— Понятия не имею, шагай прямо. Еще немного.
— Н-ну я и перебрал, во даю. Миленькое дело. — Рут выглядел абсолютно ошеломленным. Будто бы не надирался раз в месяц как черт. — Ты простишь? Меня? Сты-доба какая. Хорошие друзья, говор-рю же… они как враги!
— Не отвлекайся.
Мы прошли еще три дома.
— Нет, вот же сука! — вспылил Рут, обернувшись. — Как она псмела т-тебе такое сказать? Давай-ка вернемсь и все ей…
Его ноги перестали шевелиться. Нет, так мы никуда не дойдем и до утра. Я попытался его успокоить:
— Я не в обиде.
— Зато как я-а-а обижен! За тебя! — Он снял руку с плеча, пошатнулся и постучал по сердцу. — О-ой, не ценят себя люди, не… Золотой ты челов-ик-ечище, Лэйн.
— Мг-м.
— Я запомнил. Ее! Кожа да кости, раз-зве же это баба? От и злая как собака. — Рут пошатнулся. Я поставил руку. Терпел, как и всегда — не хуже столба для висельников. — Т-ты мне одно обещай, вот прям щас…
— Ты после этого пойдешь в «Сухопутку»?
Рут стал мазать лоб, будто и правда уважал Мать двойного солнца.
— Клянусь м-матушкой, какую захочешь…
Я кивнул. Оглянулся в сторону прохожих. Над нами не смеялись: в Воснии быть трезвым к вечеру хуже смерти.
— О-обещай, что накажем эту козу. Как-нибудь. Пр-роучим. Чего она х-худая такая?..
— Обещаю, — я усмехнулся.
Память у Рута избирательная, бояться нечего. Это и хорошо, и временами паршиво: иногда он забывал, что я держу свое слово.
— Т-точно?
— Я даже придумал как, — заверил я Рута. В его глазах загорелся азарт. — Но расскажу только в «Сухопутке».
Рут просиял и зашевелил ногами. Он и не догадывался, что после того, как я скину его бренное тело, Сьюзан сама придет в гости. Придет наказывать меня.
Руки затекли под поясницей. Прохлада сквозняка касалась ног. Я не жаловался: меня грели женские бедра. В комнате отчетливо кружил запах левкоя и пота.
— Он тебя точно вздернет, только… — выдохнула Сьюз, зажмурившись, — попробуй за… икнуться!
Я промычал что-то в ее ладонь. Неразумное, честное. Лишь потому, что меня не слышали.
— Молчи. В Воснии мужчины кричат в одном случае…
Она облизала губы, подалась бедрами вперед и вверх. Один раз, другой. Я и забыл, о чем мы говорили. Пока меня не обхватили ладонями за голову. Сьюз наклонилась и сказала чуть тише:
— От боли!
И упала мне на грудь, тяжело дыша. Я терпеливо ждал, пока она продолжит.
Ненасытная воснийка довела себя уже в пятый раз. А теперь еле-еле шевелилась. Чтобы помучить меня.
— А может, мне… больно, — соврал я.
Сьюз остановилась. Хмыкнула, слезла с меня, будто с мертвой кобылы.
— Эй, — я почти взмолился, — я солгал.
Она выпила разбавленное вино из кувшина. Так и стояла на нетвердых ногах, делая вид, что нет ей никакого дела.
— Конечно, солгал, — безжалостно заметила она, отставив кувшин. — Ты в любой момент можешь скинуть меня.
Могу, спору нет. И это был бы последний раз, когда я бы оказался в постели с кем-то по обоюдному согласию. Все-таки в Воснии встречались красотки. Одна уж точно.
Я посмотрел на подмерзшие ноги. Заметил сгусток крови на животе. Улыбнулся. Не дотерпела один день. Нашла меня раньше. Уговорила. Сама.
— Или тебе больше нравится валять крупных гвардейцев?
Сьюз присела на край кровати, не соприкоснувшись со мной. Устала — оно и видно. Бежевый. Розовый. Удивительно, как легко меняется цвет лица и у самой безжалостной девушки, стоит только оказаться в…
Я сжал губы и жадно вдохнул. Придется все доделывать самому.
— Лежать! — приказала она.
Я прошипел от досады, убрал руки обратно под поясницу. Хотелось только одного. Хотелось уже целую вечность.
Повернуться бы на бок, потереться о ее бедро. Кажется, и этого хватит.
— Можно?..
Скрипнула кровать: Сьюз села ближе, согрела телом.
— Попроси, — сказала она низким тоном и провела влажными пальцами вдоль моего бедра, — как следует.
Я рвано выдохнул, внутренне собрался.
— Вы знаете, я… в этом крайне плох.
— Не только в этом, — заметила Сьюзан, обхватив мой член рукой.
Ответить я уже не смог.
— Ну и глупое же у тебя лицо…
Я не помнил, что она говорила дальше. Миг тишины и блаженства. Не надышишься. Слишком короткий миг.
А потом снова появились стены, темная гардина, створки, шум Воснии за окном. И лицо Сьюз.
Мы оба играли в гордость. Моя стоила дешевле.
— Твой воснийский уже достаточно хорош, чтобы попросить должным образом. Хоть у меня, хоть у принцессы Орон-До, — уколола она еще раз и стряхнула семя с руки мне на живот.
