Пек начинает ерзать подо мной, и я поднимаю кулак, чтоб его утихомирить.

— Может, у него при себе оружие, — говорит Малкольм. В нашей компании он самый крупный. Такой здоровяк, что, окажись он рядом, сумел бы помочь моей сестре сорвать ремень безопасности, когда наша машина перевернулась и рухнула в Гудзон.

До того как раздался звонок, я мог бы поспорить на что угодно, что у Пека нет при себе оружия, ведь это мы поймали его после работы. Но жизнь свою на кон я не поставлю, вот уж нет. Я роняю телефон на землю, обыскиваю Пека, толкаю на живот и проверяю, нет ли на ремне карманного ножа. Потом встаю, а он остается лежать на земле.

Малкольм вынимает рюкзак Пека из-под голубого авто, куда его закинул Тэго, расстегивает, переворачивает вверх дном, и на землю выпадают два комикса — «Черная пантера» и «Соколиный глаз».

— Чисто.

Тэго срывается с места, несется к Пеку, и — клянусь — мне кажется, он сейчас пнет его голову ботинком, как футбольный мяч. Но вместо этого Тэго хватает с земли мой мобильник и отвечает на звонок.

— Кому звоните? — Шея Тэго подергивается от нервного тика, и это никого из нас не удивляет. — Подождите, подождите. Это не он. Подождите. Секунду. — Он протягивает мне телефон. — Хочешь, повешу трубку, Руф?

Я не знаю. Передо мной на парковке у начальной школы по-прежнему лежит Пек, окровавленный и побитый, и мне вовсе не обязательно снимать трубку, чтобы понять: Отдел Смерти звонит не для того, чтобы поздравить меня с выигрышем в лотерее. Злой и сбитый с толку, я выхватываю у Тэго телефон. Кажется, меня сейчас вырвет, но ведь родителей и сестру не рвало, так что и меня, наверное, не будет.

— Присмотрите за ним, — велю я Тэго и Малкольму. Они кивают. Сам не знаю, как я умудрился стать вожаком стаи. Я оказался в интернате на много лет позже них.

Я отхожу на пару шагов в сторону, подальше от пятна света под вывеской «Выезд», как будто уединение что-то решает. Не хочу, чтобы посреди ночи кто-нибудь заметил кровь на костяшках моих пальцев.

— Да?

— Здравствуйте, меня зовут Виктор. Я звоню из Отдела Смерти. Мне нужно поговорить с Руфусом Эметрио.

Он коверкает мою фамилию, но какой теперь смысл его поправлять. Все равно после меня здесь не останется никого с фамилией Эметерио.

— Да, это я.

— Руфус, с прискорбием сообщаю вам, что в последующие двадцать четыре часа…

— Двадцать три часа, — прерываю его я, ходя туда-сюда вдоль машины. — Вы позвонили после часу. — Вот же отстой. Другие Обреченные получили предупреждение час назад. Быть может, если бы и мне позвонили на час раньше, я не стал бы ждать идиота Пека, вылетевшего из колледжа после первого курса, возле ресторана, где он работает, и не загнал бы его на эту парковку.

— Да, вы правы. Прошу прощения, — отвечает Виктор.

Я стараюсь помалкивать, потому что не хочу вымещать злость на каком-то парне, который всего лишь выполняет свою работу, хотя и не представляю, какого черта кто-то вообще соглашается работать в такой должности. Давайте на секунду представим, что у меня есть будущее. Не существует такой Вселенной, в которой я проснулся бы и сказал: «Хм-м, может, устроиться на сменную работу с полуночи до трех, где я буду сообщать людям, что их жизнь подошла к концу, и ничего больше?» Но Виктор и другие его коллеги сделали такой выбор. Поэтому слышать ерунду вроде «гонца не убивают» я тоже не хочу, особенно учитывая, что он принес вести о моей кончине.

— Руфус, с прискорбием сообщаю вам, что в последующие двадцать три часа вас постигнет безвременная смерть. И несмотря на то что предотвратить ее я не в силах, я звоню рассказать вам о том, что вы можете успеть сделать за этот день. Но для начала расскажите, как ваши дела? Вы не сразу ответили на звонок. У вас все в порядке?

Ему интересно, как у меня дела. Ну да, конечно. Да я по голосу слышу, что на самом деле ему на меня наплевать, так же как и на других Обреченных, которым он сегодня еще позвонит. Разговоры у них наверняка записываются, и парень вряд ли хочет потерять работу из-за того, что нарушил процедуру и рано повесил трубку.

— Не знаю я, как у меня дела. — Я сжимаю телефон в руке, чтобы не швырнуть его об стену с нарисованными светлокожими и чернокожими детишками, которые держатся за руки, стоя под радугой. Глянув через плечо, я вижу, что Пек все еще лежит ничком на асфальте, а Малкольм и Тэго смотрят на меня. Лучше б следили, чтоб он не сбежал, прежде чем мы придумаем, что с ним делать дальше. — Так что у меня за варианты? — Должно ведь быть что-нибудь интересное.

