— Думаешь, мы когда-нибудь еще набредем на такой большой осколок? — спросил Кирион, когда «Громовой ястреб» взмыл в небо. — Тут, должно быть, не меньше половины континента с корой вплоть до ядра.

Талос молчал. Он все еще видел ревущее пламя, прорвавшееся сквозь тучи за секунду до того, как родной мир рассыпался на части у него на глазах.

— Обратно на «Завет», — в конце концов произнес он. — А затем на Крит.

II

ВИДЕНИЕ

Внезапность — ненадежный клинок, бесполезный в сражении.

Он ломается, когда войска вновь обретают боевой дух. Он разлетается на части, когда офицеры удерживают солдат от бегства. Но страх не исчезает никогда. Страх — это меч, который от использования становится лишь острее. Так дайте же врагу знать, что вы на подходе. Пусть собственные страхи сразят их с наступлением тьмы. Когда солнце планеты рухнет за горизонт… Когда на город опустится его последняя ночь… Пусть вой из десяти тысяч глоток возвестит об ударе десяти тысяч когтей. Повелители Ночи идут. И никто, встав у нас на пути, не увидит следующего рассвета.

Военный теоретик Малкарион

Выдержка из книги «Темный путь»

Талос шагал по коридорам «Завета». Воин был облачен в боевую броню, но решил не стеснять себя шлемом. Это лишило Астартес усиливающих зрение сенсоров, зато позволило наслаждаться естественной ясностью, с которой его взгляд пронзал чернильную тьму корабля.

Смертные члены экипажа с трудом видели в темноте. Их глаза были слишком слабы, чтобы уловить остаточное свечение почти обесточенных корабельных ламп. Смертным дозволялось носить с собой фонари, освещая дорогу по сумрачным переходам. Для рожденных на Нострамо Астартес тьмы просто не существовало. Талос шел по широким коридорам, приближаясь к залу военного совета, который Вознесенный давным-давно избрал как покои для медитаций. Благодаря врожденно острому ночному зрению и генетическим операциям, проведенным на его мозге при вступлении в Восьмой легион, космодесантник различал внутреннюю обстановку «Завета» так ясно, словно ее озарял рассвет иного, намного более яркого мира.

Кирион, тоже в боевой броне, шагал рядом. Талос искоса взглянул на брата, отмечая морщинки, проступившие вокруг его черных глаз. Странно было видеть признаки старения на лице одного из воинов легиона, но Талос понимал, что происходит. Кирион боролся с собственным проклятием — и оно тяготило брата куда сильнее, чем видения тяготили Талоса.

— Ты не войдешь со мной, — заметил Талос, — так зачем же ты здесь?

— Может, и войду.

Оба знали, что это вряд ли произойдет. Кирион старался любой ценой избегать Вознесенного.

— Даже если бы ты и вправду хотел войти, Чернецы преградят тебе дорогу.

Привычные к окружавшей их мертвенной тишине, они шли сквозь лабиринт залов огромного корабля.

— Может, преградят, — ответил Кирион. — А может, и нет.

— Так и быть, я позволю тебе тешиться этой иллюзией еще пять минут, Кай. И не говори потом, что я не великодушен.

Талос поскреб наголо обритый затылок. Один из портов имплантатов, хромовый разъем в позвоночнике над лопатками, последние несколько дней побаливал. Талос ощущал это как раздражающую, монотонную пульсацию на грани восприятия. Симбиотическое соединение, подключавшее тело к доспеху, чуть слышно гудело. Надо было поскорее ублаготворить машинный дух брони. Септимусу придется взяться за дело, смешивая масла и притирания, которыми Талос пользовался для обработки воспаленных разъемов. Он слишком много времени проводил в битвах, и нейросоединения тела с доспехами уже не справлялись с нагрузкой. Пределы выносливости были даже у его нечеловеческого организма.

