Однажды вечером, беседуя с Хунь Лянфу, Чжуан-гун принялся расспрашивать о своем предшественнике Чжэ — тот, покидая Вэй, прихватил с собой содержимое княжеской сокровищницы. Нет ли какого-то способа вернуть увезенные богатства? В ответ Хунь Лянфу, взяв у слуги свечу, отослал того прочь и заговорил вполголоса, почти на ухо князю: мол, и бежавший Чжэ, и Цзи — оба княжеские сыновья, равные друг другу происхождением. Пусть Чжэ занял престол прежде отца — что с того? Он сделал это не по собственной прихоти, но лишь потому, что так распорядилась судьба. Не лучше ли призвать его обратно, и тогда уж, сравнив таланты и способности обоих отпрысков, выбрать наследником более достойного? А если Чжэ и впрямь ничем себя не проявит, то можно будет по крайней мере отобрать сокровища, которые он наверняка привезет с собой…
Как ни старался Хунь Лянфу избавиться от чужих ушей — похоже, в покоях скрывался лазутчик, потому что весь этот разговор немедленно передали Цзи.
Наутро, спозаранку, взбешенный юноша ворвался в отцовские покои в сопровождении пятерых воинов с обнаженными мечами — и Чжуан-гун вместо того, чтобы возмутиться сыновней непочтительностью, побледнел и задрожал. Слуги молодого Цзи притащили кабана, и сын, убив его, заставил отца поклясться на крови, что тот не станет искать другого наследника, а коварного Хунь Лянфу немедленно казнит. Чжуан-гун возразил, что, мол, обещал трижды простить Хунь Лянфу прегрешения, караемые смертью.
— А как насчет четвертого? — с угрозой спросил Цзи. — В четвертый-то раз ему, верно, полагается казнь?
Чжуан-гуну, совсем утратившему присутствие духа, ничего не оставалось, кроме как кивнуть.
Следующей весной князь велел соорудить в загородном саду павильон, где все убранство — стены, утварь, занавеси — было украшено изображениями тигров. Там Чжуан-гун устроил роскошный пир, куда во всем своем великолепии собралась вэйская знать. Хунь Лянфу, который возвысился при дворе, начав простым пажом, был большим франтом и в одежде предпочитал пышность. По такому случаю он разоделся в пурпурные одежды с накидкой из белого лисьего меха и приехал на пир в карете, запряженной двумя жеребцами. Поскольку пировать предполагалось по-свойски, без церемоний, Хунь Лянфу уселся к столу, не отстегнув меча, а посреди обеда, согревшись, сбросил меховую накидку. Увидев это, наследник Цзи вдруг бросился на него, схватил за грудки и приставил к самому носу обнаженный клинок:
— Доколе ты будешь платить своему государю черной неблагодарностью? Я расквитаюсь с тобой от его имени — здесь и сейчас!
Не надеясь одолеть Цзи в поединке, Хунь Лянфу не сопротивлялся, но обратил умоляющий взгляд к Чжуан-гуну:
— Государь, вы обещали, что простите мне три тяжких провинности! Даже если сегодня я допустил одну из них — не позволяйте господину наследнику угрожать мне клинком!
— Три провинности? — вопросил Цзи. — Что ж, давай посчитаем! Сегодня ты оделся в пурпурное платье — а носить такой цвет имеет право лишь государь. Это раз. Ты явился в карете, запряженной двумя жеребцами, — как пристало только чиновнику, который служит непосредственно Сыну Неба [То есть правителю царства Чжоу. Династия Чжоу формально считалась правящей, т. е. обладающей Небесным Мандатом, в то время как остальные правители считались удельными князьями. На самом деле в описываемый период правители Чжоу были лишь первыми среди равных. // Преимущества того, чтобы быть первым в бизнесе, особенно убедительно представлены и проанализироованы в двух книгах Адама Гранта (2013) и Тома Роллинса (2020). Для юмористической иллюстрации см. https://youtu.be/c6V_zUGVlTk. Для получения информации о подходах, основанных на взаимности, которые предпочитают специалисты по электронному маркетингу, см. https://sleeknote.com/blog/reciprocity-marketing-examples. ]. Это два. Ты посмел снять накидку в присутствии своего господина и ел, не отстегнув меча. Это три.
