Однако стоило мне вновь взглянуть на них, я опять ощутил движение. На этот раз я уже не испугался, а стал с интересом наблюдать. Крест, медленно поворачиваясь вокруг своего центра, двигался прямо на меня, а пламя на его загнутых назад концах полыхало по-настоящему, только очень лениво. Шарики же степенно ползли по окружностям, каждый в своем направлении. Мелкие бусинки вились вокруг них, словно мошкара. При этом все шары, включая и центральный, еще и лениво поворачивались вокруг своих центров… От такого количества одновременных и разнообразных, хотя и очень медленных движений у меня зарябило в глазах и закружилась голова. Я, закрыв глаза, резко потряс ею, чтобы стряхнуть наваждение, пораженный его четкостью и явственностью. Затем вновь ощупал изображения, чтобы убедиться, что они остались на местах. Спрятав пластину, я долго думал об этом видении, удивляясь, как такое вообще может привидеться. Ведь в фантомах является лишь то, что можно увидеть или о чем можно услышать наяву или представить в мыслях. А представить то, что мне сейчас пригрезилось… об этом даже страшно было подумать. Я опять вынул пластину и стал разглядывать другую ее сторону. Россыпь мелких, но тоже удивительно четких символов, бесконечно разнообразных по виду, казалась совершенно сумбурной. Они не располагались строчками или столбиками, вообще в их расположении, казалось, не было никакой системы. Многие, а может быть, и все значки неоднократно повторялись тут и там. Причем иногда они повторялись лежа на боку или стоя «вверх ногами» или «задом наперед», и я не мог понять, один и тот же это знак или уже другой.

И вдруг меня начало наполнять новое чувство. Мне стало казаться, что в этом пестрящем хаосе я начинаю улавливать признаки системы, что я почти понимаю ее. Что она просто очень сильно отличается от всех, привычных для нас, но столь же проста и естественна, стоит лишь уяснить себе ее суть. А для этого необходимо постичь лишь какие-то мелочи, и вся трудность заключается в том, чтобы их отыскать. Меня не покидало чувство, что я могу это сделать, и я должен это сделать, надо лишь нащупать правильный путь. Тогда я смогу прочесть то, что здесь написано, — в том, что это письмо, я нисколько не сомневался, — и смогу в дальнейшем читать подобные манускрипты. Но как этот путь нащупать? Я чувствовал, что он лежит где-то совсем рядом…

Впрочем, поразмыслив, я решил, что не стоит торопить судьбу. То, что произошло со мной, вне всякого сомнения, было прикосновением к какой-то великой тайне. А раз судьба доверила мне это прикосновение, значит, она готовит меня к проникновению в нее, иначе просто не может быть! А значит, нужно запастись терпением и ждать. Судьба не терпит спешки: все вехи, уготованные человеку, она посылает ему строго в назначенное время. Если же пытаться торопить события, можно сбиться с предначертанного пути и либо многократно удлинить его, либо вообще прийти в никуда.

Повесть вторая

Меч и лампа

Итак, этот первый в моей жизни поход неожиданно закончился для меня получением почетного места в личной гвардии халифа и приглашением в его дворец в Мекке. Столь неожиданное боевое посвящение халифа, видимо, так сильно подействовало на него, что он решил устроить себе небольшой отдых в покое и безопасности столицы, поручив продолжение похода опытным военачальникам. Меня же он за все время пути в Мекку не отпускал от себя ни на шаг, переполненный благодарностью за свое спасение настолько, что однажды, витая в облаках опиума, даже назвал кровным братом. Он прекрасно понимал, что я спас его скорее не от смерти, а от пленения и, возможно, от рабства, что было бы гораздо хуже. Кроме того, расточая свои щедрости, он явно старался блеснуть своим великодушием перед окружавшими его вельможами и показать, сколь безгранична его доброта и сколь высоко он ценит преданность и усердие. Однако при этом он не забывал о том, что его положение обязывает его строго придерживаться государственной и кастовой иерархий. Поэтому он не обещал мне никаких высоких титулов, должностей и привилегий, посулив лишь блестящую гвардейскую карьеру.

По прибытии в столицу он на скорую руку устроил маленький, по его выражению, пир по случаю своего возвращения, затем погрузился в срочные государственные дела, назначив день большого пира в честь своего спасения и спасителя. Я не стану описывать величие города и великолепие дворца правителей, скажу лишь, что они потрясли меня до самых глубин моего существа. Такого искусства архитектуры и роскоши убранства мне, скромному горожанину, еще не доводилось видеть. Я благоговел, не веря, что вижу все это наяву и собственными глазами, неустанно благодаря Аллаха за то, что судьба привела меня в эти благословенные места.

