— Чжунжэнь думает иначе, — возразил Шу Ню. — Он, видно, считает себя наследником, будет на то отцовская воля или нет.

Шусунь Бао не поверил: разве можно вообразить себе подобную нелепость? Но Шу Ню настаивал: ведь Чжунжэнь нынче носит нефритовую подвеску, пожалованную самим князем, — это верный знак. Отец приказал сыну немедленно явиться. И действительно — драгоценная подвеска красовалась у Чжунжэня на поясе. Разгневанный Шусунь Бао никаких оправданий слушать не захотел и, приподнявшись на постели, велел наглецу убираться прочь из дома.

Той же ночью Чжунжэнь бежал в соседнее княжество Ци.

Шусунь Бао продолжал хворать, и чем дальше, тем хуже ему становилось. Было ясно, что пришла пора задуматься о наследнике всерьез, и он, решив вернуть Чжунжэня, распорядился, чтобы Шу Ню призвал его домой. Шу Ню ничего подобного делать не стал — и вместо этого вскоре доложил, что Чжунжэнь, мол, считает отца жестоким чудовищем и возвращаться наотрез отказался.

Тут Шусунь Бао наконец заподозрил неладное и принялся допытываться у сына и управителя, точно ли тот говорит правду.

— К чему мне лгать? — ответил Шу Ню, но больной — впервые с тех пор, как юноша появился в доме, — заметил у него на губах насмешливую ухмылку.

Шусунь Бао хотел подняться на ноги, но, обессиленный, вновь упал на постель. Сверху глядело черное бычье лицо, на котором читались презрение и жестокость — именно так Шу Ню обычно смотрел на других слуг и тех, кто был ниже его по положению. Позвать кого-то из домашних или челяди Шусунь Бао не мог — все было устроено так, чтобы доступ к нему имел только Шу Ню. Той ночью больной вспоминал Мэнбина, которого приказал убить, и горько рыдал.

Начиная со следующего дня отношение Шу Ню к нему полностью изменилось. В доме повелось, чтобы еду для больного доставляли в соседний покой — а потом уж Шу Ню приносил кушанья в опочивальню; хозяин, уверял он, не желает никого видеть. Теперь Шу Ню больше не давал Шусунь Бао ни крошки — он съедал все сам, а затем выставлял наружу пустые блюда. Прислуга на кухне была уверена, что еда достается хозяину. На просьбы и мольбы Шусунь Бао юноша холодно усмехался, не удостаивая его ответом. Ждать помощи было не от кого.

В один из дней проведать больного пришел управитель усадьбы Ду Се. Шусунь Бао принялся жаловаться ему на жестокость Шу Ню, но Ду Се, зная о том, как хозяин доверяет своему помощнику, решил, будто все это шутка; когда же Шусунь Бао со все возрастающей горячностью запротестовал, подумал, что тот не в себе из-за лихорадки. Шу Ню, стоя у постели, смотрел на больного озабоченно, всем своим видом будто говоря, что уж и не знает, как того успокоить. Наконец Шусунь Бао, заливаясь слезами, протянул исхудавшую руку и, указывая на меч, крикнул Ду Се: «Убей его! Убей сей же час!» Все было напрасно. Поняв, что его считают сумасшедшим, больной задрожал и разрыдался еще пуще. Ду Се обменялся взглядами с Шу Ню и, нахмурившись, выскользнул за дверь — а на губах отрока по прозвищу Бык вновь заиграла странная улыбка.

Измученный голодом, больной уснул в слезах — и ему приснился сон. Или то были горячечные видения? Кто знает… Он лежал в какой-то каморке. В спертом, застоявшемся воздухе повисло предчувствие беды. Одинокая лампа горела неприятным тусклым светом — словно бы откуда-то издалека, с расстояния в десяток ли [Ли — китайская мера длины, в описываемую эпоху составляла ок. 416 м.]. Потолок медленно пополз вниз — совсем как в другом сне много лет назад. Чем дальше, тем больше Шусунь Бао чувствовал давящий груз. Он оглянулся по сторонам. Человек с лицом быка стоял в темноте. Шусунь Бао позвал его, но на сей раз тот не шевельнул и пальцем — лишь продолжал стоять, молча и неподвижно, с усмешкой на губах. Больной вновь взмолился о помощи, и вдруг лицо человека-быка изменилось, и он уставился на страдальца с холодной яростью. В этот момент черная тяжесть окончательно опустилась на грудь, Шусунь Бао закричал из последних сил — и проснулся…

