиргартенштрассе, до самой Берлинской стены. Зрелище было мрачное: семьи возлагали к ней венки и фотографии, надеясь и молясь, чтобы стена рухнула и их близкие вернулись. Остальные воспоминания представлялись проблесками — как он уезжает и возвращается, всякий раз с какой-нибудь безделушкой, привезенной издалека. Прислуга в лепешку расшибалась, чтобы заполнить лакуну. Слуги были заботливы, но, пожалуй, чуточку холодноваты. Как там звали экономку? Или гувернантку, жившую вместе с ней и остальной прислугой на верхнем этаже? Она учила Кейт немецкому языку. Немецким Кейт владеет по сей день, а вот имени этой женщины припомнить не может.

Чуть ли не единственное отчетливое воспоминание о первых шести годах ее жизни — это вечер, когда Мартин вошел в ее танцзал, выключил музыку и сообщил, что отец домой не вернется — больше никогда, а она теперь будет жить с Мартином.

Кейт хотелось бы стереть это воспоминание, да и тринадцать последующих лет заодно. С Мартином она переехала в Америку, но города так и мельтешили, сливаясь в неясную полосу, пока он мотался из экспедиции в экспедицию, а ее перебрасывали из одной школы-интерната в другую. И уж больше нигде она не чувствовала себя дома.

Ее научно-исследовательская лаборатория ближе всего подошла для нее к представлению о настоящем доме. Кейт проводит здесь каждую минутку бодрствования. После Сан-Франциско они погрузилась в работу с головой, и то, что начиналось как защитный механизм, переросло в повседневность, стало образом жизни. Научная команда стала для нее семьей, а объекты исследований — ее детьми.

И вот всему этому приходит конец.

Ей нужно сосредоточиться. И еще кофе. Кейт спихнула стопку фотографий с письменного стола в коробку под ним. Куда это Бен запропастился?

Выйдя в коридор, Кейт направилась в кухню для персонала. Никого. Проверила кофейник. Пусто. Здесь мигающие огни тоже сработали.

Стряслось что-то неладное.

— Бен! — позвала Кейт.

До подхода остальных сотрудников еще целые часы. У них причудливый график, но работают они на совесть. А Кейт больше всего волнует как раз работа.

Она рискнула выйти в исследовательское крыло, состоящее из ряда кладовых и кабинетов, окружающих большую стерильную лабораторию, где Кейт и ее команда конструируют генно-терапевтические ретровирусы, которые, как они уповают, будут лечить аутизм. Заглянула сквозь стекло. Бена в лаборатории не оказалось.

В этот утренний час в здании было жутковато. Царило запустение, безмолвие и не то чтобы тьма, но и не то чтобы свет. Из окон комнат в коридор били столбы солнечного света, будто прожекторы, выискивающие малейшие признаки жизни.