Меня поселили в маленьком, но необычайно роскошном и уютном домике в прекрасном дворцовом парке рядом с фонтаном, приставив ко мне, как мне казалось, чересчур много слуг и наложниц, ублажавших меня сверх всякой меры и надобности. До пира оставалось еще много дней, и я, предоставленный самому себе, очень скоро заскучал. Я был волен гулять где угодно, в том числе и по дворцу, кроме особо охраняемых покоев и помещений. Но я быстро обследовал все доступные мне уголки, испробовал все утехи дворцовой жизни и, истомившись бездельем, поведал об этом одному из визирей, встреченному однажды по счастливой случайности. Дело в том, что все визири, эмиры и прочие правители в последнее время были очень заняты накопившимися государственными делами, не говоря уже о самом халифе, и их совершенно невозможно было застать в досуге. Визирь проявил участие и, к моему великому восторгу, предложил мне посетить дворцовую библиотеку, где, по его словам, можно было провести без скуки целую вечность. В качестве проводника по этому хранилищу мудрости для меня был приглашен почтенный Дервиш, живший на самом краю города в маленькой ветхой хижине, заваленной истлевшими свитками, истертыми скрижалями и всяким доисторическим хламом. Этот Дервиш слыл самым мудрым человеком в Мекке. Рассказывали, что он полжизни провел в странствиях по всему свету, в которых неустанно изучал мудрости всех встречаемых им народов в стремлении составить из них картину мира. При этом никто не мог сказать, сколько лет прожил он на этом свете. Все горожане, от мала до велика, всегда помнили его таким, каким он был сейчас. Никто не знал также, откуда он родом и какой путь привел его в Мекку. Многие правители предлагали ему стать придворным наимудрейшим, соблазняя всеми земными благами. Но он продолжал влачить жалкое существование в своей убогой хижине, носить грубое потертое рубище, пить воду из протухшего колодца, питаться злаковой кашей и куриными костями и проводить долгие часы в молитвах. Причем, слушая его невнятный лепет, невозможно было понять, кому он их возносит, ибо язык, на котором он их произносил, не был понятен никому. Но, несмотря на такую убогую жизнь, никто из жителей не мог припомнить случая, чтобы его постиг какой-нибудь недуг. Его иссохшее тело не знало усталости, все зубы были в поразительной сохранности. Поднявшись на башню, он поражал стражников остротой своего зрения, а слухом не уступал собаке. Я с восторгом выслушал рассказ слуги о том, как два года тому назад один вельможа, живущий неподалеку, предложил Дервишу свое покровительство и защиту, если вдруг на него нападут разбойники. Дервиш снисходительно ответил, что от разбойников он способен защитить себя сам, и, заметив усмешку вельможи, предложил сыграть их роль восьмерым гвардейцам-охранникам, бывшим в тот момент рядом. Вельможа согласился и, предвкушая веселое представление, велел телохранителям напасть на Дервиша со всем своим оружием. Представление и в самом деле получилось веселым, ибо Дервиш, вооруженный лишь своим извечным посохом, в мгновение ока самым непостижимым образом обезоружил всех восьмерых, не нанеся им при этом ни одной царапины. Затем с непревзойденной ловкостью связал их всех вместе невесть откуда взявшейся веревкой, так что они не могли пошевелиться.

Дервиш обладал удивительными знаниями в области всех наук, известных кому-либо, а его знания мира и людей были поистине неисчерпаемыми. Он охотно беседовал с каждым, кто обращался к нему с вопросом, не хуже любого лекаря помогал недужным и калекам, не видя при этом различий в достатке, ранге и происхождении, обучал неимущих грамоте или просто согревал нуждающихся добрым словом.

И конечно, совсем не удивительно, что следующие двенадцать дней, проведенные мной в храме мудрости в обществе этого удивительного человека, были для меня днями истинного блаженства, днями, подобных которым в моей жизни еще не было.

Библиотека располагалась в большом роскошном зале, убранство которого, пожалуй, не имело равного во всем дворце. Здесь было собрано огромное количество свитков, свезенных со всего света, каменных и глиняных пластин с письменами, манускриптов, написанных на древесной коре, тканях, вощеных дощечках. Имелось также немало книг — большая редкость и ценность. Это были летописи и легенды разных народов, труды мудрых, творения поэтов, повествования путешественников, толкования вещей и явлений и многое другое. Правда, значительная часть этого собрания была написана на иноземных и древних языках, непонятных ни мне, ни хранителям библиотеки. А ведь именно они в первую очередь разжигали мое любопытство. Но, на мое счастье, со мной рядом был почтенный Дервиш, который удивительным образом мог разбираться почти во всем, что встречалось нам здесь. Он способен был если не прочесть, то, по крайней мере, уловить смысл любого, за редким исключением, текста. За эти дни я с его помощью постиг столько, сколько мой покойный отец или любой из его знакомых не смогли бы узнать за всю жизнь.