Видимо, успело стемнеть: опочивальню освещала единственная тусклая лампа в углу. Быть может, именно эту лампу Шусунь Бао только что видел во сне. Окинув взглядом покой, он заметил Шу Ню — тот смотрел на него с ледяной, нечеловеческой жестокостью. Теперь Шу Ню казался демоном, порождением первобытного хаоса. Шусунь Бао почувствовал, как ужас пробирает его до самых костей. Не обыденный, понятный страх перед убийцей, отнимающим жизни, — но бессильный трепет перед лишенной жалости волей мироздания. Гнев, пылавший в нем лишь минуту назад, угас, вытесненный этим всепоглощающим ужасом; у несчастного более не осталось воли сопротивляться.

Через три дня Шусунь Бао, могущественный вельможа княжества Лу, умер в своих покоях от голода.

Приносящая беду

Женщина была очень скромной и тихой. Несомненно красивая, она со своим спокойным, кукольным лицом казалась глуповатой — и словно бы с изумлением глядела на разворачивающиеся вокруг события, не замечая, что вызывает их сама. Непонятно, однако, вправду она этого не замечала — или только притворялась. А если притворялась — гордилась ли, досадовала, смеялась про себя над мужской глупостью? Во всяком случае, внешне она своего превосходства никогда не выказывала.

Лицо ее, обычно неподвижное будто искусно высеченная скульптура, порой вдруг озарялось чудесным светом и становилось ослепительно прекрасным. Казалось, в глубине холодной ледяной пещеры вспыхивал огонь: мочки ушей розовели, угольно-черные глаза блестели влажно и таинственно. В такие моменты она походила на сверхъестественное существо — мужчины, которым доводилось это увидеть, забывали обо всем на свете и готовы были ради нее на самые неслыханные безумства.

Ся Цзи [Легендарная красавица Периода Весен и Осеней (VIII–V вв. до н. э.), жившая на рубеже VII–VI вв. до н. э. // Примечательно, что система тщательно контролирует, чтобы никакие обязательства не остались непогашенными. Так, в случае бракосочетания отъезжающим гостям дарят сладости. Взвешивая их, хозяйка говорит: «Эти пять ваших», имея в виду «Вот плата за то, что вы мне дали», а затем добавляет дополнительную порцию со словами: «А это от меня». В следующий раз она получит их обратно вместе с дополнительной порцией, которую позже вернет, и так далее (стр. 175). // Оригинальное исследование с праздничными открытками проведено Филиппом Кунцем (Kunz&Woolcott, 1976) и, что примечательно, четверть века спустя повторено его дочерью — ученым-бихевиористом Дженифер Кунц (2000), которая обнаружила более высокую частоту взаимности, если отправитель первой открытки имел высокий статус. Доступ к более полному отчету на день оплаты от инвестиционных банкиров можно найти по адресу: https://assets.publishing.service.gov.uk/government/uploads/system/uploads/attachment_data/file/203286/BIT_Charitable_Giving_Paper.pdf (стр. 20–21). // Желательность взаимного обмена внутри обществ и между ними признана учеными задолго до социологов, таких как Гоулднер (1960), археологов, таких как Лики и Левин (1978), и культурных антропологов, таких как Тайгер и Фокс (1989). См., например, новаторское этнографическое исследование Бронислава Малиновского о торговых моделях жителей Тробрианских островов, аргонавтов западной части Тихого океана (1922). Более поздние данные показывают, что данное правило применимо не только к позитивным обменам, но и к негативным (Hugh-Jones, Ron, & Zultan, 2019; Keysar et al., 2008), что описывает знаменитая поэтическая строчка У. Х. Одена: «Я и общественность знаем, / чему учится каждый школьник. / Те, кому причиняют зло, / делают зло в ответ». В целом можно сказать, что правило взаимности гарантирует: независимо от того, сладки или горьки плоды наших действий, мы пожинаем то, что сеем (Oliver, 2019). Это также относится и к человеко-машинным обменам. Пользователи, которые получили высококачественную информацию при помощи компьютера, затем предоставили данному компьютеру лучшую информацию, чем другому, а пользователи, получающие некачественную информацию с определенного компьютера, в ответ тоже предоставляли ему информацию более низкого качества (Fogg & Nass, 1997a). В целом взаимность во всех ее формах является движущей силой человеческого поведения (Melamed, Simpson, & Abernathy, 2020).], жена вельможи по имени Юй Шу в государстве Чэнь [Здесь и далее упоминаются многочисленные удельные княжества и царства Периода Весен и Осеней, а также их правители и чиновники, известные нам из древних источников. В этот период номинально правила династия Восточная Чжоу, однако по сути различные удельные княжества представляли собой отдельные государства, конкурировавшие между собой.], приходилась дочерью Му-гуну, правителю княжества Чжэн. Отец ее умер в первый год правления Дин-вана в царстве Чжоу, а через год погиб и ее старший брат Цзыбань, наследовавший отцу. Именно тогда и началась связь между Ся Цзи и чэньским князем Лин-гуном, которой суждено было продлиться долгое время. Случилось это не потому, что князь дал волю своим порочным желаниям и принудил красавицу силой. Нет, для Ся Цзи то был естественный ход вещей — так же, как для воды течь по склону вниз. Все произошло само собой, она же не испытывала ни волнения, ни сожалений. Муж ее, Юй Шу, был человеком заурядным — благодушным и трусоватым. Он вроде бы и подозревал что-то, но сделать ничего не мог. Вины перед ним Ся Цзи не чувствовала — не испытывала к нему и презрения, лишь старалась вести себя ласковее, чем прежде.

