Стараясь держаться ровно и не выдать своей слабости, я улыбался и заставлял себя не тянуться к рукояти, которую перевесил с седла на пояс.

Нам не верили: все так же тревожно провожали взглядом или прятались в домах. Может, потому, что добрых людей в Воснии не сыскать и при свете дня. Я не мог их винить. На месте селян я бы давно вывел собак и разбудил соседей.

Интересно, умеют ли здесь стрелять из лука? И догадываются ли, что наш арбалет нечем заряжать?..

— Как называется эта деревушка? — Я следовал совету Рута, чтобы не уснуть.

— Приречье, — быстро ответил мой друг.

Я поискал вывеску взглядом. Ничего.

— Точно?

— Понятия не имею, — отмахнулся он. — Нам этого знать и не нужно, чтобы пожрать и выспаться.

Так мы и добрались до широкого дома с конюшней. Мечты о постоялом дворе остались мечтами. Путников здесь не жаловали.

Рут спешился и жестом поприветствовал трех селян. Один из местных вышел с топором. То ли из особого гостеприимства, то ли из-за того, что колол дрова поутру.

Я опасливо обернулся. За нашими спинами уже собирались мужчины. Если приятель и задумал драку, начинать ее стоило явно не здесь.

— Дружище, ты там уснул? Слезай, — мягко попросил меня Рут.

Спешившись, я подарил еще одно преимущество врагу. А может, драки и не будет? Я скинул капюшон, выдавил из себя сиплое приветствие. Стоял и ждал, что кто-то вот-вот крикнет: «А я знаю эту кобылу!» или: «А я знаю этого ублюдка!» Больше всего меня пугало то, что воснийцы порой были удивительно хитры: крестьяне, лавочники, шлюхи и даже сельская чернь.

Пьяницы вели ночные сделки под носом у стражи, на турнирах побеждал не сильнейший, а тот, на кого меньше ставили. Если что и можно было предрекать на материке, так это одно — неприятности.

— Мы из гарнизона, держим путь в Остожку, — Рут забалтывал селян, называл чужие имена. — Нам бы напоить коней и отдохнуть. Сами от обеда не откажемся. — Он достал пару медяков, и глаза у местных сделались добрее.

Как же я удивился, когда мы договорились о цене за постой. Договорились крайне выгодно. И не поймешь, бояться ли теперь больше или плакать от счастья. В Воснии учишься радоваться мелочам.

Рут привязал скакунов прямо под окном и явно не хотел далеко отходить от поклажи.

Шагнув в невысокий дом, где мне обещали комнату, я спросил шепотом:

— Нас не тронули. Уверен, что будет бой?

— У тебя четыре часа, не больше. — Рут не думал отвечать на мои вопросы. — Можешь и потрепаться, конечно, но я б на твоем месте поспал.

Тем не менее своему совету он не последовал. Я даже не помнил, взял ли Рут себе комнату для ночлега.

— А ты? — Я опирался на дверь, почти падая с ног.

— А я не принцесса, — подмигнул мне Рут.

И сделал тот же жест, что я видел перед сенником, когда мы отняли три жизни.

Постель была грязной, но я рухнул в нее, почти взвыв от счастья. Вытащил всю сталь, сложил рядом, чуть ли не обнявшись с ней. Поворочался, представив, как меня зарежут во сне. Может, именно потому Рут и остался на ногах? Самый корыстный человек в Воснии.

С другой стороны, он и сам мог смыться с моими вещами. Быть может, я спокойно уснул лишь оттого, что считал это справедливым.

Я забрал у него гораздо больше, сам того не желая.

Полдень в Приречье

— Если ты сейчас же не проснешься, клянусь обеими матушками, я уеду один!

Я еле разлепил глаза и промычал что-то невнятное. Под веками явно сбился песок, и я потер глаза. Не помогло. В Воснии вообще ничего не помогало.

По крайней мере, я был все еще жив, как и мой приятель. Рут являл собой пример крайнего недовольства. Зато был цел, невредим, без новых пятен крови.

«Значит, не удрал». — Почему-то от этого мне стало и тоскливо, и радостно одновременно.

— С тебя десять серебряков, — тоном, не терпящим возражений, заявил Рут.

Будто всего, что приключилось за последние сутки, мне попросту мало…

— За что? — Я кое-как нацепил сапоги и поднялся с кровати.

Рут молча указал пальцем в стену. Кажется, за ней на привязи стоял Карий.

— Увидишь.

В мрачных предчувствиях я последовал за ним на улицу. Кровавой бойни не случилось, ведь так? И кто сказал, что это худшее, что может приключиться? Я бы не удивился, если перед конюшней нас поджидал Вард, пожал бы Руту ладонь и…

Кони были на месте. Поклажи прибавилось.

— Без котелка и провизии далеко не уйдешь, — Рут небрежно похлопал по седлу. — Ну и спать на чем-то надо, ведь так?

Подскочив в полночь в Криге, я совершенно не подумал, что вышел на дорогу практически голым. Стараниями друга у меня появилось все, что нужно в долгий путь.

