Она не могла себе представить, чтобы «Слава» ушла с молотка меньше чем за двести тысяч фунтов. Плюс сотня за «Газовую атаку». А на первом этаже дома заперты еще две диорамы, посвященные Великой войне. А еще были куклы. Куклы работы самого Мейсона, про которые она слышала. Да, они не продавались, но неплохо было бы хоть взглянуть на них и убедить Эдит устроить выставку — если, конечно, искусство ее дяди в их изготовлении могло хоть приблизительно сравниться с тем, что он проделывал с крысами.

Кэтрин вновь задалась вопросом: а почему, собственно, она здесь — словно произошла какая-то ошибка, и ее приняли за кого-то другого, и пока не поздно, ей нужно признаться, что она самозванка. Ее трясло, она не ощущала собственного веса то ли от возбуждения, то ли от нервной встряски, непонятно. Одежда липла к телу — такая жалкая, такая дешевая. Все в ней было здесь неуместным. Она была здесь не в своей стихии. Она не из шустрых девиц, не умеет цепляться за возможности… Кэтрин прикусила губу и прекратила самобичевание.

— Мисс Мейсон? — внезапно решилась спросить она, когда катила кресло по темному коридору к красноватому отсвету далекого холла. — А ребенок — это кто?

Эдит некоторое время молчала, будто не расслышала.

— Ребенок?

— Да. Возле окна. Я кого-то видела, прежде чем войти в дом.

— Что? — огромная напудренная голова повернулась. — Никакого ребенка нет, — добавила Эдит, словно Кэтрин сказала что-то донельзя глупое человеку пожилому и раздражительному, что, собственно, вполне могло быть именно так. Особенно если у окна была Эдит. «Но это же невозможно».

— Кажется, этот кто-то карабкался…

— Карабкался? Да о чем вы? Здесь только я. И Мод. И, как вы можете убедиться… — она разжала хрупкие, обтянутые перчатками ладони, словно указывая на кресло-каталку.

— А в комнате…

— О чем вы говорите? В какой комнате?

Они добрались до холла.

— В комнате со «Славой». Там был шум. Звук. И я подумала…

— Птица? У нас птицы во всех дымоходах. Никак их выгнать не можем. — Эдит подняла свой маленький колокольчик и принялась им слабенько трясти.

Кэтрин наклонилась, желая помочь ей.

— Оставьте!

Где-то в глубине Красного Дома открылась дверь, и Кэтрин узнала шарканье старых, усталых ног Мод.

После того как Мод пристроила Эдит с ее креслом в лифт, что сопровождалось множеством замечаний и указаний, совершенно излишних, по мнению Кэтрин, и когда Эдит и ее кресло начали неспешный, но шумный подъем, хозяйка в последний раз взглянула на Кэтрин маленькими глазками в обводах красных век.

— Напомню вам, чтобы вы ни словом не обмолвились о том, что видели внутри этого дома. Это частная собственность, вещи пока еще принадлежат нам. Посетители нам не нужны.

Кэтрин не терпелось добраться домой и рассказать все Майку.

— Конечно. Визит сугубо конфиденциален.

Эдит продолжала смотреть на нее с неприятной напряженностью. Кэтрин перевела взгляд на Мод, но та смотрела сквозь гостью — взор экономки был направлен на вестибюль перед входной дверью.

— До свидания, — воззвала Кэтрин к удаляющейся фигуре Эдит Мейсон, трясущейся на дребезжащем подъемнике. Ответа не последовало. — И еще раз спасибо.

Мод молча проводила Кэтрин до выхода. Большую часть времени, что она провела в этом доме, ей хотелось бежать отсюда, теперь же прорезалось отчаянное желание остаться и увидеть больше. Да, здесь над ней поиздевались, но и раздразнили любопытство.

На пороге Красного Дома экономка бросила быстрый взгляд через плечо в сторону вестибюля, откуда доносились скрипучие звуки подъемника. И, не глядя на Кэтрин, Мод схватила ее руку и вдавила свои крепкие мужские пальцы в ладонь Кэтрин, оставив там клочок бумаги.

— Нет-нет, вовсе не обязательно… — обратилась Кэтрин к захлопывающейся двери, решив, что экономка подала ей на чай, как коммивояжеру. Она не удивилась бы, узнав, что два таких чудака, живущих вне общества и времени, по-прежнему блюдут такой обычай, но когда она наклонилась и подобрала бумажку, выпавшую из руки на плитку крыльца, она увидела, что это не деньги, а скомканный обрывок оберточной бумаги.

Из-за массивной двери донеслось приглушенное, но истеричное дребезжание колокольчика.

Кэтрин подняла бумажку, покрытую жирными пятнами, расправила, перевернула. Там корявыми большими буквами были нацарапаны три слова: НИ ВЗДУМАЙ ВИРНУТСЯ.

Глава 11

Она дважды влетала колесами в колдобины, будто заснула за рулем. Даже вечер не наступил, а ее поездка домой напоминала езду в темноте по знакомому маршруту. Ее сознание было переполнено тем, что она увидела в этом уникальном доме. Да и свое место в мире она осознавала как-то смутно, как будто возвращалась в прежние места, где ее больше не помнили.