В лучшие времена как минимум несколько слуг и техноадептов легиона занимались бы уходом за его бионическими имплантатами и следили за состоянием генетических модификаций в промежутках между сражениями. Сейчас у него оставался единственный раб. Вдобавок, каким бы искусным техником ни был Септимус, Талос не позволял никому приближаться к себе в те минуты, когда оставался без доспехов: ни собственному вассалу, ни уж тем более боевым братьям.

— Ксарл ищет тебя.

— Я знаю.

— И Узас тоже. Они хотят знать, что ты видел во время приступа.

— Я им сказал. Я всем вам сказал. Я видел Нострамо — осколок нашего родного мира, вращающийся в пустоте. Я видел женщину-навигатора. И я видел тот корабль, что мы уничтожили.

— И все же Вознесенный вызывает тебя, — покачал головой Кирион. — Мы ведь не идиоты, брат. По крайней мере большинство из нас. За состояние рассудка Узаса я не поручусь. Но нам известно о твоей предстоящей встрече с Вознесенным, и нетрудно догадаться, в чем причина.

Талос покосился на него:

— Если ты собрался подслушивать, то должен знать, что это пустой номер. Тебя не пропустят внутрь.

— Тогда я подожду тебя снаружи, — усмехнулся Кирион. — Чернецы такие превосходные собеседники.

Сдаваться он, похоже, не собирался.

— Так Вознесенный из-за этого тебя вызвал? Дело в твоих видениях?

— Дело всегда в них, — просто ответил Талос.

Остаток пути они прошли в молчании.

Зал военного совета располагался в самом сердце корабля — огромное круглое помещение с четырьмя высокими двустворчатыми дверями, открывавшимися на четыре стороны света. Астартес подошли к южной двери, рядом с которой возвышалась пара гигантских фигур.

Двое Чернецов, избранных воителей Вознесенного, несли молчаливую стражу. Каждый боец в этом элитном подразделении был облачен в один из немногих уцелевших комплектов бесценной терминаторской брони. С массивных наплечников из сверкающего серебра и черной стали щерились черепа саблезубых львов Нострамо. Талос узнал воинов по знакам отличия на доспехах и кивнул в знак приветствия.

Один из терминаторов, по броне которого вились надписи из выгравированных золотом нострамских рун, прославляющих его многочисленные победы, встретил Талоса и Кириона низким рыком.

— Братья, — сказал он, раскатывая каждый звук.

— Чемпион Малек.

Отвечая, Талосу пришлось глядеть вверх. Ростом за два метра, он и сам был на голову с лишним выше большинства смертных — но Малек в древней терминаторской броне приближался к трем.

— Пророк.

Голос, гудевший из клыкастого шлема, брякнул металлом.

— Вознесенный вызвал тебя.

Свои слова он подчеркнул угрожающим движением когтистой перчатки, по которой пробегали энергетические всполохи.

— Тебя, — повторил Чернец, — и только тебя.

Кирион привалился к стене, широким жестом пропуская брата вперед. Его театральный поклон заставил Талоса улыбнуться.

— Входи, пророк, — произнес другой Чернец.

Талос узнал его по тяжелому бронзовому молоту, который стражник держал на плече. Вместо полуметровых бивней, любимых Малеком, терминаторский шлем второго воина украшал зловещего вида костяной рог, торчавший посреди лба.

— Благодарю тебя, брат Гарадон.

Талос давно уже бросил попытки отучить остальных называть его «пророком». С тех пор как Чернецы переняли эту привычку у Вознесенного, прозвище распространилось по всему кораблю и пристало намертво.

В последний раз оглянувшись на Кириона, Талос вошел в зал. Двери со скрежетом и шипением сомкнулись у него за спиной.

— Ну что, — обратился Кирион к безмолвным гигантам-терминаторам, — как жизнь?

В комнате были только двое: Талос и Вознесенный. Двое, сидящие друг против друга у овального стола, за которым некогда умещалось две сотни воинов. По периметру комнаты выстроились ряды отключенных когитаторов и вокс-установок. Столетия назад их обслуживали многочисленные рабы легиона и целая армия сервиторов. Теперь все силы поредевшей команды «Завета» сосредоточились на мостике и других жизненно важных секциях корабля.