— Всего три — а значит, господин наследник не может меня убить! — отчаянно запротестовал Хунь Лянфу, пытаясь вырваться.
— О нет, это еще не все! Разве ты забыл, что говорил своему государю? Ты, двуличный чиновник, пытался стравить между собой отца и сына!
Услышав эти слова, Хунь Лянфу побелел, как лист бумаги.
— Выходит, на твоей совести уже четыре преступления, — произнес Цзи, и в следующее мгновение голова Хунь Лянфу упала с плеч, а горячая кровь хлынула на богатый занавес, где на черном фоне были вышиты свирепые тигры.
Побледневший Чжуан-гун молча наблюдал за сыном.
Вскоре ко двору Чжуан-гуна явился посланник из княжества Цзинь, от Чжао Цзяньцзы. Тот писал: в свое время князю предоставили в Цзинь помощь — хоть, быть может, и не всю, какой он заслуживал; однако Чжуан-гун, вернув себе трон Вэй, даже весточки не прислал своим благодетелям. Коль уж ему самому недосуг, то пусть хоть наследника отправит, чтобы выразить уважение к цзиньскому государю. Этот упрек, довольно резкий, будто перенес Чжуан-гуна в прошлое; гордость его была уязвлена. Чжао Цзяньцзы он ответил: мол, в княжестве Вэй по-прежнему неспокойно, и он занят усмирением недовольных. Однако вдогонку в Цзинь прибыло письмо от молодого Цзи: тот уверял, что слова Чжуан-гуна — лишь отговорки, а в действительности он, опасаясь Цзинь, которому многим обязан, нарочно избегал всяких сношений. Ясно было, что наследник хитрит, мечтая поскорее взойти на отцовский престол; Чжао Цзяньцзы это пришлось не по душе. И все же он чувствовал, что неблагодарность вэйского правителя должна быть наказана.
Осенью в тот год Чжуан-гуну приснился странный сон.
Он увидел пустынную равнину, где одиноко возвышалась старая башня с покосившимися карнизами. На нее карабкался человек.
— Вижу! Вижу! Целое поле с дынями! — кричал он, как безумный, тряся копной волос.
Местность показалась Чжуан-гуну знакомой — он узнал руины древнего поселения, принадлежавшего прежде правителям Кунь-у. Вокруг и правда грудами лежали дыни.
Человек на вершине башни продолжал кричать, в исступлении топая ногами:
— Кто вырастил маленькие дыни до такой величины? Кто защищал несчастного изгнанника, кто воспитывал его, чтобы он превратился в могущественного князя Вэй?
Голос показался знакомым, и, прислушавшись, Чжуан-гун разобрал:
— Я Хунь Лянфу! В чем была моя вина? В чем была моя вина?
Князь проснулся, обливаясь холодным потом, в отвратительном расположении духа. Пытаясь развеяться, он вышел на террасу. Над равниной висел мутно-красный, словно бы медный, диск поздней луны. Озабоченный дурными предзнаменованиями, Чжуан-гун вернулся в опочивальню и при свете фонаря достал гадальные палочки.
На следующее утро он призвал к себе предсказателя, чтобы тот прочитал выпавшие на палочках триграммы. Дурных предзнаменований в них нет — таков был вердикт. Довольный Чжуан-гун хотел пожаловать предсказателю земельный надел — но тот, едва покинув княжеские покои, пустился в бега. Видно, подумал: если сказать правду, князь разгневается — а потому лучше задобрить его ложью и после укрыться в соседнем государстве.
Чжуан-гун вновь обратился к гаданию. Пояснение к выпавшей триграмме гласило: «Рыба устала и больна, она заваливается набок у берега, полоща красным хвостом. Ее конец близок. Скоро ее уничтожит великая сила. Колодцы и ворота перекрыты, остался лишь черный ход».
