— Говорят, Аткет до сих пор не может подняться. — Часто моргала воснийка по левую руку. — Неужто мужчинам только и нужно, что убивать друг друга?
— В самом мирном городе Воснии! — запричитала в ответ вторая.
Рут с подругами трещал не умолкая. Перехвалили каждый цветок в чертовом зале канцелярии. Говорили о мире, ценах на мыло и налоге на рогатый скот. О калеках, обнищавших после турнира, о любви вельмож к чемпионам…
Я скинул руку очередной подруги и вспылил:
— Все, к дьяволу. С меня хватит.
— Куда же вы? — томно протянула воснийка, под шумок объедая тарелку Рута.
Я даже с места не вставал, а со мной уже принялись спорить и уговаривать остаться:
— Мы только н-начали, дружище! Не обижай, во имя вс-сякой матушки на свете…
— Речь о турнирах, — вздохнул я.
Рут нелепо заморгал, дамы притихли.
— А помнится, я сам тебя-а отговаривал как-то раз. Вот точно дураком был! Ты уж прости. — Приятель уже был настолько пьян, что был готов извиняться за сущие пустяки. Бестолковый добряк. — Но ты погляди, как все вышло. Корона турнира, подумать только! — Он поднял кружку нетвердой рукой. — За кор-рону! Еще одну!
Рут заорал на несчастную девицу в заляпанном платье. Она не успевала.
— И ты был тысячу раз прав. К дьяволу эти ристалища, — сознался я, пытаясь устроиться на скамье так, чтобы не болели бока. Никак не выходило.
— Ну так и черт бы с ними, мил-ленькое дело! Такому умельцу найдется и другая работа в Криге, верно я г-говорю, дамы?
Воснийки не возражали. Особенно им нравилась щедрость Рута.
Я вздохнул. Ристалище все еще стояло перед глазами. Стоило оступиться на поле, и мне бы сломали шею. Хуже — ходил бы под себя до самой смерти, как бедолага Аткет, так и не взявший корону.
Главное — ни слова о скором побеге из Крига. Никому. Даже Руту.
— Тебе все просто, — фыркнул я и отпил сливянки. Горькая, зараза. Точно напоминает о том, в какой переплет я угодил. — Какой у меня теперь выбор? Вард мне и без ристалища шею свернет, если я сдам.
На лице Рута появилась наглая ухмылка. Такая же, как в тот вечер, когда он разбил цветочные горшки на балконе Эми.
— Выбор есть всегда, друж-жище! — подмигнул он то ли мне, то ли нахлебницам.
Я старался не выдать тревоги. Стоило веселиться, пить, может, и ввязаться в драку. А мне хотелось забиться в угол, подальше от всяких Беляков и новых стычек. Дождаться утра. Спокойно собраться в путь. Я бесчестно спросил, будто был заинтересован:
— Какой еще выбор?
— Женитьба!
Я продавал свое тело и душу на ристалище. До полного падения осталась самая малость — забраться в постель к воснийке из корысти.
— А что, господа, — оживилась самая худая и болезная из незнакомок, — я очень даже не прочь.
— И я, — запоздало вклинилась ее соседка.
Еще бы. Я отпил сливянки и соврал:
— Видно будет.
Письмо грело лучше выпивки и победы. Празднование, о котором я не просил, затянулось. Мне бы стоило уйти раньше. Подготовиться к отбытию. Вместо этого я сидел смертельно трезвым и ждал неведомо чего.
В Содружестве не водилось пьющих болванов-воснийцев или красивых и бойких мерзавок с острым языком. Возможно, только из-за этого я и поднялся на палубу «Луция».
Рут шутил, давал пустые клятвы пышногрудой соседке и вечно путал ее имя. Я невесело усмехнулся и подумал: «Через неделю тебя точно раздавит какой-нибудь гвардеец на коне».
Нужно ли уточнять, что я снова вызвался провожать друга до «Сухопутки»? Женщины Воснии только брали, предпочитая не отдавать ничего взамен. По дороге я сетовал, чувствуя полное право:
— И все-таки мне никогда не понять, зачем воснийцы так много пьют.
Приятель развел руками и скорбно качал головой. А потом разразился:
— Матушка кровная и вся ее м-милость… меня опя-ать попрекают!
Именно таким он меня и запомнит. Я долго молчал, отсчитывая дома. Знакомый путь. Как долго и я буду помнить эту дорогу?
— Слушай, Рут. Эм. Знаешь, если бы не ты, быть может, я… не дожил бы до этого дня. — Я оглянулся в сторону канцелярии. Рут в недоумении повернулся ко мне. — Спасибо, правда.
— Дважды д-двойное солнце, ты чего, дружище?
И встал на середине дороги — так ошалел. Будто бы от меня слышали благодарности еще реже, чем казнили королей. Я добавил:
— Жаль, что я так и не узнал Гэри. Думаю, он действительно был неплохим парнем.
— Отв-вечаю! — перебил меня Рут, будто мы спорили. — Лучше него только… только ножки двойной м-матери! Или, э-э, — приятель потерялся в метафорах, — четыре солнца? Не-не, обожди. Отсутствие похмелья, во!