— Талос, — раздалось драконье рычание с противоположного конца стола.

Темнота была абсолютной, настолько глубокой, что даже Талосу понадобилось несколько секунд, чтобы приспособиться и начать различать очертания фигуры собеседника.

— Мой пророк, — продолжал Вознесенный.

Голос его напоминал утробное ворчание варп-двигателей.

— Мое око в незримом.

По мере того как мрак перед глазами Талоса рассеивался и картина прояснялась, из темноты выступал силуэт, отдаленно напоминающий человеческий. На Вознесенном был тот же древний доспех, который столь почитали Чернецы, но… измененный.

Извращенный. В буквальном смысле. По поверхности брони то и дело пробегали отблески варпа — но от колдовских огней в комнате не становилось светлее.

— Капитан Вандред, — отозвался Талос, — я явился по вашему приказу.

Вознесенный медленно выпустил воздух из легких — звук, выражавший наполовину изумление, наполовину насмешку, дуновением ветра пронесся по комнате. У существа это было ближайшим аналогом смеха.

— Мой пророк. Когда наконец ты перестанешь употреблять мое старое имя? Это уже не смешно. Не оригинально. Наши забытые звания ничего не значат. Ты знаешь это не хуже меня.

— Я вижу в них смысл.

Талос смотрел, как Вознесенный движется к столу. С каждым шагом существа зал ощутимо вздрагивал.

— Поделись со мной своим даром, Талос, а не предвзятыми обвинениями. Я это контролирую. Я не пешка Губительных Сил, не инструмент их воли.

Комната вновь содрогнулась, когда Вознесенный сделал следующий шаг.

— Я. Контролирую. Это.

Талос сузил глаза, услышав давно знакомую песню.

— Как скажете, брат-капитан.

Его слова вызвали еще один протяжный вздох, одновременно нежный и угрожающий, как лезвие, ласкающее обнаженную плоть.

— Говори, Талос, прежде чем я потерял остатки терпения. Я потворствовал твоей прихоти отыскать вращающийся в пустоте кусок камня. Я позволил тебе вновь ступить на землю нашего погибшего мира.

— Моей прихоти? Моей прихоти?

Талос грохнул кулаком по столу. Удар был достаточно сильным, чтобы по крышке побежала сетка трещин.

— В видении мне явился осколок нашего мира, плывущий в беспросветной тьме, и я привел нас туда. Даже если ты не веришь, что это знамение, корабельная команда пополнилась сотней новых сервиторов. И навигатором. Легион немало выиграл от моей «прихоти», Вандред. И ты это знаешь.

Вознесенный перевел дыхание. Воздух втягивался в его мутировавшую гортань с таким звуком, словно неподалеку завывал баньши.

— Ты будешь обращаться ко мне с должным уважением, брат.

Слова ничего не значили, но завуалированная угроза, мягкая, как касание кошачьей лапы, заставила Талоса похолодеть.

— Я перестал уважать тебя, когда ты превратился в… это.

— Устав следует соблюдать. Мы — Восьмой легион. Мы не поддались тому безумию, что поглотило остальных, потерпевших вместе с нами поражение на Терре.

На это нашлась бы сотня ответов, и каждый из них с равной вероятностью гарантировал бы Талосу безвременную кончину. Тяжело сглотнув, воин просто сказал:

— Да, сэр.

Сейчас было неподходящее время для споров. Да и когда оно было подходящим? Слова ничего не могли изменить. Скверна слишком глубоко укоренилась в Вознесенном.

— Отлично, — улыбнулось существо. — А теперь поведай мне, какие еще истины ты узрел. Расскажи о том, что имеет значение. Расскажи мне о войнах и… назови тех, кому суждено погибнуть.

И Талос заговорил, вновь погружаясь в огненную пучину воспоминаний…

…вначале есть лишь ничто. Ночь, мрак. Почти как дома.

Тьма умирает в огне. Раскаленное добела, ослепительное как солнце, пламя охватывает все его чувства. Он спотыкается и падает — падает на колени, на красные камни чужого мира. Он теряет свое священное оружие… болтер и меч… Когда зрение проясняется, их нет у него в руках.

