— Сожги эту пленку, — говорит Эмиль, когда мужчина уходит, перебрасывая молнии из ладони в ладонь.

— Обязательно.

Мои ролики никогда не будут использованы для возбуждения исков против небожителей. Жизнью клянусь.

Мое внимание привлекают четверо молодых людей у озера. Двое сжали кулаки и примериваются друг к другу, будто собираются драться, третий снимает это на телефон, а последний смеется и держит в руках сумку-холодильник.

— Гляньте.

— Они же не будут просто смотреть, как эти двое друг друга убивают? — возмущается Пруденция и бросается вперед. — Эй, хватит!

— Я превращу тебя в пепел, — говорит покрытый веснушками подросток. Колдун…

Я оттаскиваю Пруденцию, пока она не пострадала. Венценосный мечтатель действительно морочит голову, раз уж мы сейчас увидим вторую схватку за неделю.

— Да я тебя раньше сдую! — отвечает парень, у которого под спортивной курткой бугрятся мышцы.

Веснушка открывает рот и щурится, но огня нет. Может, Качок сгорает изнутри? Но он поднимает кулак к небу и поворачивает его, как будто пытаясь закружить из воздуха торнадо. Чувак с холодильником ржет и держится за живот. По-моему, единственное, что здесь смешного — это жуткий пучок у него на макушке. Люди, которые дерутся, притворяясь, что у них есть сила, не смешны, а отвратительны.

Осторожно подходит Эмиль.

— Что тут происходит?

— Может, они кино снимают, а эффекты наложат на монтаже, — пожимаю я плечами.

В моих любимых инди-фильмах раньше снимались небожители, использующие свои настоящие силы, но в Голливуде предпочитают спецэффекты: так безопаснее для декораций.

— Но мы попали в кадр, а им все равно, — говорит Пруденция.

Веснушка и Качок тяжело дышат и снова повторяют свои жесты. Никогда в жизни не видел ничего более странного. Мы с Эмилем сражались так в детстве, но мы же были мелкие! А эти двое слишком взрослые для подобных игр. Оба пошатываются и быстро моргают, но потом приходят в себя.

— Круто! — Веснушка бьет кулаком в кулак Качка. — Так реально!

— Я тебя за деревья закинул, — смеется Качок.

Они уходят, а Пучок орет им вслед, чтобы они не забыли рассказать друзьям.

— И что это было? — спрашиваю я.

Последний парень перестает снимать и убирает телефон.

— Бизнес.

— Что за бизнес? — интересуется Эмиль.

Парень удивленно смотрит на Эмиля, потом молча разглядывает нас.

— Это называется Варево, — говорит Пучок и достает из своего холодильника фиал, заполненный светлой золотой жидкостью, похожей на шампанское. Никогда о таком не слышал. — Мы используем кровь иллюзионистов для создания галлюцинаторных зелий. Тот, кто их выпьет, почувствует, что у него есть сила. Недешево, но зато очень реалистично. Помогает выпускать пар.

Я однажды играл в виртуальную реальность за небожителя, но всегда осознавал, что это игра. Однако эта штука звучит убедительнее.

— И почем такая бутылочка? — Денег с собой (да и вообще) у меня не так много, но мне до смерти хочется попробовать зелье.

— Триста.

Предвкушение, заполнившее грудь, тут же сдувается. Я в минусе, потому что не продал мерч, а на рекламе в роликах я не могу зарабатывать, так как их смотрит мало народу.

— Могу дать двести, только к банкомату нужно сбегать.

— Джеймс, мы делаем скидки? — спрашивает Пучок.

— Никаких скидок, Ортон.

Ортон опускает фиал обратно в холодильник.

— Погоди.

Эмиль пытается оттащить меня в сторону.

— У тебя нет денег. Идем домой.

Я не обращаю на него внимания.

— Я автор канала «Небожители Нью-Йорка». Знаете такой?

Они смотрят на меня так, как будто я спросил их о смысле жизни.

— Я снимаю людей, которые рассказывают о своих силах. Я могу разрекламировать ваше Варево. Заключим сделку. Вы мне зелье, я вам рекламу. Вы свою кровь используете?

— Я круче небожителей, — ухмыляется Ортон. На мгновение глаза его вспыхивают нездешним светом, но быстро становятся нормальными. — И круче других призраков.

Невероятная возможность. То, что нужно, чтобы возродить канал. Совсем особая история.

— Я никогда раньше не делал интервью с призраками.

— И не надо, — говорит Пруденция. — Это часть государственной проблемы.

— Ты не знаешь мою историю, — отвечает Ортон.

— Ну так расскажи. — Я поднимаю камеру. — Я хочу понять, как ты пришел к алхимии крови, как выбрал тварь, где нашел надежного алхимика, когда получил силы.

— И все?

— Мы не даем интервью, — вмешивается Джеймс. Он ниже Ортона и вообще явно на вторых ролях, хотя говорит очень уверенно.

— Десять минут. Максимум пятнадцать.