«Великая сила», очевидно, означала княжество Цзинь, но в остальном смысл был темен. Так или иначе, ничего хорошего будущее, похоже, не сулило.
Понимая, что его дни в качестве правителя Вэй сочтены, князь решил не предпринимать ничего ни против возможного нападения Цзинь, ни против дерзкого наследника — а вместо этого провести оставшееся время, ни в чем себе не отказывая. То и дело по его прихоти начинали строить новые роскошные здания, куда работников сгоняли силой, так что на улицах раздавался ропот плотников и каменщиков.
Чжуан-гун вновь увлекся и петушиными боями, к которым было охладел. Теперь, с отличие от тех дней, что проводил в безвестности, он мог обставить их с куда большей пышностью, и потому, пользуясь деньгами и властью, постарался заполучить лучших птиц из своих владений и даже из других уделов. Особенно драгоценным приобретением стал петух, купленный у вельможи из княжества Лу, — с высоким гребнем и пышным хвостом, золотистыми перьями и острыми, будто сталь, шпорами. Бывали дни, когда князь не посещал женскую половину дворца, но не случалось такого, чтобы он не полюбовался на своего красавца — как тот распушает перья и хлопает крыльями.
Однажды Чжуан-гун, глядя из башни на город внизу, заметил, что один из кварталов отличается бедностью и теснотой. Спросив, что это за место, он получил ответ: мол, там живут инородцы — те, в чьих жилах течет кровь варваров, степных племен с запада. Обиталище их выглядело неприглядно, и потому Чжуан-гун, недолго думая, велел изгнать их из столицы, чтобы селились не ближе чем в десяти ли от городских стен. Приказ этот вызвал большую суматоху. И вот толпа бедно одетых людей, навьючив на плечи детей и поддерживая стариков, с гружеными домашним скарбом повозками двинулась прочь из города, подгоняемая стражниками. Князь, наблюдая сверху за столпотворением, приметил среди прочих женщину с удивительно пышными волосами и немедленно приказал доставить ее во дворец. То была жена одного из варваров — не слишком пригожая лицом, она отличалась густыми от природы, необыкновенно длинными косами. Их тут же остригли под корень: князь возжелал подарить парик своей любимой наложнице. С обритой головой несчастная вернулась к своей семье, и муж поспешно прикрыл ее голову накидкой, после чего обернулся на княжеский замок. И хотя стражники хлестали его плетьми, пытаясь прогнать, мужчина долго стоял неподвижно, не отрывая взгляда от фигуры князя, видневшейся в башне высоко над толпой.
* * *
Зимой армия Цзинь вторглась в княжество Вэй с запада. Одновременно чиновник по имени Ши Пу поднял мятеж и напал на столицу: он знал, что князь собирается с ним расправиться, и решил действовать первым. Поговаривали, будто в заговоре замешан наследник Цзи.
Чжуан-гун закрыл все городские ворота и обратился с башни к мятежникам, суля разные блага и предлагая решить дело миром, но Ши Пу не удостоил его ответом. К исходу дня у князя осталась лишь горстка сторонников.
Тогда, воспользовавшись темнотой безлунной ночи, он решился бежать. С ним отправились несколько прислужников и сановников, а в руках он сжимал своего драгоценного петуха с пышным плюмажем и хвостом. Тайком они перелезли через задние ворота — но князь, не привыкший к подобным упражнениям, упал, растянув лодыжку и ушибив пах. Времени заниматься его увечьями не было — князю наскоро помогли подняться, и маленький отряд в кромешной темноте поспешил в степь, прочь от городских стен, намереваясь до рассвета перейти границу княжества Сун. Они шли уже довольно долго, когда небо вдруг посветлело и, залитое тусклым желтым светом, будто стало выше: над горизонтом появилась луна. Мутно-красная, медного оттенка, она была точь-в-точь как та, что Чжуан-гун видел с террасы замка, когда очнулся от дурного сна.
Конец ознакомительного фрагмента