Тело его внезапно наполняется силой. Сенсоры доспехов регистрируют снижение жизненных показателей и наводняют кровь стимуляторами — он должен оставаться в бою даже тогда, когда нечеловечески совершенный организм умоляет о передышке. Энергетики бушуют в его крови, подстегивая работу мышц и отключая нервы.

Когда приток стимуляторов достигает мозга, туманная дымка в глазах рассеивается. Случайность или предопределение, не важно. Везде рассыпаны груды щебенки. И там, изломанный и бессильно распростертый, как марионетка с перерезанными нитками, лежит еще один воин в цветах Восьмого легиона. Талос бросается к нему, зная, что должен добраться до павшего брата первым.

Это ему удается. Датчики прицела гудят и помаргивают, наводясь на цели: другие фигуры движутся сквозь дымные клубы, и все же он первым оказывается рядом с искалеченным телом. Но ни меча, ни болтера…

В перекрестье прицела попадает клинок убитого воина. Целеуказатель воспринимает его как возможную угрозу, и по сетчатке бегут спецификации меча. Моргнув, Талос убирает данные о составе сплава и мощности батарей и хватает рукоять обеими руками. Нажатие большого пальца на активирующую руну — и меч, взревев, оживает.

Соперники приближаются. Ему надо действовать быстро.

Цепное лезвие целует броню мертвого Астартес. Несколько безумных секунд оно вгрызается в доспех, прежде чем пробить керамитовую пластину. Талос режет быстрыми взмахами и отбрасывает меч в сторону, как только работа завершена.

Впереди других мчится Узас. Одним прыжком он подлетает к трупу и, не обращая внимания на Талоса, срывает с воина шлем. К тому моменту, как шлем оказывается у него в руках, Талос уже заканчивает обирать мертвеца и отходит с добычей. Отрезанное предплечье. Если убрать мертвую плоть, боевую перчатку можно переделать…

…Вознесенный снова выдохнул: полусмех-полувздох.

— Кто это был? — спросил он. — Кто падет и чьи останки ограбят?

— Это был… На нем была…

…полуночно-синяя броня, как и на всех в легионе. Но наличник шлема выкрашен в темно-красный: оскалившийся багровый череп. Талос…

— …не смог рассмотреть, — ответил он Вознесенному. — Думаю, это был Фаровен.

Талос сжал правую руку в кулак, прислушиваясь к тихому рычанию сервоприводов в каждом суставе. Перчатка стала жесткой, и Септимус уже несколько раз повторял, что скоро ее придется заменить. Она просто-напросто была очень старой. Латная рукавица износилась с годами, и, хотя многие детали доспеха обновлены, обе перчатки принадлежали оригинальному комплекту брони Марк IV.

Мысль о том, что приходится грабить павших, не тяготила его, как могла бы тяготить обычного смертного. Легион Повелителей Ночи многое утратил с тех пор, как их попытка захватить Трон Терры завершилась провалом. Возможности создавать новые доспехи почти не было, так что мародерство превратилось в осознанную необходимость на этой бесконечной войне.

Талос разжал кулак, медленно пошевелив пальцами.

— Да, — сказал он, глядя на собственную руку и думая о той ночи, когда эту перчатку заменит другая. — Это был Фаровен.

Вознесенный издал звук, который Талосу приходилось слышать уже не раз: пренебрежительный смешок, короткий и черствый.

— Когда он умрет, ты можешь забрать все. Его гибель не станет потерей для легиона. А теперь продолжай. Взрыв. Дым и обломки. Вы обдираете с Фаровена снаряжение. А потом?

Талос закрыл глаза.

— А потом…

…он видит свой меч. Клинок лежит в россыпи щебенки, и пыль уже притушила блеск его лезвия. Талос карабкается к нему. Под подошвами хрустит каменная крошка, еще недавно бывшая частью высокой стены мануфактории.

