Малкольм Энтони

03:34

Малкольму Энтони не звонили из Отдела Смерти, потому что сегодня он не умрет, но его будущее находится под угрозой. Малкольм и его лучший друг Тэго не поделились с полицейскими ни единым соображением по поводу того, куда, по их мнению, мог направиться Руфус. Малкольм сказал им, что Руфус — Обреченный и что преследовать его совершенно бессмысленно, но полицейские не могут оставить его без наказания, ведь он, в конце концов, совершил преступление при отягчающих обстоятельствах. Тогда Малкольму в голову пришла гениальная идея, способная разрушить всю его жизнь: сдаться самому.

Он спорил с полицией и сопротивлялся аресту, но самое слабое звено его плана заключалось в том, что он не смог предупредить о нем Тэго, который тоже бросился спорить с копами, причем еще агрессивнее, чем Малкольм.

Сейчас Малкольм и Тэго едут в полицейский участок.

— Это бессмысленно, — вздыхает Тэго, сидя на заднем сиденье полицейской машины. Он больше не цыкает себе под нос и не выкрикивает, что ничего такого не сделал (несмотря на то что Малкольм и Эйми умоляли его замолчать), как тогда, когда офицеры достали наручники. — Они все равно не найдут Руфуса. Он уже упылил на…

— Заткнись. — На этот раз Малкольма беспокоят не дополнительные проблемы, которые каждым словом создает себе Тэго. Малкольм уже понял, что Руфусу удалось скрыться на велосипеде. Когда их сопровождали от дома к машине, велика во дворе не было. Он прекрасно знает, что Руфус умчится от полиции на велосипеде, но ему дико не хочется, чтобы они начали ловить на улице велосипедистов и нашли его. Если он им так уж сдался, пусть поработают.

Малкольм не может подарить другу еще один день жизни, зато подарит ему немного времени на жизнь.

Если, конечно, Руфус все еще жив.

Ради Руфуса Малкольм намерен взять удар на себя, он-то знает, что часть вины лежит на нем, это даже не обсуждается. Плутонцы выскользнули из дома ночью с намерением надрать задницу Пеку, что Руфус и сделал без их помощи и участия. Малкольм никогда в жизни не дрался, хотя многие по его внешнему виду делают вывод, что он сильный и жестокий малый. Он выше остальных парней на полголовы и весит под девяносто килограммов. Да, у него телосложение тяжелоатлета, но это вовсе не означает, что он хулиган. А теперь Малкольма и Тэго запишут в малолетние преступники.

Но у них обоих останется жизнь.

Малкольм смотрит в окно в надежде ухватить взглядом хотя бы тень Руфуса, поворачивающего за угол на своем велосипеде, и наконец начинает плакать, то и дело громко всхлипывая, но не потому, что теперь его поставят на учет в полиции, не потому, что боится оказаться в участке, даже не потому, что Руфус сегодня умрет. Он плачет, потому что самое большое преступление, которое сегодня случилось, — это то, что он не успел обнять лучшего друга на прощание.

Матео

03:42

Стук во входную дверь — и я перестаю мерить шагами квартиру.

Меня мгновенно бросает в пот: что, если это не Руфус? Хотя кто еще будет стучаться в мою дверь так поздно ночью… Или Руфус, но с ним банда квартирных воров или типа того? А может, это папа, который не сообщил, что очнулся, чтобы сделать мне сюрприз? Чудо Последнего дня, как в фильмах, которые крутят по телику перед Рождеством.

Я медленно подхожу к двери, осторожно отвожу в сторону заслонку дверного глазка, прищуриваюсь и вижу Руфуса. Он смотрит прямо на меня, хотя я уверен, что ему меня не видно.

— Это Руфус, — раздается с той стороны двери.

Надеясь, что он все-таки пришел один, я снимаю цепочку. Потом открываю дверь и вижу перед собой вполне себе трехмерного Руфуса, не такого, как в видеочате или в дверном глазке. На нем темно-серая флисовая куртка и синие баскетбольные шорты поверх адидасовского спортивного трико. Он кивает мне. Не улыбается, ничего такого, но все равно при этом выглядит дружелюбно. Мое сердце бешено стучит, я подаюсь вперед и выглядываю в коридор, чтобы проверить, не спрятались ли у стены его друзья, готовые выпрыгнуть и отнять то малое, что у меня есть. Но в коридоре пусто, и теперь Руфус уже улыбается.

— Я на твоей территории, чувак, — говорит он. — Если кто и должен шугаться, так это я. Надеюсь, это не розыгрыш из серии «Спаси ребенка из заточения».

— Не розыгрыш, — уверяю я. — Прости, просто я… Я волнуюсь.

— Мы с тобой в одной лодке. — Он протягивает руку, и я жму ее. Ладонь у него влажная. — Готов к прыжку? Разумеется, образно выражаясь.

— Готов… Почти, — отвечаю я. Он пришел прямо к моей двери, чтобы составить мне сегодня компанию, вывести меня за пределы моего храма и жить до тех пор, пока жизнь не иссякнет. — Мне нужно кое-что взять.