Рут и не догадывался, что мы виделись в последний раз. Мы дошли до «Сухопутки» за неполный час, и мне даже не пришлось никого тащить на плече.
— Завтра все-е в силе? — Рут пошатнулся, но выставил указательный палец вверх. Жест, что его не нужно поддерживать.
Я потер пятнышко на рукаве. Оно не сходило.
— Э-э, Рут, знаешь, я такой битый, что, пожалуй, пас. Отлежусь, отдохну. Позже как-нибудь, идет? — Я улыбнулся.
Перед пьяным Рутом можно и вовсе ничего не объяснять. Забудет, что с него взять? И не на что здесь обижаться.
— З-заметано, — сказал он и подпер стену телом. — Но я все равно под вечер… того. Загляну.
Я кивнул, чтобы не солгать. Так и распрощались. Потерев рукав, я смирился с тем, что поеду за новой жизнью в грязной рубахе.
На пути в «Перину» я окинул прощальным взглядом Криг. Страшный ветер, поднявшийся с моря, так и норовил закинуть плащ мне на голову. Я придерживал его, спасаясь от холода. Завтра под вечер я уже буду на пути в Оксол. На пути к новому дому.
Прощания — лишняя трата времени. Сьюз не было никакого дела до того, куда я отправлюсь. Рут попробует меня напоить, как делал это не раз, и я снова начну сомневаться. К дьяволу. Под стягом мне будет не до дружбы. Вот уж точно, последнее мне давалось еще хуже, чем прощания.
С матерью попрощаться как следует так и не довелось. Кажется, то начатое письмо… Черт бы с ним. Оставлю в комнате вместе с ненужным барахлом. Я написал две строки за последние три года. Помнил их наизусть. И для чего тащить с собой старый клочок бумаги?
Больше никаких якорей. И долбаных пристаней, портовой сволочи, приставучих глыб.
Уже в «Перине» я как следует отмок в воде. И даже потер рукав с мылом, чтобы не отдавать все банщице.
Хватит с меня смирения. Всю грязь стоило оставить в Криге.
VI. Семь бед — один арбалет
Беспокойный огонь свечей, зелено-синий витраж у потолка, бордовые простыни, сквозняк…
Запах левкоев, топленого жира, сырости. Все еще не мой дом.
— Плохой пес, — сказала Сьюзан.
Почему-то я был сверху. Лежал на ней, едва соприкасаясь. Не чувствовал холода. Казалось, я забыл что-то очень важное. Должен был сделать, принести, сказать?
— Поводок. Я забыла твой поводок. — Ее лицо выглядело таким несчастным.
Бежевые локоны у шелковой подушки. Безупречные черты лица. Две родинки у губ. Чужая жена.
Бух! В дверь застучали со страшной силой. Я повернул голову к выходу и пробормотал:
— Нет, вы все не так поняли, господин Коул, я…
Тук-тук-тук. Громче, настойчивее. Сколько их там? Все братья Сьюзан?
Я разлепил глаза. Через щели в двери мерцал слабый свет. Не пожар — свеча. Я повернул голову к ставням. Ни одного просвета — глубокая ночь. Ощупал простыню рукой в поисках тепла, соседства. Никакой Сьюзан ни справа, ни слева, ни подо мной.
— Лэйн? Лэйн!
Я потер глаза, недовольно простонал, свесил ноги к полу. Поежился от холода.
— Ты там? Я захожу, — сказали уже тише.
«Что?»
Сапоги были не теплее досок и ковра. Я никак не мог понять, проснулся или еще сплю. Со стороны двери послышалась возня, щелчок. Яркая полоса света лизнула стену комнаты. Дверь скрипнула.
«Какого дьявола? Я же закрывал ее!»
На пороге стоял Рут.
— А?..
Моя рука сама залезла под подушку, пальцы нащупали кинжал. Вот только в нем не было толку.
— Рут?.. Откуда у тебя арбалет? — просипел я.
Приятель высунулся в коридор, бегло осмотрелся и захлопнул дверь. Затем закрыл ее на засов. Я замер, туго соображая: звать ли на помощь и успеет ли она подойти, если Рут снимет самострел с дорожной сумки, и…
— Собирайся. У нас проблема.
Кажется, он еще не до конца протрезвел. Я зевнул:
— Что? Какого дьявола про…
— Одевайся, хватай самое нужное, и валим. Пока не поздно, — прошептал он, взял ножны с полки и кинул рядом со мной на кровать. Я не успел ничего спросить — Рут уже схватил мой плащ и бросил его по соседству.
— Деньги, оружие, доспех. Все, что сможешь нести при свободных руках, ну!
Я засуетился. Чужая тревога будила не хуже арбалета.
Быстро одеться не получилось. Я зевал и собирал вещи. Рут мрачнел в углу комнаты. Когда я наконец-то разделался со сборами и нацепил бригантину, приятель тяжко вздохнул. Еще не все.
Я покосился на защиту для рук.
— Надевай, — подсказал Рут.
— Будет драка?..
Приятель ничего не ответил, и я просто подчинился. Я простился с комнатой взглядом, перебрал вещи в памяти, заглянул еще раз в сумку. И неуверенно заключил:
— Вроде все…