Меч у него в руках — совершенный сплав формы и функциональности. Рукоять и гарда выполнены из бронзы и отполированной слоновой кости, образуя раскинутые ангельские крылья. Между крыльями в основание клинка вделаны рубины размером с глаз смертного, выточенные в форме алых слез. Клинок выкован из адамантия и позолочен, а вдоль него бежит цепочка рукописных рун высокого готика — список поверженных врагов.

Талос не убивал никого из них, потому что клинок был выкован не для него. Сейчас он сжимает рукоять, ощущая, как тяжесть похищенного оружия наполняет его уверенностью. Меч лежит в руке так же удобно, как и десять лет назад, когда Талос вырвал его из руки умирающего имперского чемпиона.

Аурум. Клинок звался Аурум — силовой меч благородного капитана Дума из легиона Кровавых Ангелов. Поцелуй меча нес смерть: как и в любом энергетическом оружии, разрушительное силовое поле с каждым ударом рассекало материю. Однако Аурум выковали в дни молодости Империума, когда техножрецы Марса были не только хранителями секретов, но и мастерами.

Трижды братья по легиону пытались убить Талоса за этот меч. Трижды Талосу пришлось оборвать жизнь брата, чтобы сохранить добычу.

Он встает, активирует силовую ячейку в рукояти, и пыль на лезвии мгновенно сгорает с легким шипением.

Вдоль клинка пляшет рукотворная молния, достаточно яркая, чтобы ранить его нострамские глаза.

Талос шагает по развалинам. Звуки битвы возвращаются. Пыль оседает. Ему надо отыскать свой болтер прежде, чем враг хлынет в сектор, подвергшийся сокрушительной бомбардировке.

Он… он не может найти оружие. Что это за проклятый шум? Что за грохот? Мир раскалывается на части…

Кровь Хаоса, где же болтер…

Он…

…пошатнулся под весом воспоминаний, столь же реальных для него сейчас, в зале совета, как и во время пророческого припадка. Вознесенный недовольно буркнул:

— В чем дело? Что случилось дальше?

— Солнце, — пробормотал Талос. — Солнце…

…погасло.

Он поднимает голову к небу, забыв о поисках болтера. Секундой раньше над миром царил полдень, но сейчас небеса потемнели, словно внезапно обрушились сумерки. Затмение. Должно быть, это затмение.

Так и есть.

Условно говоря.

Перекрестье прицела заполняет туша колосса, поглотившего солнце. По сетчатке Талоса бегут неровные строчки данных, спроецированные сенсорами шлема, — но Талос этого не замечает.

Тревожные сигналы пищат синхронно со вспышками предупреждающих рун, и, глядя вверх, Талос вспоминает, почему взрыв сровнял с землей эту часть города. Он смотрит на причину взрыва.

Класс «Владыка войны». На экране визора вновь и вновь вспыхивают эти слова, тревожные сигналы сливаются в пронзительный визг, словно Талос и без того не знает, что перед ним. Как будто ему нужно объяснять, что это сама смерть. Сорок с лишним метров воплощенного гнева Механикус явились, чтобы уничтожить их всех. Титан выше любого из уцелевших городских зданий.

Его исполинские орудия поворачиваются, наводясь на крошечные фигурки Астартес внизу. Его руки — пушки длиной с поезд — раздирают небеса воем тысячи приводов. Он пока только целится, он еще не стреляет. Пушки опускаются ниже. Ниже.

Город вновь сотрясается — еще до начала обстрела, просто от поступи железного бога. Вокс оживает и разражается гневными выкриками, а имперская боевая машина все ближе.

— Тяжелый калибр! — ревет он в общий канал вокса. — «Лэндрейдеры» и «Хищники», все орудия на титана!

Он даже не знает, осталась ли в строю хоть одна из боевых установок, но, если они не организуют хоть какой-нибудь ответный огонь, титан прикончит их всех.

Со звуком рушащегося небоскреба титан делает еще один шаг.

И со звуком, с которым рушится мир, он дает залп.

Талос…

…открыл глаза и лишь после этого понял, что все это время они были закрыты.