— Даже флягу взял, — растерянно заметил я. — Рут, ты… в общем, держи.

Я протянул ему золотую монету. Ерунда, а не компенсация. От того, кто почти поверил, что проснется без коня и поклажи, обчищенным до сапог.

Рут нахмурился:

— Я про серебро говорил.

— У меня нет ничего мельче, — соврал я.

— Скажи это погромче и еще раз, — усмехнулся Рут, покосившись в сторону селян. Но плату принял.

Из села я выехал еще более виноватым, чем до него. Я обернулся с тревогой.

— Так драки не было?

— Свезло, — пожал плечами Рут. — Но ты не привыкай, рано.

Я заметил, что он кое-как убрал кровь с одежды. А точнее, замазал. На ее месте появилась дорожная грязь.

Дорога уходила за холм, земля дышала осенью. Перемены, увядание, холод. Я не видел конца пути. И поздний завтрак не лез в горло.

Рут дожевывал свежий хлеб и грозился поводьями во второй руке:

— Разминемся перед Остожкой, я поеду на восток…

Спать под открытым небом еще пять дней? Или ночевать, где постелют, ожидая весточки от людей Симона? После Остожки — в гордом одиночестве. Как я и прибыл в Воснию. Каким я, видимо, здесь и погибну.

— Да-да, конечно, — я неловко посмеялся. — Здраво. Со мной тебе точно ничего дельного не светит.

Рут ничего не ответил, только с аппетитом уплетал хлеб. Зачем соглашаться, подшучивать, если и так все понятно?

Я оценил нашу дружбу в один золотой. И ехал себе как ни в чем не бывало…

— Послушай, я не могу это так оставить — Я подогнал Карего ближе, чтобы Рут меня точно услышал.

Подумать только: я был уверен, что именно Рут не проживет и недели, сопьется и сгинет на улицах Крига. Пока что умирал я один — от недосыпа, мук совести и плохой дороги.

Было бы лучше, если бы я перестал портить чужую жизнь. Кто бы знал, отчего у меня все выходит не по уму.

— Я не заслужил твоего прощения, знаю. — Восния и меня заразила своей алчностью. — И все равно хочу его получить. Глупость последняя, да? — Я опустил голову. — Правда, мне очень жаль, что так вышло.

— Опять каешься. Чем поможет? — отмахнулся Рут и отпил из фляги. — От извинений толку не больше, чем от тощей бабы… или дохлой козы.

Скакуны прошли мимо деревенской ограды. За ней пасли облезлый скот. Я возмутился:

— Не скажи. Есть такие подонки, что не извинятся и за сущую мелочь. До самой смерти! — Вроде моего отца или старшего брата. Я добавил со злостью: — Вот уж на кого я точно равняться не хочу.

— Спокойно состарюсь без чужих покаяний, — хмыкнул Рут, прикончил хлеб. — А вот без золота, как и все, загнусь молодым.

Мы ехали молча до следующего поворота, когда дорога изогнулась и из сельской грязи показался щебень тракта. Я пытался себе представить, что изменится, если Вард со своими шестерками прибудет ко мне извиняться. Кто вернет мне три года жизни и гордость?

Смех да и только. По моей вине друг лишился крова. И что я ему предложил? Парочку, пусть и искренних, сожалений? Три года назад Рут, вовсе меня не зная, предложил несколько кружек, свой плащ и ужин.

Я потер лоб кулаком.

— Ты прав, Рут. Я жуткий болван, самонадеянный придурок… — я покачнулся в седле, пытаясь привыкнуть к долгой дороге, — но уж точно не последняя сволочь. Пока есть у меня хоть какие-то деньги, я не дам тебе пропасть, слышишь?

— Сомнительно звучит от болвана и придурка, — поддел меня Рут, взболтал флягу.

Я расквитался:

— Для пьянчуги — самое то!

Рут хмыкнул и наконец улыбнулся.

— Что, в содержанки назначишь?

Приятель не верил, что в моей голове порой попадались идеи получше. Я торжественно поднял ладонь. Вспомнил чужую речь у академии Стэкхола и с горем пополам ее воспроизвел:

— Отныне, Рут Агванг, за особые заслуги перед домом Тахари и… — Рут засмеялся, еще не дослушав. — Да погоди ты, уймись, — я сам боролся со смехом, — назначаю тебя оруженосцем, первым по…

Рут принял позу, подбоченившись в седле:

— А чего бы не бароном, а?

— Это потом.

— Телохранитель звучит лучше, — уже серьезнее сказал Рут и гордо задрал подбородок.

— У меня нет таких денег!

Рут поковырялся в дальнем зубе, задумчиво посмотрел в сторону Крига. Я покорно молчал. Пытался прикинуть, потяну ли оплату хотя бы за половину года. Сыпать обещаниями — мой особый, неисправимый дар.

— Так ты чего, всерьез? — огорошил меня приятель, покосившись с сомнением.

Я выглядел не лучше. Сомнения — мой новый друг после побега из Крига в полночь.

— Я пойму, если ты… э-э… откажешься. — Я развел руками и стал оправдываться: — От меня и правда бед больше, чем пользы…