— Мг-м, — ответил я, прикрыв глаза.
— …или отблагодарить меня за помощь, — я не разобрал, была Сьюз серьезна или подшучивала.
В Воснии и шутили все, как солдатня на войне.
— Мг-м, — я вытащил руки из-под спины. Кровь заколола онемевшие пальцы.
— Болван.
Я молчал, не сопротивляясь. Быть болваном — малая цена, чтобы тереться о ее лобок раз в две недели. А иногда чаще.
«Боги, кажется, я стал к этому привыкать». — Я приподнялся на локтях и раскрыл глаза.
Сьюзан уже бренчала серьгами и браслетами, выкладывая их на столе перед зеркалом. Я не знал, что страшнее — ее красота или острый язык.
Прикрыв ноги от сквозняка, я заметил:
— Вы всегда грозитесь отцом, но не мужем.
— Уилл и мухи не обидит. Он прекрасной души человек, — уверенно сказала Сьюз. — По крайней мере, был таковым два года назад, когда я видела его в последний раз.
— Когда вас венчали?
— Когда нас венчали, — улыбнулась эта прекрасная женщина уголком губ, полагая, что я не замечу.
Муж Сьюзан присылал ей живые цветы из Эритании. Я приносил на себе синяки с ристалища и нелепые извинения.
Мы оба играли в гордость. Но последнее время мне казалось, что ее-то у меня никогда и не было.
Я любовался, как Сьюз неторопливо влезает в нижнее платье. Неторопливо, но все еще слишком быстро, ибо после этого, как всегда бывало, она подойдет к выходу. Улыбнется, поправит волосы. И закроет за собой дверь, пригрозившись чем-нибудь.
Я всегда ожидал, что после этого в комнату нагрянут ее братья, а может, и обещанный отец. Сморщат воснийские носы. И забьют меня насмерть, пока я буду блаженно улыбаться в потолок, вспоминая шлейф левкоя.
— Кстати. Чтобы носа твоего больше не видела возле моего банка.
Величественное здание с табличкой «Арифлия и Коул» было в той же степени ее, как моими были поместья Буджуна Тахари. Но я лишь лениво вытер бок простыней.
— Я слышу эту угрозу в тридцать шестой раз, миледи…
— Ты что, считаешь? — Она чуть обернулась и изобразила возмущение.
В Воснии мне пришлось считать не меньше, чем иному гувернеру.
— Только если вам так больше нравится, — парировал я.
Она выпрямилась, уперла руки в талию. Под тонкой белой тканью все еще топорщились крохотные соски.
— И думать не смей, что мне это нравится. — Как обычно, приподнятый подбородок и гордый взгляд замужней женщины. — Я отдыхаю, ты меня обслуживаешь. Ясно?
Расческа в ее руке смотрелась ничем не хуже булавы.
— Тогда, пожалуй, мне и правда не стоит попадаться вам на глаза. — Я перевернулся на живот и накрылся покрывалом. Ничем не выдал свое веселье.
— Пустые угрозы. Ты все равно вернешься.
— Разве что за своими деньгами, — промычал я в подушку.
— Ах, деньга-ами, — протянула она. — Что, если в один из дней твое скромное состояние не найдут в стенах банка?
Я положил голову набок, чтобы видеть половину Сьюзан.
— Неужто я слышу угрозу, миледи?
Она фыркнула, вытянула спутавшиеся волосы из зубцов и скинула их на пол.
— Ты, конечно, болван, Лэйн. Но болван смышленый.
Мы говорили об этом не первый раз. И я уводил разговор в одно и то же русло:
— Выходит, я должен появляться, если вам будет угодно. И исчезать, едва надоем?
Я задержал дыхание, чтобы расслышать ее ответ. Сьюз не торопилась.
— Верно. Мне нужно послушание, не более того. — Рассказывая, Сьюзан проводила расческой по непослушным кудрям.
Черт, кажется, я испачкал ей волосы.
— Могу поспорить, в Криге найдется немало мужчин, готовых обслужить вас.
Сьюзан нахмурилась, грозно посмотрела в сторону плотной гардины, скрывавшей нас от целой Воснии. Она росла в лучах отцовской любви, при этом оставалась недовольна каждый час. Любой ученый муж Содружества назвал бы ее уникальной. Феноменом. Дивным чудом природы — наперекор и вопреки.
Главное — не слушать тот поток острот, который шел в комплекте с прекрасным лицом. Я почти освоил этот трюк.
— Им не хватает искреннего послушания. От всего сердца. Как у тебя, — обернулась она.
Я вздрогнул. Сьюз что-то сказала напоследок, прежде чем закрыть дверь. А я лежал и кутался в одеяло. Смотрел в потолок.
Думал, что стать подобием Рута — худшее, что могло приключиться. Я пил в два раза меньше, а то и в три. Почти не поминал Мать двойного солнца и совершенно не утомлял своей болтовней.
Я и не заметил, как стал чем-то гораздо хуже.
— Два к одному! — кричал смотритель боя. Я чуть не оглох, сидя возле помоста. Вот тебе и «лучшие кресла» в ложе.
Справа то и дело подпрыгивала от нетерпения какая-то грузная воснийка. Рут бы оценил.