Виктор пересказывает прогноз погоды на день (дождь до полудня и после обеда, если я вообще дотяну до этого времени), перечисляет всякие мероприятия, которые интересуют меня ровно на ноль процентов (особенно йога в парке Хай-Лайн, под дождем или без него), говорит о формальных похоронных процедурах и ресторанах с лучшими скидками для Обреченных при предъявлении сегодняшнего промокода. От всего остального я абстрагируюсь, потому что с тревогой гадаю, как вообще пройдет мой Последний день.

— А откуда вы знаете? — перебиваю я Виктора. Может, этот парень сжалится надо мной, и тогда я смогу раскрыть эту страшную тайну Тэго и Малкольму. — Я про Последние дни. Откуда вы о них узнаете? Есть какой-то список? Шар с предсказаниями? Календарь из будущего? — Все без конца строят догадки о том, откуда Отдел Смерти получает сведения, которые бесповоротно меняют жизнь людей. Тэго рассказывал мне всякие безумные теории, которые прочитал в сети, типа Отдел Смерти берет консультации у группы настоящих ясновидящих или, что совсем уж смехотворно, что они приковали к ванне инопланетянина и правительство заставляет его передавать данные о Последних днях землян. Эта теория — чистая фигня, но мне сейчас некогда объяснять почему.

— Боюсь, эта информация недоступна глашатаям, — заявляет Виктор. — Нам тоже любопытно, но для выполнения нашей работы знать подробности необязательно. — Еще один ответ на отвали. Готов поспорить, все-то он знает, просто не имеет права говорить, если не хочет потерять работу.

Ну и пошел он.

— Йоу, Виктор, побудь человеком хоть на минутку. Не уверен, знаешь ли ты, но мне семнадцать. Три недели до восемнадцатилетия. Тебя не огорчает, что я никогда не пойду в колледж? Никогда не женюсь? Не стану папой? Не поеду путешествовать? Сомневаюсь. Ты просто сидишь на своем маленьком троне в маленьком офисе, потому что знаешь, что у тебя в запасе еще есть несколько десятилетий, верно?

Виктор откашливается.

— Хотите, чтобы я был человеком, Руфус? Хотите, чтоб я слез с трона и посмотрел правде в глаза? Хорошо. Час назад я разговаривал с женщиной, которая плакала над тем, что больше не сможет быть матерью своей четырехлетней дочери, потому что малышка сегодня умрет. Она умоляла меня подсказать, как можно спасти дочери жизнь, но ни у кого из нас нет таких полномочий. А потом мне пришлось подать запрос в Детское подразделение, чтобы к ним выслали полицейского. На всякий случай — вдруг в смерти будет виновата мать. Можете мне не верить, но это еще не самое ужасное, что мне приходилось делать на рабочем месте. Руфус, я вам очень сочувствую. Правда. Но в вашей смерти нет моей вины, а мне сегодня, к сожалению, нужно еще многих обзвонить. Вы не могли бы сделать одолжение и пойти мне навстречу?

Черт.

Этому парню, конечно, не следовало рассказывать мне о других звонках, однако я не перебиваю его до конца разговора и теперь думаю лишь о матери, чья дочь никогда не пойдет в школу. Он говорил с ней прямо передо мной. В конце звонка Виктор произносит фразу, которую я привык слышать в каждом сериале и в каждом фильме, в котором фигурирует Отдел Смерти: «От лица всех сотрудников Отдела Смерти приношу вам свои соболезнования. Нам очень жаль вас терять. Проживите этот день на полную».

Сложно сказать, кто повесил трубку первым, но это и не важно. Зло уже сотворено — будет сотворено. Сегодня мой Последний день — персональный Армагеддон Руфуса. Не представляю, как это случится. Молюсь только, что не утону, как родители и сестра. Единственный человек, которому я по-настоящему нагадил в жизни, это Пек, так что надеюсь, меня не застрелят, хотя кто знает, вдруг кто-нибудь обознается. Конечно, что я сделаю перед смертью, важнее того, как я умру, но мне не дает покоя полное незнание, как именно это случится. В конце концов, умираем мы только однажды.

Возможно, виноват будет все-таки Пек.

Я поспешно возвращаюсь к парням, беру Пека за воротник и с силой прижимаю спиной к кирпичной стене. Из открытой раны у него на лбу сочится кровь, и я не могу поверить, что этот дебил довел меня до такого исступления. Не надо было ему болтать направо и налево о том, почему я больше не нужен Эйми. Если бы до меня не дошли эти слухи, я бы не душил его прямо сейчас и он не был бы напуган сильнее меня.

— Ты не «победил», понял? Эйми со мной рассталась не из-за тебя, так что выкинь эту лажу из головы. Она любила меня. Да, у нас с ней все было сложно, но рано или поздно она бы вернулась ко мне. — Я знаю, это чистая правда, и Малкольм с Тэго тоже так думают. Я напираю на Пека еще сильнее и не отрываясь смотрю ему в незаплывший глаз. — Не хочу тебя видеть до конца жизни. — Да-да, не так уж это и много. Но он же реальный мудак, так пусть не расслабляется. — Понял?