Мир за пределами лугов Красного Дома предлагал ее воображению только пресное и временное. Город, в который она возвращалась, казался предсказуемым и не оправдывающим ожиданий. Аналогичные чувства вызывал когда-то Британский Музей, когда она проводила там воскресные дни, чтобы не торчать в убогих комнатушках, которые она снимала в Лондоне.

Чтобы приспособиться к виду автострад, заправочных станций и садоводческих магазинчиков возле Вустера, ей потребовалось сознательное усилие. Надо было срочно перестать воспринимать эту местность как нечто чужое и незнакомое — а то, что она увидела и пережила в Красном Доме, этому отнюдь не помогало.

Воздействие странного дома и ощущение собственной неуместности в его стенах самым неприятным образом смешивалось с воспоминаниями о ее детской отчужденности в Эллил-Филдс. Чувства, которые она не хотела пробуждать, снова терзали ее сердце. Приближаясь к Херефорду, она даже подумала вовсе не возвращаться в Магбар-Вуд и расположенный по соседству Красный Дом. Пыталась придумать, что скажет Леонарду в свое оправдание. В приступе тошнотворной паники, вызванной защитным инстинктом, подавлять который ее научили психотерапевты, она на мгновение подумала: а не убежать ли куда-нибудь в совсем новое место и не возвращаться. Но остались ли такие места?

Она припарковалась возле своей квартиры в Вустере, вышла из машины — все это напоминало пробуждение от глубокого сна, в котором осталась часть ее существа. Ей пришлось буквально собрать себя заново, прежде чем просто вылезти из машины. А оказавшись в квартире, она с большим трудом преодолела отвращение к собственной мебели и вещам.

На протяжении всего визита в дом Мейсонов ей было не по себе, она теряла дар речи то от ужаса, то от восхищения. Но уходила она преисполненная желания вернуться и увидеть больше. Пока Мод не передала ей записку. Записка запустила реакцию.

Кэтрин оставила ее в сумочке. Ей не хотелось вновь видеть этот почерк. Это был почерк шпаны. Корявый, грубый, призванный огорчить, вывести из себя, застрять в сознании надолго, когда виновные давно уже сбежали с места преступления. Она покажет записку Эдит. Или не надо?

Возможно, записка не означает ничего, кроме злобной неприязни к чужаку, вторгшемуся на заповедную территорию? Не исключено, что Кэтрин восприняли как некий вопиющий и кошмарный сигнал из «там, снаружи», как тварь, прокравшуюся в дом, чтобы одурачить старую даму. Или записка служила предупреждением об опасности? Но какой? Исходящей от девяностотрехлетней женщины?

«Некогда сейчас этим заниматься».

Умом Кэтрин понимала, откуда берется это навязчивое, саднящее ощущение воображаемой травли. Бывают дни, когда все что угодно становится спусковым крючком для паранойи. Она выскочила из иррационального потока мыслей, прежде чем он успел подхватить ее рассудок и потащить по камням и порогам со скоростью горной реки. Предстоял аукцион, чреватый напряжением сил, ожиданиями и необходимостью продемонстрировать такой высокий класс, до которого она может и не дотянуть. А еще придется вести дела с очень сложным персонажем. Этого не избежать. Записка Мод задачу явно не облегчала, да и посещение Красного Дома трудно назвать рядовым событием. Так что неудивительно, что она сама не своя, сбита с толку. «Только и всего. Расслабься. Не накручивай себя».

Майку тоже не нравились эти ее настроения. Он считал, что она ему «нервы мотает». Упражнения, рекомендованные последним терапевтом, помогали, однако требовалось приложить усилия. Но именно радостное волнение от предстоящей встречи с Майком помогло ей наконец акклиматизироваться в мире, из которого она полностью выпала, шагнув на дорожку перед единственным и неповторимым домом М. Г. Мейсона.

Джоан Баез на стерео, бокал охлажденного шардоне на туалетном столике. Юбка-дудочка и атласная блузка от Карен Миллен, новые чулки с шовчиком от «Ажан-Провокатер» — подарок Майка на день рождения. Стиль ретро, почти винтаж. И Кэтрин вдруг поняла, что, нарядившись таким образом, она, похоже, старается уцепиться за ту ниточку, что тянется за ней от Красного Дома.

Хотя загадочности и элегантности в доме было в избытке, он отнюдь не грел душу. А вот профессиональные перспективы, которые открывал аукцион, грели. Очень даже грели. Если все время держать эту мысль в голове, у нее все получится. И она со злорадством представила себе возмущенные лица бывших коллег, этих стерв из Сохо с канала «Не кантовать». Если Эдит наймет ее, об аукционе напишут в нескольких воскресных приложениях, в модных журналах, покажут на национальных новостных каналах. «Не кантовать» в полном составе приползет к ней на коленях, будут умолять сделать документальный фильм о сокровищах Мейсонов. Кэтрин Говард, отщепенка, которую шустрые девицы выжили с работы и из города, будет улыбаться им с разворотов глянцевых страниц и с экранов телевизоров, блистая на ток-шоу местных каналов. «Пропавшие сокровища М. Г. Мейсона, героя войны, выдающегося таксидермиста и кукольника, представляет оценщик и аукционист Кэтрин Говард из фирмы Осборна. Красный Дом. Сокровища…»