— Призраки почти никогда не делают ничего хорошего, — шепчет мне Пруденция. — Не смей их рекламировать: они недостойны этого.

— Я просто хочу их понять!

— Нет, ты хочешь узнать, как самому стать призраком.

Я потрясен этим обвинением, но не теряю достоинства.

— Мой отец умер от алхимии крови. Я никогда не стану делать этого с собой. А даже если бы и решил… Вот Батиста был призраком, но он собрал величайшую команду нью-йоркских героев. Почему все об этом забыли?

— Он дилер, Брайтон. — Пруденция тычет в Ортона. — Не герой!

— Кстати, у меня тоже есть чувства, — замечает Ортон.

— Как и у твари, которую ты изувечил, — говорит Эмиль, не поднимая глаз.

Ортон не обращает на него внимания.

— Я помогаю исполнять мечты.

— Тебе нужно разобраться со своей жизнью. Пока! — Пруденция сжимает кулаки и убегает. Я следую за ней, хоть и теряю уникальную возможность.

— Ты должен был меня поддержать, Брайтон, — говорит она.

— Я хотел снять интервью.

— Ты просто одержимый…

— Я хотел понять, что движет человеком, который рискует жизнью ради силы, ведь алхимия крови смертельно опасна. Помнишь, что случилось с отцом…

— Ребята, — перебивает меня Эмиль паническим тоном. Хуже, чем при виде инспекторов. — За нами гонится призрак.

Семь. Золотой и серый. Эмиль

Это один из редких случаев, когда я жалею, что не обладаю способностями. Сейчас бы не бежал в метро, а просто телепортировался вместе с Брайтоном и Пруденцией. Впрочем, меня бы устроили и защитные силы: создал бы вокруг нас щит, например. Я не верю, что на нас реально могут напасть, и не представляю, какими силами владеет Ортон. Пронзит, как василиск? Сожжет, как феникс? Парализует иллюзиями, как дух?

— Валим, валим, — говорю я, когда приезжает поезд и мы втискиваемся в переполненный вагон.

Двери закрываются до того, как Ортон и Джеймс успевают влезть. Ортон ухмыляется нам вслед. Я перевожу дыхание и смотрю на Брайтона.

— Ты не мог бы в следующий раз не общаться с безумными эгоистами?

— Все было в порядке, пока вы на него не накинулись.

— Только не сваливай все на нас, — говорит Пруденция.

— Я документирую человеческие жизни! Его история могла бы многим раскрыть глаза.

Тут Брайтон понимает, что наш спор привлекает внимание других пассажиров, и замолкает. Кто-то на другом конце вагона залез на сиденье и снимает нас. Я уже хочу крикнуть ему, чтобы он отвалил, как внезапно через межвагонные двери заходят Ортон с Джеймсом.

Сердце громко колотится. Это невозможно, поезд же уехал!

— Не оглядывайтесь. Они здесь, — говорю я.

Брайтон, идиот несчастный, тут же оглядывается.

— А что я говорил?

— Как они сюда попали? — спрашивает Пруденция.

— Какая разница, — отвечает Брайтон. — Не волнуйтесь, они ничего не сделают. Тут слишком много людей.

Я ему не верю. Если нас так долго преследуют, им все равно, сколько здесь народу. Если мы сумеем выбраться из поезда и дойти до дома, я больше никогда не выйду из комнаты. Я не хочу пополнять чертову статистику убитых сумасшедшими призраками. Я злюсь на Брайтона, но, когда Ортон начинает проталкиваться к нам, у Брайтона просыпается комплекс героя, и он закрывает собой меня и Пруденцию.

— Не успели попрощаться, — говорит Ортон.

— Вы вообще нормальные? — Пруденция трясет головой.

— Успокойся, Пру, — говорю я.

Конечно, многие бы полезли в драку, но лично я предпочитаю оставаться в живых.

— Твой друг хотел узнать мою историю. Я устал быть мальчиком для битья, так что стал богом.

— Но мы тут не за этим. — Джеймс тянет Ортона за руку.

— Небожители уже рождаются с силами, но настоящая смелость проявляется, когда отбираешь способности. Многие пытаются и погибают. Я не такой, как они. — Ортон сжимает кулаки.

Ортон может сколько угодно болтать о том, какой он крутой, но, чтобы справиться с тремя подростками без сил, много ума не надо. В конце концов я впадаю в панику и прошу о помощи. Только пара человек кричат на Ортона, чтобы он к нам не приставал, остальные достают телефоны и готовятся снимать. Может, будь я их любимым сериалом, который собирались бы закрыть, они бы заволновались. Но вместо этого я рискую попасть в новости, которые они видят вживую.

И хоть в меня стреляли инспекторы, сейчас ужас стискивает меня все сильнее. В той схватке я был сторонним наблюдателем, безымянным человеком без лица, который теряется в толпе и становится случайной жертвой или выжившим с историей. Теперь же я стал мишенью.

— А ну полегче, — говорит Брайтон.