Я не приглашаю его войти, но он и сам не переступает порога. Он придерживает дверь снаружи, чтобы она не захлопнулась, а я беру записки для соседей и ключи. Затем выключаю свет и прохожу мимо Руфуса, который закрывает за мной дверь. Я запираю ее. Руфус направляется к лифту, а я — в противоположную сторону.

— Ты куда?

— Не хочу, чтобы соседи удивились или разволновались, когда я им не открою. — Я кладу записку у двери в квартиру 4Е. — Эллиот готовил мне нормальную еду, потому что я питался одними вафлями. — Я возвращаюсь к Руфусу и оставляю вторую записку у двери 4А. — А Шон хотел посмотреть нашу сломанную плиту, но теперь об этом можно не беспокоиться.

— Мило с твоей стороны, — говорит Руфус. — Я об этом не подумал.

Я подхожу к лифту и украдкой поглядываю через плечо на Руфуса, этого незнакомца, который идет за мной. Я не чувствую напряжения, но веду себя настороженно. Он разговаривает со мной так, будто мы дружим уже какое-то время, но я еще не доверяю ему полностью. И это справедливо, ведь все, что я о нем знаю, — это что его зовут Руфус, он любит кататься на велосипеде, пережил трагедию и хочет стать моим Марио. А еще что его сегодня тоже не станет.

— Эй, на лифте мы точно не поедем, — говорит Руфус. — Если двое Обреченных в свой Последний день садятся в лифт — им либо жить надоело, либо это начало пошлого анекдота.

— Верно подмечено, — говорю я. Лифт — это опасно. В лучшем случае? Мы застрянем. В худшем? Ответ очевиден. Слава богу, со мной Руфус, и он включает голову вместо меня. Думаю, Последние друзья исполняют еще и роль наставников. — Давай пойдем пешком, — предлагаю я, будто существует еще какой-то способ выйти из здания, например канат, свешивающийся из окна на лестничной площадке, или специальный аварийный трап. Я преодолеваю четыре пролета, как ребенок, которому впервые доверили спуститься по лестнице одному, пока сами родители идут на две ступеньки впереди. С той лишь разницей, что рядом нет никого, кто мог бы поймать меня в случае падения или в случае, если Руфус споткнется и налетит на меня сзади.

Мы спускаемся без происшествий. Я заношу руку над дверью подъезда, но не могу ее открыть. Я уже готов вернуться обратно в квартиру, но Руфус обгоняет меня и открывает дверь. Влажный воздух последних дней лета приносит некоторое облегчение. Меня даже посещает надежда, что я и только я — прости меня, Руфус, — могу победить смерть. Сладкая секунда в отрыве от реальности.

— Вперед, — говорит Руфус. Он на меня давит, но в этом вся суть наших с ним взаимоотношений. Я не хочу разочаровывать нас обоих, а особенно самого себя.

Я выхожу из подъезда, но, оказавшись за порогом, сразу останавливаюсь. В последний раз я был на улице вчера днем, возвращался от папы из больницы. Ничем не примечательный День труда [Национальный праздник в США, который отмечается в первый понедельник сентября, начиная с 1882 года.]. Но сейчас я чувствую себя совсем иначе. Я рассматриваю здания, среди которых вырос, но на которые никогда не обращал особого внимания. В окнах моих соседей свет. Слышно даже, как какая-то пара громко занимается любовью, как раскатисто смеются за кадром зрители в комедийной программе; из другого окна тоже доносится смех: возможно, кто-то шумно реагирует на вульгарное юмористическое шоу, на щекотку любимого человека или шутку, которую в столь поздний час прислал в эсэмэске кто-то из близких.

Руфус хлопает в ладоши и выдергивает меня из транса.

— Десять очков тебе.

Потом подходит к ограде и снимает замок со своего стального серого велосипеда.

— Куда поедем? — спрашиваю я, делая микроскопический шажок прочь от двери. — Нам нужен план боя.

— План боя обычно подразумевает наличие пуль и бомб, — замечает Руфус. — Предлагаю называть наш план стратегией. — Он выкатывает велосипед на угол улицы. — Списки того, что нужно успеть сделать перед смертью, бессмысленны. Все сделать все равно невозможно. Лучше плыть по течению.

— Говоришь как настоящий специалист по смерти.

Какую тупость я сморозил. Я осознаю это прежде, чем Руфус начинает кивать.

— Ну да, — говорит он.

— Извини. Я просто… — Подступает паническая атака; в груди все сжимается, лицо начинает пылать, кожа по всему телу — чесаться. — В голове никак не укладывается, что я проживаю день, в котором могут понадобиться списки предсмертных дел. — Я чешу затылок и делаю глубокий вдох. — Эта тема не сработает. Все обернется против нас. Проводить время вместе — плохая затея, потому что так мы только удваиваем шансы умереть раньше времени. Это как зона высокой радиоактивности для Обреченных. А если мы завернем за угол, я споткнусь и разобью голову о пожарный гидрант и… — Я замолкаю и весь съеживаюсь от фантомной боли, которая настигает, если представить, как падаешь лицом вниз на забор со штыками или как тебе разом выбивают все зубы.