Воин покачал головой, хотя никто этого не увидел. Повелитель Ночи знал, почему брат позвал его: именно этот Десантник повредил его шлем, почти в упор выстрелив из болтера во время штурма и изувечив лицевую часть. Месть, пусть и незначительная, была заманчива.

— Мы получили от него все, что требовалось, — ответил воин. — Надо без промедления возвращаться на корабль.

— Как скажешь, брат.

Воин наблюдал за тем, как звезды открывают глаза — едва видные сквозь плотный облачный покров бледные огоньки. Ганг был там, а с ним и возможность вновь вздохнуть полной грудью.

Часть первая

СОРВАВШИЕСЯ С ЦЕПИ

I

ОТЗВУКИ

Она шла по переплетающимся коридорам корабля, окруженная молчанием.

Это было даже не отсутствие звука — нет, скорее, невидимое присутствие, призраком скользящее по черным стальным переходам. Прошло три дня с тех пор, как на «Завете крови» в последний раз включали двигатели. Сейчас крейсер тенью крался сквозь пространство. Холод сковал его палубы, а двигатели были еще холодней. На своем шепчущем наречии они называли это «охотой». Корабль дрейфовал в пустоте, беззвучно подбираясь ближе к добыче, невидимый и неслышимый. Охота.

Октавия называла это ожиданием — самым утомительным занятием для навигатора. Корпус все еще потрескивал: раскаленная сталь медленно остывала и сжималась, но с палуб смертных не доносилось почти ни звука. Людей осталось так мало…

Один из служителей увязался за девушкой, когда та покинула свой отсек. Хилое, сутулое, закутанное в мантию существо, чуть ли не наполовину состоящее из дешевых бионических протезов.

— Госпожа, — шептал он вновь и вновь. — Госпожа, госпожа. Да. Госпожа. Я следую за госпожой.

Похоже, говорить громче, чем шепотом, служитель не мог.

Октавия старалась привыкнуть к тому, что не стоит обращать внимание на докучливых созданий. Этот казался одним из самых уродливых представителей той своры аугметированных мужчин и женщин, что порывались служить ей. Ростом он едва доходил до плеча девушке, а глаза его были зашиты грубыми толстыми нитками. Модифицированные части тела служителя скрипели, скрежетали, тикали и клацали, пока тот ковылял рядом с ней подпрыгивающей походкой горбуна. «Госпожа. Служить госпоже. Защищать госпожу. Да. Делать все это».

Подняв безглазое лицо, непрошеный спутник вгляделся в нее теми органами восприятия, о которых навигатор предпочитала не знать. Странным образом в позе его читалась надежда. Видимо, уродец ожидал похвалы за то, что тащится рядом с ней, временами натыкаясь на стены.

— Заткнись, — сказала навигатор.

Прозвучало это довольно вежливо, учитывая обстоятельства.

— Да, — согласился горбун. — Да, госпожа. Молчать для госпожи. Да. Уже молчу.

Что ж, попытаться стоило.

— Пожалуйста, отправляйся обратно в мои покои, — сказала она и даже выдавила приветливую улыбку. — Я скоро вернусь.

— Нет, госпожа. Должен следовать за госпожой.

В ответ навигатор фыркнула самым неизысканным образом, продолжая греметь ботинками по палубе. Когда спутники вступили в зал со стенами из зеркальной стали, рядом с ними зашагали их отражения. Октавия не удержалась и кинула взгляд в зеркало, хотя знала, что увиденное ей не понравится.

Нечесаные черные патлы выбивались из конского хвоста на затылке. Кожа, давно не видевшая солнца, казалась нездоровой и бледной. На подбородке виднелся уже успевший побледнеть синяк, происхождения которого навигатор не помнила. Рваная одежда, покрытая пятнами машинного масла и грязи с палуб, была сшита из грубой ткани и выкрашена в фиолетово-синий цвет полуночного неба Терры. Если бы одежда выглядела аккуратней, она была бы похожа на униформу. Одеяние касты рабов корабля, нестиранное и разношенное, мешком висело на изящной фигурке Октавии.

— Красота как на картинке, — бросила она своему потрепанному отражению.

— Благодарю, госпожа.

— Я не о тебе.

Горбун пару секунду размышлял над ее словами и выдохнул:

— Ох.

Приглушенный плач, донесшийся издалека, заставил их замолчать. Человеческий плач: беспомощный, без малейшей тени злобы. Плач маленькой девочки. Звук разнесся по коридору, причудливо дробясь и отражаясь от металлических стен.

Октавия почувствовала, как по коже бегут мурашки. Она всмотрелась в темноту туннеля, изо всех сил напрягая глаза. Тусклый свет ручной лампы почти не рассеивал мрак. Луч фонаря метнулся влево и вправо, едва разогнав тьму. Взгляд Октавии наткнулся на голые железные стены, теряющиеся в сумраке длинного коридора. Больше ничего.

— Только не надо снова, — прошептала девушка, прежде чем произнести робкое приветствие.

Никакого ответа.

— Привет? — снова попробовала она.

Плач девочки смолк и растаял вдали, и теперь туннель заполняло лишь эхо ее собственного голоса.

— Привет, госпожа.

— Заткнись, ты!

— Слушаюсь, госпожа.

Девушка шумно сглотнула. На корабле не осталось детей. Уже не осталось. Октавия потянулась к ручному воксу и почти нажала на руну активации. Но какой смысл? Септимуса не было на борту. Он отсутствовал почти два месяца, бросив ее в одиночестве.

Октавия щелкнула пальцами, делая знак своему… рабу? Служителю? Существу.

Он обернул к девушке слепое лицо. Как это создание ухитрялось смотреть на хозяйку с обожанием, несмотря на зашитые глаза, оставалось вне ее понимания.

— Пошли, — сказала она.

— Да, госпожа.

— Ты ведь слышал это, да? Плачущую девочку?

— Нет, госпожа.

Октавия вновь зашагала вперед, уходя все дальше от своих покоев. Пока они шли, существо теребило грязные повязки на руках, но больше не произнесло ни звука. Иногда, отдаваясь эхом в железных костях крейсера, до них доносился шум из глубин корабля: лязганье инструментов механика или стук подошв по палубе несколькими уровнями выше. Иногда девушка слышала бормотание голосов, свистящие звуки их зловещего языка. Октавия пыталась выучить хотя бы азы нострамского с того дня, как ее захватили в плен. На слух он был одновременно обольстителен и сладкозвучен, но обучение — совсем другое дело. В основе нострамского языка лежали кошмарные конструкции из невероятно сложных слов и запутанных фраз, почти не связанные с готиком. Девушка подозревала, что, несмотря на похвалы Септимуса, произношение у нее хуже некуда и что ее словарным запасом вряд ли мог бы гордиться даже ребенок-олигофрен.

Они двигались сквозь мрак, приближаясь к концу коридора. В кромешной тьме впереди, там, где проход разветвлялся, из одного перехода в другой метнулась странная фигура. Она была слишком худенькой и низкорослой для взрослого или даже для такого изувеченного создания, как горбатый служитель. Перед глазами девушки мелькнула синяя одежда — и призрак исчез. Октавия прислушалась к легким торопливым шагам, затихающим в соседнем коридоре.

И снова она услышала детский плач — тихое всхлипывание ребенка, пытающегося скрыть свою боль.

— Привет?

— Ашилла сорсоллум, ашилла утуллун, — отозвалась маленькая девочка, и стук шагов растворился в тишине.

— Думаю, я пойду обратно к себе, — пробормотала Октавия.