Однажды поутру Лин-гун проводил время в компании двух вельмож, И Синфу и Кун Нина, и, пребывая в легкомысленном расположении духа, будто невзначай показал им свое исподнее — которое оказалось кокетливым женским одеянием. Оба приближенных были несказанно удивлены — потому что и сами носили под обычным нарядом платья Ся Цзи. Но известно ли об этом Лин-гуну? И Синфу и Кун Нин прекрасно знали: оба водят шашни с Ся Цзи. Раз государь показал им исподнее — значит ли это, что и от него их проделки не укрылись? И как им отвечать на его шутку — следует ли расплыться в льстивых улыбках? Оба с опаской смотрели на князя, но у того, похоже, не было никакого тайного замысла — довольный собой, он посмеивался, по-видимому представляя себе какие-то непристойности. Вельможи вздохнули с облегчением, а через несколько дней, набравшись смелости, явили Лин-гуну и свои нижние одежды, позаимствованные у той же дамы.

В ту пору один придворный по имени Се Е, отличавшийся прямотой, сказал князю: «Если государь ведет себя непристойно, то при дворе будут следовать его примеру. Да и в мире пойдут кривотолки! Прошу вас, государь, воздержитесь от подобного поведения!»

И действительно, тогдашнее княжество Чэнь было зажато между двумя сильными государствами — Цзинь и Чу; стоило попытаться заключить с одним из них союз, как другое тут же напало бы на Чэнь. В таком щекотливом положении правителю не стоило тратить силы на безрассудное увлечение женщиной. Возразить Лин-гуну было нечего — пришлось обещать, что впредь станет вести себя более осмотрительно. Однако И Синфу и Кун Нин, услышав об этом, принялись лить ему в уши яд: мол, подданный, который не испытывает страха перед государем, заслуживает смерти! В конце концов Лин-гун пошел у них на поводу, и на следующий день Се Е погиб — его зарезал неведомый убийца.

Надо сказать, что и добряк Юй Шу, муж Ся Цзи, тоже вскоре умер странной смертью.

Ревности между Лин-гуном и двумя его вельможами почти не было — власть, которую имела над всеми ними Ся Цзи, будто лишила их воли. Однажды, когда эти трое одержимых распивали вино в гостях у своей возлюбленной, на глаза им попался Чжэншу, сын Ся Цзи.

— Смотри-ка, на тебя смахивает! — провожая юношу взглядом, обратился Лин-гун к И Синфу.

— Ничего подобного! Он как две капли воды походит на вас, государь! — со смехом отвечал сановник.

Юный Чжэншу ясно расслышал слова, которыми обменялись гости. Подозрения по поводу смерти отца, обида на распутную мать, стыд за собственное существование — все эти чувства разом вскипели в его душе. Когда пирушка закончилась и Лин-гун вышел из покоев Ся Цзи, чтобы направиться к себе, в грудь ему вонзилась стрела. Из темноты за конюшней выглядывал Чжэншу, чьи глаза пылали отчаянной яростью. Вторая стрела уже подрагивала на тетиве.